Собрание сочинения в четырех томах. Том третий. Избранные переводы

Маршак Самуил Яковлевич

Песня

Я — лишь поэт. Не ценит свет Моей струны веселой. Но мне пример — слепой Гомер. За нами вьются пчелы. И то сказать, И так сказать, И даже больше вдвое. Одна уйдет, женюсь опять. Жена всегда со мною. Я не был у Кастальских вод, Не видел муз воочию, Но здесь из бочки пена бьет — И все такое прочее! Я пью за круг моих подруг, Служу им дни и ночи я. Порочить плоть, что дал господь,— Великий грех и прочее! Одну люблю и с ней делю Постель, и хмель, и прочее, А много ль дней мы будем с ней, Об этом не пророчу я. За женский пол! Вино на стол! Сегодня всех я потчую. За нежный пол, лукавый пол И все такое прочее!..

Речитатив

Поэт окончил — и кругом Рукоплесканий грянул гром, И каждый нес на бочку Все, что отдать хозяйке мог,— Медяк, запрятанный в сапог, Тряпье последнее в залог, Последнюю сорочку. Друзья до риз перепились, Плясали до упаду И у поэта принялись Просить еще балладу. Поэт сидел меж двух подруг У винного бочонка, И, оглядев веселый круг, Запел он песню звонко.

Песня

В эту ночь сердца и кружки До краев у нас полны. Здесь, на дружеской пирушке, Все пьяны и все равны! К чорту тех, кого законы От народа берегут. Тюрьмы — трусам оборона, Церкви — ханжеству приют. Что в

деньгах и прочем вздоре! Кто стремится к ним — дурак. Жить в любви, не зная горя, — Безразлично, где и как! Песней гоним мы печали, Шуткой красим свой досуг, И в пути на сеновале Обнимаем мы подруг. Вам, милорд, в своей коляске Нас, бродяг, не обогнать, И такой не знает ласки Ваша брачная кровать. Жизнь — в движенье бесконечном: Радость — горе, тьма и свет. Репутации беречь нам Не приходится — их нет! Напоследок с песней громкой Эту кружку подыму За дорожную котомку, За походную суму! Ты, огонь в сердцах и в чашах, Никогда нас не покинь. Пьем за вас, подружек наших. Будьте счастливы. Аминь!

Тэм О'Шентер

(Повесть в стихах)

