Собрание творений. Том 1
Шрифт:
Кроме того, в объяснении Ветхозаветных книг преподобному Ефрему могло помогать и знание Востока, где происходили великие события Ветхого Завета. В опыте настоящего он мог иногда находить объяснения того, что происходило в давние времена. Ему хорошо были известны жизнь, нравы и обычаи Евреев, во множестве живших в его время в Месопотамии, и других восточных народов, с которыми Евреи находились в соприкосновении. И преподобный Ефрем часто этим пользовался. Так, объясняя слова Первой книги Царств: И собрашася людие в Массифаф, и почерпаху воду, и проливаху пред Господем на землю (1 Цар. 7:6), Ефрем пишет: «Этим обрядом они хотели утвердить новый завет с Богом. У Евреев этот обряд употреблялся в виде заклятия; этим они как бы так говорили: «Как мы изливаем сию воду, так да прольется кровь наша, если после этого мы отступим от Господа и обратимся к богам языческим»» [130] . Объясняя завет Авраама с Богом (Быт. 15:9–12), он пишет: «Объяснение на это место надобно искать в обычаях Халдеев. У них был обычай, чтобы клянущиеся проходили среди рассеченных трупов животных, расположенных в известном месте и определенном порядке по обеим сторонам, и каждый при этом произносил установленные слова: «Не дай Бог, чтобы и со мной то же случилось!» Поскольку же Авраам по происхождению был Халдеем, то Бог и благоволил заключить с ним завет сообразно с его отечественным обычаем». Объясняя далее это событие: Слетеша же птицы на телеса растесаная их (животных): и ceдe близу их Аврам (Быт. 15:11), Ефрем говорит: «Думаю, что и это надобно объяснять также из обычаев Халдейских. Халдеи, привязанные к птицегаданиям, обыкновенно наблюдали за полетом птиц. Бог и в настоящем случае благоволил допустить нечто подобное. Итак, когда птицы во множестве летали вокруг рассеченных трупов, Авраам, по обычаю, с детства ему знакомому, внимательно наблюдал, что, наконец, станут делать птицы, и куда направят полет свой». Потом, объясняя слова: и се, страх темен велий нападе нань (Быт. 15:12), толкователь, вероятно, причиной страха полагает то, что Халдеи считали предзнаменованием великого несчастья и беды, если хищные птицы сядут на жертвы. Объясняя, наконец, слова:… пламень бысть: и се пещь дымящися, и свещы огненны, яже проидоша между растесании сими (Быт. 15:17), Ефрем пишет: «Пещь дымящаяся и прохождение горящих светильников подтверждают замеченное выше, что Бог в настоящем случае благоволил сообразоваться с обычаями Халдеев. У них было в обычае, при совершении клятв, проходить между рассеченными трупами со светильниками в руках» [131] . Объясняя заповедь: Сынове eсте Господа Бога вашего: да не нарезуетеся (Втор. 14:1), Ефрем пишет: «Повелевает и постановляет законом на телах своих не делать едкими составами неизгладимых начертаний, подобно
130
Opp. Sir., t. 1, p. 345.
131
Орр. Syr., t. I, p. 161–162.
132
Ibid, р. 274.
133
Ibid, р. 277.
134
Ibid, р. 283.
Иногда преподобный Ефрем пользовался и устными преданиями, сохранявшимися на Востоке и передававшимися из рода в род. Из предания, конечно, почерпнуты краткие сведения о некоторых пророках, оставивших нам свои писания, например, об Авдии, Ионе, Иеремии. Предания эти отчасти согласуются с теми сведениями, которые содержатся в известном сочинении о пророках святителя Епифания, епископа Кипрского [135] .
