Собрание сочинений. Встречи: Интерлюдия. Лебединая песня
Шрифт:
– Есть тут где-нибудь ресторан, где бы можно хорошо позавтракать?
– Конечно. У Филлера отлично готовят.
– Так вот, если придут моя дочь с мужем, будьте любезны передать им, что я буду ждать их у Филлера в час.
И, подойдя опять к киоску, он купил билеты в оперу, чтобы было куда уйти вечером, а через десять минут уже направлялся к галерее Коркоран. От Филлера они проедут прямо в Маунт-Вернон; пообедают перед спектаклем в каком-нибудь другом отеле и завтра первым поездом прочь отсюда – он не желает рисковать. Только бы поймать их в галерее!
Придя туда, он по привычке купил каталог и прошел наверх. Комнаты выходили в широкий коридор, и он начал с последней, где помещалась современная живопись. А вот и они перед картиной, изображающей заходящее солнце. Уверенный в них, но еще не уверенный в себе – Флер так проницательна, – Сомс взглянул на картины. Все современщина, подражание французским выдумкам, которые Думетриус еще полгода тому назад показывал ему в Лондоне. Как он и думал – все одно и то же; свободно могли бы все сойти за работу одного художника. Он увидел, как Флер дотронулась до руки Майкла и засмеялась. Какая она хорошенькая! Было бы слишком жаль опять ее расстроить. Он подошел к ним. Что? Это, оказывается, не заходящее солнце, а лицо мужчины? Да, в наше время никак не угадаешь. И он сказал:
– Я решил зайти за вами. Мы завтракаем у Филлера, говорят, там лучше, чем у нас в отеле, а оттуда можем прямо поехать в Маунт-Вернон. А на вечер я взял билеты в оперу.
И, чувствуя на себе пристальный взгляд Флер, он стал разглядывать картину. Ему было очень не по себе.
– Что, более старые картины – лучше? – спросил он.
– Знаете, сэр, Флер как раз только что говорила: как можно еще заниматься живописью в наши дни?
– То есть почему это?
– Если пройдете всю выставку, скажете то же самое. Здесь ведь собраны картины за сто лет.
– Лучшие произведения никогда не попадают на такие выставки, – сказал Сомс. – Берут что могут достать. Райдер [3] , Инис [4] , Уистлер [5] , Сарджент [6] – у американцев есть великие мастера.
– Разумеется, – сказала Флер. – Но ты правда хочешь все осмотреть, папа? Я страшно проголодалась.
– Нет, – сказал Сомс. – После той статуи что-то не хочется. Пойдемте завтракать.
3
Райдер Алберт Пинкем (1847–1917) – американский живописец. Крупнейший мастер позднего американского романтизма; вначале писал стилизованные пасторали и вымышленные пейзажи, а с 1880-х гг. сосредоточился на темах и сюжетах, полных внутреннего трагизма, часто имеющих мистическую окраску («Летучий голландец», 1887; «Иона и кит», 1890-е). Глубоким пессимизмом, визионерским символизмом пронизаны его поздние красочные фантасмагории, близкие по живописи произведениям Дж.-М.-У. Тернера.
4
Инис (Иннесс) Джордж (1825–1894) – американский живописец-пейзажист. В 1840-е гг. исполнял протокольно-точные, несколько пестрые по колориту пейзажи Новой Англии. Поездки в Италию и Францию позволили Инису выработать в 1850–1860 гг. собственную манеру пейзажной живописи, в которой сочетались классическая монументальность композиции, мягкая элегичность настроения и реалистическая достоверность мотива. В дальнейшем в его творчестве начали проявляться тенденции символизма и мистической неопределенности.
5
Уистлер Джеймс Эббот Мак-Нейл (1834–1903) – американский живописец и график; в 1843–1849 гг. жил в Санкт-Петербурге, где посещал рисовальные классы Академии художеств; в 1850–1855 гг. – в США; затем работал в основном в Лондоне; называя свои полотна «симфониями», «аранжировками», «гармониями», стремился установить соответствие между их колористической тональностью и закономерностями музыкальной формы.