Когда на город ляжет тень, И кончится базарный день, И продавцы бегут, задвинув Засовом двери магазинов, И нас кивком сосед зовет Стряхнуть ярмо дневных забот,— Тогда у полной бочки эля, Вполне счастливые от хмеля, Мы не считаем верст, канав, Мостков, опасных переправ До нашего родного крова, Где ждет жена, храня сурово Свой гнев, как пламя очага, Чтоб мужа встретить как врага. Об этом думал Тэм О'Шентер, Когда во тьме покинул центр Излюбленного городка, Где он наклюкался слегка. А город, где он нализался — Старинный Эйр, — ему казался Гораздо выше всех столиц По красоте своих девиц. О Тэм! Забыл ты о совете Своей супруги — мудрой Кэтти. А ведь она была права. Припомни, Тэм, ее слова: «Бездельник, шут, пропойца старый, Не пропускаешь ты базара, Чтобы не плюхнуться под стол. Ты пропил с мельником помол. Чтоб ногу подковать кобыле, Вы с кузнецом две ночи пили. Ты в праздник ходишь в божий дом, Чтобы потом за полной кружкой Ночь просидеть с церковным служкой Или нарезаться с дьячком! Смотри же: в полночь ненароком Утонешь в омуте глубоком Иль попадешь в гнездо чертей У старой церкви Аллоуэй!» О жены! Плакать я готов, Припомнив, сколько мудрых слов Красноречивейшей морали Мы без вниманья оставляли… Но продолжаем повесть. Тэм Сидел в трактире перед тем. Трещало в очаге полено. Над кружками клубилась пена, И слышался хрустальный звон. Его сосед — сапожник Джон Был верный друг его до гроба: Не раз под стол валились оба! Так проходил за часом час. А в очаге огонь не гас. Шел разговор. Гремели песни. Эль становился все чудесней. И Тэм О'Шентер через стол Роман с трактирщицей завел. Они обменивались взглядом, Хотя супруг сидел с ней рядом. Но был он, к счастью, погружен В рассказ, который начал Джон, И, голос Джона прерывая, Гремел, как туча грозовая. То дождь, то снег хлестал в окно, Но пьяным было все равно! Заботы в кружках потонули, Минута каждая плыла, Как пролетающая в улей Перегруженная пчела. Блажен король. Но кружка с пивом Любого делает счастливым! Но счастье — точно маков цвет: Сорвешь цветок — его уж нет! Часы утех подобны рою Снежинок легких над рекою: Примчатся к нам на краткий срок И прочь летят, как ветерок. Так исчезает, вспыхнув ярко, На небе радужная арка… Всему на свете свой черед — И Тэм из-за стола встает. Седлает клячу он во мраке. Кругом не слышно и собаки. Не позавидуешь тому, Кто должен мчаться в эту тьму! Дул ветер из последних сил, И град хлестал, и ливень лил, И вспышки молний тьма глотала. И небо долго грохотало… В такую ночь, как эта ночь, Сам дьявол погулять не прочь. Но поворот за поворотом — О'Шентер мчался по болотам. Рукой от бури заслонясь, Он несся вдаль, взметая грязь. То шляпу он сжимал в тревоге, То пел сонеты по дороге, То зорко вглядывался в тьму, Где чорт мерещился ему. Вот, наконец, неясной тенью Мелькнула церковь в отдаленье. Оттуда слышался, как зов, Далекий хор чертей и сов… Невдалеке — знакомый брод. Когда-то здесь у этих вод В глухую ночь на берегу Торговец утонул в снегу. Здесь у прибрежных этих скал, Пропойца голову сломал. Там — под поникшею ракитой — Младенец найден был зарытый. А дальше — тот засохший дуб, Где женщины качался труп… Разбуженная непогодой, Река во тьме катила воды. Кругом гремел тяжелый гром, Змеился молнии излом. И невдали за перелеском, Озарена туманным блеском, Меж глухо стонущих ветвей Открылась церковь Аллоуэй. Неслись оттуда стоны, крики, И свист, и визг, и хохот дикий. Ах, Джон Ячменное Зерно! В твоем огне закалено, Оживлено твоею чашей, Не знает страха сердце наше. От кружки мы полезем в ад. За чаркой нам сам чорт не брат! А Тэм О'Шентер был под мухой И не боялся злого духа, Но клячу сдвинуть он не мог, Пока движеньем рук и ног, Угрозой, ласкою и силой Не сладил с чортовой кобылой. Она, дрожа, пошла к вратам. О боже! Что творилось там!.. Толпясь, как продавцы на рынке, Под трубы, дудки и волынки Водили адский хоровод Колдуньи, ведьмы всех пород. И не кадриль они плясали, Не новомодный котильон, Что привезли к нам из Версаля, Не танцы нынешних времен, А те затейливые танцы, Что знали старые шотландцы: Взлетали, топнув каблуком, Вертелись по полу волчком. На этом празднике полночном На подоконнике восточном Сидел с волынкой старый Ник И выдувал бесовский джиг. Всё веселей внизу плясали. И вдруг гроба, открывшись, встали, И в каждом гробе был скелет В истлевшем платье прошлых лет. Все мертвецы держали свечи. Один мертвец широкоплечий Чуть звякнул кольцами оков. И понял Тэм, кто он таков. Тут были крошечные дети, Что мало пожили на свете И умерли, не крещены, В чем нет, конечно, их вины. Тут были воры и злодеи В цепях, с веревкою на шее. При них орудья грабежа: Пять топоров и три ножа, Одна подвязка, чье объятье Прервало краткий век дитяти. Один кинжал, хранивший след Отцеубийства древних лет: Навеки к острию кинжала Седая прядь волос пристала. Но тайну остальных улик Не в силах рассказать язык. Безмолвный Тэм глядел с кобылы На этот сбор нечистой силы В старинной церкви Аллоуэй. Кружились ведьмы все быстрей, Неслись вприпрыжку и вприскочку, Гуськом, кружком и в одиночку, То парами, то сбившись в кучу, И пар стоял над ними тучей. Потом разделись и в белье Плясали на своем тряпье. Будь эти пляшущие тетки Румянощекие красотки И будь у теток на плечах Взамен фланелевых рубах Сорочки ткани белоснежной, Стан обвивающие нежно, Клянусь, отдать я был бы рад За их улыбку или взгляд Не только сердце или душу, Но и штаны свои из плюша, Свои последние штаны, Уже не первой новизны. А эти ведьмы древних лет, Свой обнажившие скелет, Живые жерди и ходули Во мне нутро перевернули! Но Тэм нежданно разглядел Среди толпы костлявых тел, Обтянутых гусиной кожей, Одну бабенку помоложе. Как видно, на бесовский пляс Она явилась в первый раз. (Потом молва о ней гремела: Она и скот губить умела, И корабли пускать на дно, И портить в колосе зерно!) Она была в рубашке тонкой, Которую еще девчонкой Носила, и давно была Рубашка ветхая мала. Не знала бабушка седая, Сорочку внучке покупая, Что внучка в ней плясать пойдет В пустынный храм среди болот, Что бесноваться будет Нэнни Среди чертей и привидений… Но музу должен я прервать. Ей эта песня не под стать, Не передаст она, как ловко Плясала верткая чертовка, Как на кобыле бедный Тэм Сидел недвижен, глух и нем, А дьявол, потеряв рассудок, Свирепо дул в десяток дудок. Но