Нет сомнения, что такими преданиями особенно были богаты Иудеи. Толкования преподобного Ефрема дают повод думать, что он знаком был с современными учеными толкователями Иудейскими. Часто в его объяснении Писания встречаем указания на толковников, с которыми он иногда соглашается, а иногда отвергает их [136] . Почти везде такие указания находятся при объяснении буквального, исторического смысла Священных Книг, а не в приложении древних пророчеств к событиям Новозаветным [137] . Подобным образом блаженный Иероним обращался также к Иудеям для изучения буквального, исторического смысла Ветхозаветных Писаний, и благодарил Бога, что может от горького семени пожинать плоды сладкие [138] . Все эти пособия, при особенной близости сирийского перевода Священного Писания [139] к подлиннику, облегчали преподобному Ефрему понимание Священных Книг.
135
Asseman, Biblioth., Orient., t. 1, p. 69–71.
136
T. 1, p. 9, 26, 43, 56, 154, 286, 309, 364, 381, 425, 499 и во многих других местах.
137
Есть, однако же, места, из которых видно, что преподобный Ефрем имел в виду и христианские толкования некоторых пророчеств. Например, объясняя книгу Бытие (Быт. 49:7), где патриарх Иаков потомству Левия и Симеона угрожает рассеянием в Израиле, Ефрем замечает, что, по мнению некоторых толкователей, виной этого рассеяния было провиденное Иаковом особенное участие сына Левия с потомками Симеона в богоубийстве (Opp. Syr., t. 1, p. 187).
138
Ер. 125 (al 4.) ad. Rustikum., n. 12.
139
И Василий Великий знал, что сирийский перевод местами выразительнее греческого и из-за родства с еврейским несколько ближе подходит к смыслу Писания (2-я Беседа на шестоднев. Творения Василия Великого, ч. I, с. 33). Другие греческие толкователи Писания, например, Евсевий Емесский, Диодор Тарсийский, блаженный Феодорит, часто указывали на сирийский перевод (см. Waltoni in Bibl. Poliglotta Prolegomena, 1777, p. 623; Hexaplor. Origenis. quae supersunt, ed. a Montfauc, t. 1, Prolegom., c. I, § 8–9).
Направление, которого держался преподобный Ефрем в своих толкованиях, весьма верно охарактеризовал святитель Григорий Нисский. Он говорит, что Ефрем объяснял Писание буквально, но и не оставлял без объяснения глубоких тайн созерцания. Строго осуждая слепых приверженцев буквы Писания, он также осуждает излишнюю наклонность к аллегорическому толкованию. Так, объясняя первый стих книги Бытие, Ефрем говорит: «Никто не должен думать, что шестидневное творение есть иносказание; непозволительно также говорить, будто бы что по описанию сотворено в продолжение шести дней, то сотворено в одно мгновение, а также будто бы в описании этом представлены одни наименования, или ничего не означающие, или означающие нечто иное» [140] . Правда, в толкованиях Ефрема ясно выражена мысль, что весь Ветхий Завет, даже в своих частностях, есть совокупное пророчество о Христе: любящая и везде ищущая Христа душа его и в Писании везде хотела видеть Его; в лицах, событиях, вещах и действиях Ветхозаветных он видит образы Нового Завета. «Смысл таинственный почти везде, – говорит он, – следует за историческим. Что пророки говорят о случившемся или имеющем быть с народом Божиим, то надобно относить к будущему состоянию Церкви Христовой, и вообще это служит к изображению Божественных распоряжений относительно всех праведных и нечестивых» [141] . Но нигде преобразовательное и пророческое объяснение у Ефрема не простиралось до уничтожения буквального исторического смысла. Между пророчествами о Христе он ясно различал такие пророчества, которые ни к кому другому не могут быть отнесены, кроме Иисуса Христа, и такие, которые исторически могут относиться отчасти и к известному ветхозаветному лицу или народу, пророчественно же к Иисусу Христу, и, начав исполняться ещё в Ветхозаветные времена, достигают полного события только в лице Христа и во времена Новозаветные. Так, объясняя слова пророка Исаии, в главе 35, стихах 4–5: се, Бог наш суд воздает и воздаст [142] , Той приидет и спасет нас. Тогда отверзутся очи слепых, и уши глухих услышат… Ефрем говорит: «Пророк предвозвещает Иудеям будущие блага за те притеснения от Ассириян и Вавилонян, которые привели их в оцепенение, так что они видя – не