6
Сарджент Джон Сингер (1856–1925) – американский живописец; учился и работал в Европе (с 1885 г. – в Великобритании), изредка нанося короткие визиты в США. Известность и всеобщее признание Сардженту принесли эффектные, виртуозные по живописи великосветские портреты. Писал также импрессионистические этюды-сценки парижской жизни, камерные портреты близких ему людей. С 1890-х гг., оставив портретную живопись, работал над акварельными пейзажами в духе импрессионизма, стенными росписями.
II
Маунт-Вернон! Расположен он был замечательно! Яркая раскраска листвы и поросший травою обрыв, а под ним широкий синий Потомак, даже по признанию Сомса более внушительный, чем Темза. А наверху низкий белый дом, спокойный и действительно уединенный, если не считать экскурсантов, почти английский и внушающий чувство, не испытанное им с самого отъезда из Англии. Понятно, почему этот Джордж Вашингтон любил его. Сомс и сам мог бы привязаться к такому месту. Старый дом лорда Джона Рассела на холме в Ричмонде немножко напоминал его, если бы, конечно, не ширина реки и не это чувство, которое у него по крайней мере всегда являлось в Америке и Канаде, будто стараются заполнить страну и не могут – такое огромное пространство и, по-видимому, полный недостаток времени. Флер была в восторге, а Майкл заметил, что все это, «честное слово, знаменито!». Солнце пригревало Сомсу щеку, когда он в последний раз огляделся с широкого крыльца, прежде чем войти в сам дом. Это он запомнит – не вся Америка создалась в один день! Он вошел в дом и стал тихо пробираться по комнатам нижнего этажа. Правда, устроено все было на редкость хорошо. Одни только подлинные вещи полуторавековой давности, напомнившие Сомсу минуты, проведенные в антикварных лавках старых английских городков. Слишком много, конечно, «Джорджа Вашингтона»: кружка Джорджа Вашингтона, ножная ванна Джорджа Вашингтона, и его письмо к такому-то, и кружево с его воротника, и его шпага, и его карабин, и все, что принадлежало ему. Но это, положим, было неизбежно. Отделившись от толпы, отделившись даже от своей дочери, Сомс двигался, укрывшись, как плащом, своей коллекционерской привычкой молчаливой оценки; он так не любил смешивать свои суждения с глупостями ничего не понимающих людей. Он добрался до спальни на втором этаже, где Джордж Вашингтон умер, и стал разглядывать ее через решетку, как вдруг уловил звуки, от которых кровь застыла у него в жилах. Те самые голоса, которые он слышал утром перед статуей Сент-Годенса, и вперемежку с ними голос Майкла! И Флер здесь? Беглый взгляд через плечо успокоил его. Нет! Они стояли втроем у парадной лестницы и обменивались замечаниями, обычными между чужими людьми, случайно интересующимися одним и тем же. Он слышал, как Майкл сказал: «Хороший вкус у них был в то время», а Джон Форсайт ответил: «Ведь все ручная работа».
Сомс бросился к задней лестнице, толкнул какую-то толстую даму, отпрянул, споткнулся и ринулся вниз. Если Флер не с Майклом, значит, она завладела хранителем музея. Увести ее, пока те трое не сошли вниз! Два молодых англичанина вряд ли представятся друг другу, а если и так, надо поскорее отвлечь Майкла. Но как увести Флер? Да, вот она – беседует с хранителем перед флейтой Джорджа Вашингтона, лежащей на клавикордах Джорджа Вашингтона в гостиной. И Сомсу стало тяжко. Возмутительно болеть, еще более возмутительно притворяться больным! А между тем – как же иначе? Не может он подойти к ней и сказать: «С меня довольно, едем домой». Судорожно глотая слюну, он приложил ко лбу руку и пошел к клавикордам.
– Флер… – начал он и сейчас же, чтобы не дать ей сбить себя, продолжал: – Мне что-то нездоровится. Придется пойти сесть в автомобиль.
Слова поразительные в устах такого сдержанного человека.
– Папа, что с тобой?
– Не знаю, – сказал Сомс, – голова кружится. Дай мне руку.