вот прыжок, еще прыжок — И удержаться Тэм не мог. Он прохрипел, вздыхая тяжко: «Ах ты, короткая рубашка!..» И в тот же миг прервался пляс, И замер крик, и свет погас… Но только тронул Тэм поводья, Завыло адское отродье… Как мчится пчел гудящий рой, Когда встревожен их покой, Как носится пернатых стая, От лап кошачьих улетая, Иль как народ со всех дворов Бежит на крик: «Держи воров!» — Так Мэгги от нечистой силы Насилу ноги уносила Через канаву, пень, бугор, Во весь галоп, во весь опор… Она в цветущие года Так не скакала никогда! О Тэм! Как жирную селедку, Тебя швырнут на сковородку. Напрасно ждет тебя жена: Вдовой останется она. Несдобровать твоей кобыле, — Ее бока в поту и в мыле. О Мэг! Скорей беги на мост И покажи нечистым хвост, — Боятся ведьмы, бесы, черти Воды текучей, точно смерти. Увы, еще перед мостом Пришлось ей повертеть хвостом. Как вздрогнула она, бедняжка, Когда Короткая Рубашка, Вдруг, вынырнув из-за куста, Вцепилась ей в репей хвоста… В последний раз, собравшись с силой, Рванулась добрая кобыла, Взлетела на скрипучий мост, Чертям оставив серый хвост. Ах, после этой страшной ночи Во много раз он стал короче! На этом кончу я рассказ. Но если кто-нибудь из вас Прельстится полною баклажкой Или Короткою Рубашкой, — Пусть вспомнит ночь, и дождь, и снег, И старую кобылу Мэг!..

ИЗ ВИЛЬЯМА БЛЕЙКА

Король Гвин

(баллада)

Внемлите песне, короли! Когда норвежец Гвин Народов северной земли Был грозный властелин, — В его владеньях нищету Обкрадывала знать. Овцу последнюю — и ту Старалась отобрать. «Не кормит нищая земля Больных детей и жен. Долой тирана-короля, Пускай покинет трон!» Проснулся Гордред между скал, Тирана лютый враг, И над землей затрепетал Его мятежный стяг. За ним идут сыны войны Лавиною сплошной, Как львы, сильны и голодны, На промысел ночной. Через холмы их путь лежит, Их клич несется ввысь. Оружья лязг и дробь копыт В единый гул слились. Идет толпа детей и жен Из сел и деревень, И яростью звучит их стон В железный зимний день. Звучит их стон, как волчий вой. В ответ гудит земля. Народ идет за головой Тирана-короля. От башни к башне мчится весть По всей большой стране: «Твоих противников не счесть. Готовься, Гвин, к войне!» Норвежец щит подъемлет свой И витязей зовет, Подобных туче грозовой, В которой гром живет. Как плиты, что стоймя стоят На кладбище немом, Стоит бойцов безмолвный ряд Пред грозным королем. Они стоят пред королем Недвижны, как гранит, Но вот один взмахнул копьем, И сталь о сталь звенит. Оставил земледелец плуг, Рабочий — молоток, Сменил свирель свою пастух На боевой рожок. Король войска свои ведет, Как грозный призрак тьмы, Как ночь, которая несет Дыхание чумы. И колесницы и войска Идут за королем, Как грозовые облака, Скрывающие гром. — Остановитесь! — молвил Гвин И указал вперед: — Смотрите, Гордред-исполин Навстречу нам идет! Стоят два войска, как весы, Послушные судьбе. Король, последние часы Отпущены тебе. Настало время — и сошлись Заклятых два врага, И конница взметает ввысь Сыпучие снега. Вся содрогается земля От грохота шагов. Людская кровь поит поля — И нет ей берегов. Летают голод и нужда Над грудой мертвых тел. Как много горя и труда Для тех, кто уцелел! Король полки бросает в бой. Сверкают их мечи Лучом кометы огневой, Блуждающей в ночи. Живые падают во прах, Как под серпом жнецов. Другие бьются на костях Бессчетных мертвецов. Вот конь под всадником убит. И падают, звеня, Конь на коня, и щит на щит, И на броню броня. Устал кровавый бог войны. Он сам от крови пьян. Смердящий пар с полей страны Восходит, как туман. О, что ответят короли, Представ на Страшный суд, За души тех, что из земли О мести вопиют! Не две хвостатые звезды Столкнулись меж собой, Рассыпав звезды, как плоды Из чаши голубой. То Гордред, горный исполин, Шагая по телам, Настиг врага — и рухнул Гвин, Разрублен пополам. Исчезло воинство его. Кто мог, живым ушел. А кто остался, на того Косматый сел орел. А реки кровь и снег с полей Умчали в океан, Чтобы оплакал сыновей Бурливый великан.