видели, и, слыша – не понимали. Поэтому теперь предсказывает им, что будут они в состоянии, противоположном прежнему, что отверзутся очи слепых, и так далее. И во всей истине совершено это Мессией. Когда для спасения всех людей соделался Он человеком, тогда отверзал очи слепым, и исцеленные Им увидели свет. Он делал ясным язык немым, давал слух глухим, даже когда люди не телесно только, но и душевно одержимы были этими недостатками. Ибо язычники, слепые в богопознании, увидели свет благовидения, и слухом своим вняли гласу животворной Евангельской трубы. Яко проторжеся вода в пустыни (Ис. 35:6). Конечно, означается этим и то избавление Иудеев, тот мир и то спокойствие, какие последовали за гибелью Ассириян, в самой же сущности исполнилось это в пришествие Господа. Ибо Он как бы проторжеся с неба, подобно живой воде сойдя в мир сей – эту жаждущую пустыню, и соделался как бы источником прибежища среди бесплодной дебри» [142] . Вообще, по представлению Ефрема, Священное Писание Ветхого Завета, кроме предметов, относящихся собственно к людям ветхозаветным, заключает в себе и истины, составляющие тайну Сына Божия, прикрытие образами, полное раскрытие которых предоставлено времени пришествия Христа. Часто при объяснении ветхозаветных событий он повторяет: «Это тень, а истина Христова» [143] . При таком воззрении на Ветхий Завет Ефрем в каждом случае и, прежде всего, объясняет буквальное значение слов Писания, и уже после этого открывает таинственное значение, где оное усматривает, – и при этом проводит резкую черту между тем и другим толкованием; отличая каждый смысл своим наименованием, называет один – смыслом близким [144] , буквальным [145] , другой – иносказательным, духовным [146] , смыслом высшего разумения [147] .
140
Opp. Syr., t. I, p. 6. См. Advers Haeres, t. II, p. 441, 483, 558.
141
Opp. Syr., t. I, p. 61.
142
Opp. Syr., t. II, p. 79–80.
142
Opp. Syr., t. II, p. 79–80.
143
Opp. Syr., t. II, p. 68, 94.
144
Opp. Syr., t. II, p. 288, при объяснении Книги пророка Захарии (Зах. 4:2).
145
Т. I, р. 112, при объяснении благословений Иаковлевых.
146
Т. I, р. 283; Втор. 27; 3 и во многих других местах.
147
Т. I, р. 289; t. II, р. 189, 377.
2) В духовно-нравственных творениях Ефрем является, по преимуществу, проповедником сокрушения сердечного. Ни о чем так много не говорил и не писал он, как о сокрушении сердечном, о необходимости непрестанно проливать слезы покаяния, потому что и сам он был проникнут чувством глубочайшего сокрушения. Святитель Григорий Нисский говорит, что «непрестанно плакать для Ефрема было то же, что для других дышать воздухом. Кто будет читать его писания, – прибавляет святитель Григорий, – тот увидит, что он не тогда только плачет, когда говорит о покаянии, но и в похвальных словах, где другие обыкновенно выражают радость» [148] . Ни днем, ни ночью не отступала от него мысль о грехах. «На ложе моем, – говорил он в одном из своих умилительных песнопений, – помыслил я о Тебе, Человеколюбец, и в полночь восстал прославить благость Твою. Привел себе на память долги и грехи свои, и пролил потоки слез. Ободряли меня разбойник, мытарь, Мария, грешница, Хананеянка, а также кровоточивая, и Самаряныня при колодце водном. Они говорили мне: «Восстань, умоляй о щедротах; Господь твой исполнен щедрот» [149] . В другой раз он поведал братии своей, как однажды, среди размышлений о суете жизни временной, напал на него великий страх, и он узрел очами сердца своего Господа, сидящего во славе Своей. «Господь сказал душе моей, – так говорит Ефрем, – для чего ты, душа, возгнушалась небесным своим чертогом, который наполнен светом славы? Для чего ты, душа, невеста Моя, ненавидишь Пречистого и Безсмертного Жениха? Для чего ты, душа, возгнушалась благами, какие уготовил Я тебе во свете жизни?.. Для тебя вошел Я в общение со смертью; для тебя и человеком Я стал… Я сделал, чтобы Ангелы служили тебе… А ты возгнушалась Небесным Женихом… Убоялся я, братия, – продолжал Ефрем, – вникая в страшные слова Господни, и сказал: вы, горы, покройте грешника и нечестивца; преклонив вниз голову свою и проливая о себе слезы, говорил: услышь, Владыка, плач мой, и не поступи со мной по всем делам моим!» [150] .