Право же, ужасно для него – вся эта история. Пока они шли к автомобилю, оставленному у ворот, ее заботливость так смущала его, что он готов был бросить свои уловки. Но он ухитрился проговорить:
– Слишком много двигался, должно быть; а может, еда виновата. Я посижу спокойно в автомобиле.
К его великой радости, она села рядом с ним, достала пузырек с нюхательными солями и послала шофера за Майклом. Сомс был тронут, хотя ему совсем не нравилось нюхать соли, которые оказались очень крепкими.
– Вот суматоха из-за пустяков, – проговорил он.
– Лучше поедем сейчас домой, милый, и ты ляжешь.
Через несколько минут прибежал Майкл. Он тоже, как показалось Сомсу, выразил непритворную тревогу, и машина тронулась. Сомс откинулся на спинку. Флер держала его руку; он плотно сжал губы, закрыл глаза и чувствовал себя, пожалуй, лучше чем когда-либо. Не доезжая Александрии, он раскрыл рот, чтобы сказать, что испортил им поездку: нужно ехать домой через Арлингтон, и он подождет в автомобиле, а они осмотрят музей. Флер не хотела сначала, но он настоял. Зато когда они остановились перед этим вторым белым домом, тоже удачно расположенным над рекой, с ним чуть не случился припадок, пока он ждал их. Что, если та же мысль придет в голову Джону Форсайту и он вдруг подкатит сюда? Он испытал острое чувство облегчения, когда они вышли из дома, говоря, что тут очень хорошо, но не сравнить с Маунт-Верноном: слишком массивные колонны у входа. Когда машина снова покатилась по багряному лесу, Сомс окончательно открыл глаза.
– Все прошло. Скорее всего, печень шалила.
– Тебе бы выпить рюмку коньяку, папа. Можно достать по рецепту врача.
– Врача? Глупости. Пообедаем у себя в номере, и я достану у официанта. У них, наверно, найдется.
Обедать в номере! Это была счастливая мысль.
Добравшись к себе, он лег на диван, растроганный и довольный, потому что Флер поправляла ему подушки, затемнила лампу и поглядывала на него поверх книги, чтобы удостовериться, лучше ли ему. Он не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал так определенно, что она его любит. Он даже думал: «Не мешало бы болеть вот так изредка!» А дома, чуть только он жаловался, что ему плохо, Аннет сейчас же жаловалась, что ей еще хуже.
Совсем близко, в маленькой гостиной через площадку, играли на рояле.
– Тебе не мешает музыка, милый?
У Сомса мелькнула мысль: «Ирэн!» А если так и Флер пойдет просить, чтобы перестали играть, – вот тогда действительно заварится каша.
– Нет, не надо, даже приятно, – поспешил он сказать.
– Очень хорошее туше.
Туше Ирэн! Он помнил, как Джун когда-то восторгалась ее туше; помнил, как застал однажды Босини, слушавшего ее в маленькой гостиной на Монпелье-сквер, и его лицо, вечно выражавшее какую-то тревогу; помнил, как она всегда бросала играть, когда появлялся он сам, – из боязни ли помешать или считая, что он все равно не оценит? Он никогда не понимал. Никогда ничего не понимал! Он закрыл глаза и сейчас же увидел Ирэн, в изумрудно-зеленом вечернем платье, в передней дома на Парк-Лейн, в день первого приема после их свадебного путешествия. Почему такие картины возникают, чуть закроешь глаза, – картины без всякого смысла? Ирэн расчесывает волосы – теперь, наверное, седые! Ему семьдесят лет, ей, значит, около шестидесяти двух. Как бежит время! Волосы цвета feuille morte – так называла их старая тетя Джули с некоторой гордостью, что нашла верное выражение, – и глаза такие бархатисто-темные! Ах, да разве во внешности дело? А впрочем, кто знает? Может быть, если бы он умел выражать свои чувства! Если б понимал музыку! Если б она не возбуждала его так! Может быть… о, к черту «может быть»! Разве угадаешь? И здесь, именно здесь. Путаная история. Неужели никогда не забыть?