Святой четверг

(Из Песен невинности)

По городу проходят ребята по два в ряд, В зеленый, красный, голубой одетые наряд. Седые дядьки впереди. Толпа течет под своды Святого Павла, в гулкий храм, шумя, как Темзы воды. Какое множество детей — твоих цветов, столица. Они сидят над рядом ряд, и светятся их лица. Растет в соборе смутный шум — невинный гул ягнят. Ладони сложены у всех, и голоса звенят. Как буря, пенье их летит вверх из пределов тесных, Гремит, как гармоничный гром среди высот небесных, Внизу их пастыри сидят, заступники сирот. Лелейте жалость, и от вас ваш ангел не уйдет.

Святой четверг

Из «Песен опыта»

Да чем же этот праздник свят, Когда богатый край такой Рожденных в нищенстве ребят Питает жадною рукой? Что это — песня или стон Несется к небу, трепеща? Голодный плач со всех сторон. О, как страна моя нища! Видно, сутки напролет В ней стоит ночная тьма, Никогда не тает лед, Не кончается зима. Где сияет солнца свет, Где роса поит цветы, Там детей голодных нет, нет угрюмой нищеты.

Маленький бродяжка

Ах, маменька, в церкви и холод и мрак. Куда веселей придорожный кабак. К тому же ты знаешь повадку мою — Такому бродяжке не место в раю. Вот ежели в церкви дадут нам винца Да пламенем жарким согреют сердца, Я буду молиться весь день и всю ночь. Никто нас из церкви не выгонит прочь. И станет наш пастырь служить веселей. Мы счастливы будем, как птицы полей. И строгая тетка, что в церкви весь век, Не станет пороть малолетних калек. И бог будет счастлив, как добрый отец, Увидев довольных детей наконец. Наверно, простит он бочонок и чорта И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.

Меч и серп

Меч — о смерти в ратном поле, Серп о жизни говорил, Но своей жестокой воле Меч серпа не покорил.

Тигр

Тигр, о тигр, светло горящий В глубине полночной чащи! Кем задуман огневой Соразмерный образ твой? В небесах или глубинах Тлел огонь очей звериных? Где таился он века? Чья нашла его рука? Что за мастер, полный силы, Свил твои тугие жилы И почувствовал меж рук Сердца первый тяжкий стук? Что за горн пред ним пылал? Что за млат тебя ковал? Кто впервые сжал клещами Гневный мозг, метавший пламя? А когда весь купол звездный Оросился влагой слезной, — Улыбнулся ль наконец Делу рук своих творец? Неужели та же сила, Та же мощная ладонь И ягненка сотворила И тебя, ночной огонь? Тигр, о тигр, светло горящий В глубине полночной чащи! Чьей бессмертною рукой Создан грозный образ твой?

Сон

Сон узор сплетает свой У меня над головой. Вижу: в травах меж сетей Заблудился муравей. Грустен, робок, одинок, Обхватил он стебелек. И, тревожась и скорбя, Говорил он про себя: — Мураши мои одни. Дома ждут меня они. Поглядят во мрак ночной И в слезах бегут домой. Пожалел я бедняка. Вдруг увидел светляка. — Чей, — спросил он, — тяжкий стон Нарушает летний сон? Выслан я с огнем вперед. Жук за мной летит в обход. Следуй до дому за ним — Будешь цел и невредим!