148
Opp. Graec., t. I, p. VII.
149
Opp. Syr., t. III, p. 500. Paraenes. XLII.
150
Opp. Graec., t. 1, 183–184.
Полный сокрушения сердечного, преподобный Ефрем, когда желает и других расположить к смиренному сознанию своих грехов, всегда старается сначала поставить на вид свое собственное недостоинство. Нередко он начинает свои наставления такими (или подобными) словами: «Будьте, по сердоболию своему, сострадательны ко мне, братия. Избранники Божии, склонитесь на воззвание человека, который обещал благоугождать Богу, и солгал Сотворившему его; склонитесь, чтобы ваших ради молитв избавиться мне от обладающих мною грехов. С детства стал я сосудом непотребным и нечестным… Увы мне, какому подпал я осуждению! Увы мне, в каком я стыде!.. Подлинно, у меня только образ благочестия, а не сила его» [151] . Желая в других возбудить сокрушение, он всегда прежде старается возбудить его в себе. Часто слышатся в его наставлениях такие воззвания к самому себе: «Сокрушайся, душа моя, сокрушайся о всех благах, которые получила ты от Бога и которых не соблюла. Сокрушайся о всех злых делах, которые совершила ты! Сокрушайся и кайся, чтобы не продали тебя во тьму кромешную» [152] . То же чувство сокрушения Ефрем старался возбудить и в других. «Приидите, – говорил он, – братия мои, приидите отцы, приидите рабы Христовы, сокрушим сердца свои и будем день и ночь плакать пред Господом. Приидите, воспомянем неизреченные и неописанные оные блага, – и сокрушимся. Приидите, воспомянем оный страшный и в ужас приводящий престол и тот стыд, какой ожидает нас пред оным, – и восплачем
151
Творения святого Ефрема, т. I, с. 32–33.
152
Opp. Graec., t. I, p. 161.
153
Opp. Graec., t. I, p. 165.
По опыту зная спасительные плоды сокрушения и слез, Ефрем и в своих наставлениях другим живо изображал силу спасительного плача. «Начало плача, – говорит он, – познание самого себя… Плач созидает и охраняет. Плач отирает слезами душу и делает её чистой; плач рождает целомудрие, отсекает прихоти, усовершает добродетели. Что ещё сказать? Плач ублажается Богом [154] … Велика сила слез, братия! Умиление вселяет в нас Единородного Сына, когда вожделеваем Его. Умиление привлекает на душу Духа Святаго. Удостоверьтесь, братия, что на земле нет радости сладостнее той, какая бывает от умиления. Изведали ли опытно вы, братия, силу слез? Озарился ли кто из вас этой радостью слез по Богу? Если кто из вас, испытав это и усладившись этим, во время усердной молитвы возносился над землей, то в этот час бывал он весь вне тела своего, вне всего этого века, и уже не на земле. Таковый с Богом беседует, во Христе просвещается. Великое чудо, братия! Человек перстный с Богом беседует в молитве своей. Святые и чистые слезы по Богу всегда омывают душу от грехов, очищают её от беззаконий. Слезы по Богу во всякое время дают дерзновение пред Богом. Нечистые помыслы никак не могут приблизиться к душе, которая имеет всегдашнее умиление по Богу. Умиление есть нерасхищаемое сокровище. Душа, имеющая умиление, ликовствует неизглаголанной радостью; умиление же разумею продолжающееся не один день, но до конца жизни, – ночь и день. Умиление есть чистый источник, орошающий плодоносные насаждения души. Под плодоносными же насаждениями разумею добродетели и заслуги, орошаемые всегда слезами и молитвами» [155] .
154
Opp. Graec., t. I, p. 254–255.
155
Opp. Graec., t. II, p. 54–55.
Непрестанным представлением страшного пришествия Христова, последнего Суда и будущей участи праведников и грешников, сам возбуждая в себе сокрушение, преподобный Ефрем часто и перед своими слушателями изображал картину последнего Суда. О чем бы он ни говорил, слово его как бы невольно склонялось более или менее к этому предмету. О том, что мысль о Суде постоянно была присуща душе его, лучше всего показывает следующее его поучение: «В один день, встав очень рано, ходил я с двумя братиями вне благословенного града Едессы, возвел очи свои на небо, которое подобно чистому зеркалу со славой осиявало звездами землю, и в удивлении сказал: «Если звезды сияют с такой славой, то кольми паче праведные и святые, сотворившие волю святого Бога, в тот час, когда приидет Господь, воссияют неизглаголанным светом Спасителевой славы». Но вдруг при воспоминании о страшном пришествии Христовом содрогнулись кости мои и, ощутив смущение и в теле и в душе, заплакал я с сердечной болью и сказал, воздыхая: «Каким я, грешник, окажусь в этот страшный час? Как предстану престолу страшного Судии? Что мне делать, когда святые узнают друг друга в чертоге небесном? Кто меня узнает? Праведные будут в чертоге, нечестивые в огне! Мученики покажут свои муки, подвижники свои добродетели, а я что покажу, кроме слабости своего нерадения? О душа рассеянная, душа грешная, душа бесстыдная, душа, ненавидевшая всегда жизнь свою! Долго ли пресмыкаться тебе по земле?»» [156] .
156
Opp. Graec., t. I, p. 159.
Сокрушение Ефрема не было, однако же, горьким безотрадным состоянием души. И сквозь слезы сияет в словах его тихая небесная радость, истекающая из сердца, полного любви к Богу и крепкого упования на своего Спасителя. «Во всю жизнь, – говорит святитель Григорий Нисский, – словами и делами своими он говорит с Псалмопевцем: На Него упова сердце мое (Пс. 27:7)». И тогда, когда он говорит о сокрушении сердечном, его мысль возносится к беспредельной благости Божией. Он проливает слезы не тогда только, когда проникнут мыслью о своей греховности, но и когда с благодарностью и благоговением обозревает величие благодеяний и любви Божией к человеку. Располагая и других к слезам, он не хочет ввести их в безотрадное состояние. «Будем лицом светлы, – говорит он, – будем радоваться на дары Господни о Духе Святом; станем же плакать и сетовать мысленно, умоляя Бога, чтобы сохранил нас от всякого вида лукавства [157] … Всех, кого печалит совесть о неприличных делах, умоляю: не отчаивайтесь в себе, не доставляйте радости своему сопернику. Но без стыда приступите к Богу, плачьте перед Ним и не теряйте в рассуждении себя надежды. Ибо Господь наш весьма рад кающимся и ждет обращения нашего» [158] . Поэтому-то в наставлениях Ефрема столько сладости и силы: они поражают и утешают, сокрушают страхом душу огрубевшую и наполняют тихим умилением, заставляют лить слезы, но такие, сладостнее которых на земле нет ничего.
157
Opp. Graec., t. I, p. 254.
158
Ibid, p. 162.
3) В полемико-догматических творениях святой Ефрем является защитником истины против современных ему лжеучителей, возмущавших Церковь Едесскую. Догматические творения его написаны более в виде благоговейных размышлений об истинах, подвергаемых сомнению или перетолкованию, нежели в виде исследований догматических. Он не входит в подробное рассмотрение оснований, на которых утверждается истина, но, по большей части, только указывает на них, или даже просто излагает истину так, как она исповедуется, и как должно исповедовать её верному сыну Церкви. Редко также он обращается и к рассмотрению оснований, на которые опирались лжеучения, он более обличает, нежели опровергает. Такой характер полемики, без сомнения, зависел от самой формы, какую избрал учитель Едесский для своих опровержений, – формы стихотворной. А выбор формы, как мы видели, определялся частично обстоятельствами, частично назначением этих произведений собственно для народного употребления. Преподобный Ефрем писал в стихах опровержение против еретических заблуждений, потому что сами еретики излагали свое лжеучение в стихах [159] . Простые жители Едессы, увлекавшиеся приятностью внешней формы вредных стихотворений, имели нужду не столько в ученом опровержении заблуждений и в полном развитии доказательств Православия, сколько в общепонятном, живом, действующем на чувство и воображение изложении истины, как она исповедуется Церковью [160] .
159
Поэтому преподобный Ефрем в некоторых стихотворениях подражает даже размеру и напевам песен Вардесановых. В конце шестьдесят пятого стихотворения «Против пытливых исследователей» сказано: «Окончились семнадцать гимнов по напевам песней Вардесановых» (Opp. Syr., t. III, p. 128).
160
По внешней форме поэтические произведения святого Ефрема, как догматические, главным образом заключающиеся в восьмидесяти семи песнопениях «Против пытливых исследователей» и в пятидесяти шести «Против еретиков», так и другие, например восемьдесят пять песнопений «На погребение умерших» и семьдесят шесть песен «Увещания к покаянию», различаются между собой размером стихов и строф. По размерам стихов в творениях Ефрема можно находить: а) стихотворения четырёхсложные, у которых строфа слагается или из пяти стихов (например, Advers. haeres. Serm. 67. De defunet. hym. 45, 46, 47, 48, и др.), или из десяти (Advers. haeres. Hym. 42. in Margarit. Hym. 3), или, наконец, из двенадцати (Advers. Serutat. Hym. 80); б) пятисложные, которые или вовсе не разделяются на строфы (Advers. haeres. Hym. 56), или разделены по строфам, но различаются количеством стихов каждой строфы; так, иные заключают в себе пять стихов, из которых последний составляет как бы припев (Necrosim 13. 32. 34. 35), другие – шесть (Advers. Serutat. Hym. 33), иные семь (Advers. Serutat. Hym. 15, 19), иные, наконец, двенадцать стихов, из которых последний служит как бы припевом, заключая в себе или славословие Богу или выражение благочестивого желания (Advers. Serutat. Hym. 49); в) семисложные, в которых строфа заключает иногда четыре стиха (Advers. Serutat. Hym. 3. Funebr. 15, 31), иногда шесть (Advers. Serutat. Hym. 1), иногда, наконец, десять стихов, из которых последний служит припевом (Advers. haeres. Hym. 22); г) наконец, стихотворения, написанные смешанным размером, в которых некоторые стихи имеют восемь слогов, другие семь, а строфы заключают в себе тринадцать стихов (Advers. haeres. Hym. 25). Любимым размером Ефрема был семисложный, так что у Сирийцев и в последующие времена этот размер удержал за собой название Ефремова размера – Нишо д, мори Афрем. Стихотворения святого Ефрема разделяются на два вида: речи (мимре) и гимны, назначавшиеся для пения (мадраше); первые написаны стихами, то есть состоят из строк с одинаковым числом слогов, чаще всего семислоговых (Ефремов размер); вторые имеют деление стихов на строфы различной величины, от четырех до двенадцати стихов, а некоторые мадраше имеют, кроме того, алфавитные акростихи. Прежний взгляд на сирийское стихосложение, как на силлабическое, в последнее время довольно сильно поколеблен Гримме (Н. Crimine, Der Strophenbau in den Gedichten Ephraems des Syrers, mit einem Anhang uber den Zusammenhang zwischen Syrischer und Byzantischer Hymnenform, 1893, Freiburg i. Schweiz, – и в Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft, Bd. XLYII, 1893, J, S. 276–307), доказывающим, что сирийское стихосложение вообще и святого Ефрема в особенности основывается не на количестве, а на качестве слогов и на ударении, и что тоническое стихосложение византийское и позднейшее латинское возникло из сирийской метрики. Рифмы встречаются редко, без определенного правила, и являются случайным созвучием (эти сведения взяты из Patrologie v. Bardenhewer, Freiburg im Breisgau, p. 363 flg. См. Asseman, Biblioth. Orient., t. I, p. 61. Castelli Lexicon Syriac. sub verbis: Emdar et drasch Augusti. De hymnis Syror., Sacris., p. 9. Hahn, Bardesanes Gnosticus, p. 43–50). Более обстоятельные сведения о поэтических творениях святого Ефрема и их размере надо читать в предисловиях ко вновь изданным его стихотворениям у Биккеля (Bickell. S. Ephraemi Syri Carmina Nisibena; praef. § VII), у Лями (Lamy, S. Ephraemi Syri Hymni et Sermones, III, p. t. sq.) и, особенно, в вышеназванном исследовании Гримме.
4) И в нравственных и в полемико-догматических творениях преподобный Ефрем часто обращается от беседы с людьми к сладкому собеседованию с Богом, или молитве. Но и кроме этого, он оставил Церкви много умилительных молитв и молитвенных песнопений. Они дошли до нас частично на греческом языке, но более на сирийском [161] . Между сирийскими главное место занимают: песнопения на Рождество Христово, покаянные и погребальные. Хвалебные песни Ефрема Господу воплотившемуся отличаются торжественностью. Две из них он влагает в уста Самой Матери Богочеловека; в них Святая Дева прославляет величие Своего Сына и призывает всех к Нему [162] . В одной – священный песнопевец, приглашая всю тварь, небо и землю к прославлению Сына Божия, располагает свои славословия по летам земной жизни Христа Спасителя [163] . Покаянные песнопения Ефрема исполнены умиления, как и все его беседы о покаянии. Преподобный Ефрем сам назначал их для церковного употребления, как видно из заключительных слов последнего песнопения. Посвящая благодатные плоды духа своего Господу, как Анна – благодатный плод молитвы, сына своего Самуила, он говорит: «Плод благодати Твоей, Господи, исшедший от духа моего, да служит в доме Твоем пред Тобою, как служил Самуил, который родился по благодати Твоей и так же был от горы Ефремовой» (1 Цар. 1:1) [164] . Из погребальных песнопений некоторые написаны, вероятно, по случаю смерти лиц, особенно известных своим благочестием и заслугами перед Церковью, поэтому Ефрем восхваляет их подвиги [165] . Есть особые песнопения на погребение епископов, пресвитеров, диаконов, клириков, монахов, богатых, отцов и матерей семейств, юношей, детей; три погребальные песни скончавшимся во время язвы [166] ; одна – на погребение странных [167] , между которыми завещал похоронить себя, по смирению, и сам преподобный. В своих погребальных песнях Ефрем призывает к молитвам за отшедших, растворяет скорбь отрадным упованием на милость Искупителя, напоминает оставшимся о скоротечности жизни, о Страшном Суде и вечной жизни. Иногда эти наставления излагаются в виде беседы между почившим и сопровождающими его во гроб [168] .
161
О молитвенных песнопениях на сирийском языке см. с. 35.
162
Opp. Syr., t. II, p. 429–432.
163
Opp. Syr., t. II, p. 432. У христиан сирийских это песнопение на Рождество Христово имело церковное назначение (Asseman, Biblioth. Orient., t. I, p. 80).
164
Opp. Syr., t. III, p. 560. Об их церковном употреблении у сирийских христиан см. Asseman, Biblioth. Orient., t. I, p. 138–139 u Bickell. S. Ephraemi Syri Carmina. Nisibena; praef. § V.
165
Например, Canones I, Opp. Syr., t. III, p. 225.
166
Canones LXIII, LXIV, LXIX.
167
Canones XXIV.
168
Canones XVIII, XIX.