Собрание военных повестей в одном томе
Шрифт:
Горбатюк хочет что-то ответить, но сзади через широко открытую дверь в комнату входят двое. Оба офицеры милиции.
– Э! Что за грубость? Молодые люди! По какому поводу?
Лейтенант за столом вскакивает и отдает честь:
– Товарищ капитан!..
– Так, что случилось? – миролюбиво спрашивает капитан и снимает фуражку. Потом, приглаживая редкие волосы, поворачивается ко мне: – По какому праву вы обругали этого гражданина?
– По праву фронтовика! – говорю я слишком твердо и, возможно, чересчур возбужденно.
Но благодушно настроенный капитан на мой ответ никак не реагирует. Он переводит взгляд на Игоря.
– А вы, молодой человек, по какому праву? Вы-то уж, пожалуй, не фронтовик?
Серые глаза Игоря становятся жесткими, тугие скулы выпирают еще больше.
– Я сын фронтовика.
Капитан сцепляет на животе пальцы рук и поворачивается к Горбатюку:
– Ну да ведь и вы-то, наверно, фронтовик?
Горбатюк подбирается всей своей довольно осевшей фигурой:
– Так точно. Гвардии майор запаса.
– Ай-яй-яй! – притворно сожалеет капитан. – Товарищи фронтовики! В День Победы и такие оскорбления! Как вам не стыдно! Что у вас такое случилось? А ну, Семенов, дай-ка протокол.
Младший лейтенант подает лист бумаги и с важностью поясняет:
– Политические выпады, товарищ капитан.
– Так, так, так... Так, – приговаривает капитан и быстро пробегает глазами по строкам протокола. – Так! Гм! Да глупости это все! Чепуха! Глупая ссора. Курам на смех...
Младший лейтенант хмурится и смущенно краснеет.
– И такими пустяками вы морочите мне голову? – наконец спрашивает у него капитан. – Пустячное дело. Согласен, Семенов?
– Так точно. Я думал...
Поскрипывая новыми сапогами, капитан проходит вдоль нашего притихшего ряда.
– Ну что вы, как дети? Ай-яй-яй! Фронтовики! Стоит ли сводить старые счеты? Да в такой день? Мало ли что, может, и было в войну. Так стоит ли вспоминать? Столько лет! Миритесь и – с Богом. Даже протокола писать не будем.
– Нет! Пишите. Раз мы тут оказались, то все пишите, – говорю я.
Меня поддерживает Игорь:
– У нас не ссора. Мы принципиально.
Капитан подходит к нему и останавливается:
– Бросьте вы! Какие там принципы! Ну, выпили и поспорили. Завтра проспитесь – самим стыдно будет.
– Мы не пьяные.
– Ну тогда просто вы злые. Молоды и злы... Ай-яй...
– Мы не злые! – говорит Эрна. – Мы за справедливость! Должна же быть хотя бы элементарная справедливость.
– Справедливость? Это похвально. Почему же тогда вы оскорбили этого гражданина? Он же вам в отцы годится.
– Не обо мне разговор! – со страдальческим оттенком в голосе отзывается от порога Горбатюк. – Я докладывал и просил записать: они допустили выпады против органов.
Капитан умолкает и, осторожно шагая блестящими сапогами, направляется к Горбатюку:
– Каких именно органов?
– Органов! – твердо произносит Горбатюк. – Вы понимаете каких.
– Враки, – говорю я. – Этого не было.
Капитан останавливается посреди комнаты. Губы его строго поджимаются.
– Нет, было! – горячится Горбатюк – Я не могу тут при всех повторить, что он говорил в ресторане. Но я напишу. Если вы не примете соответствующих мер, я напишу куда следует.
Капитан делается строгим. Добродушный его тон меняется на отрывистый:
– Свидетели есть?
– Я свидетель! Я человек особого доверия. Этого достаточно.
– Вы ошибаетесь, гражданин. Этого недостаточно. Не те времена.
Мною овладевает злорадство. Ага – правда за нами. Черта с два он нас проглотит! Подавится! Он только играет на нервах. Проклятый бериевский рудимент. Из какой только щели он выполз? Прилив гнева и решимости подхватывает меня из ряда и толкает к злому, раскричавшемуся Горбатюку.
– Слышал? Не те времена! Ты немного опоздал, провокатор!
Я едва владею собой. До боли в орбитах округляются мои глаза. И сжимаются кулаки. Сзади кричит младший лейтенант:
– Гражданин! Прекратить! Сейчас же отойдите на место!
Но потное лицо Горбатюка также в ярости. С ненавистью он подскакивает ко мне:
– Возможно! Твое счастье. Я опоздал! А то бы я сломал тебе хребет! Не таким ломал. Жалко, мало! Не всем. Остались...
Мои кулаки становятся вдруг тяжелыми. В глазах туман, и в этом тумане – не Горбатюк – Сахно. Сзади требовательный, суровый окрик, которого я уже не слушаю. Кто-то подскакивает сбоку, чтоб схватить меня за руку, но я опережаю и, подавшись всем корпусом, бью его в челюсть.
Дальше – крик, визг. Горбатюк бросается на меня. Но его уже хватают. Меня схватили за руки раньше. Возле плеча нахмуренное лицо старшины. Я не вырываюсь. Я его больше не ударю. Это один раз. И – странно – мне становится легче. Я быстро успокаиваюсь. Рядом слышу одобрительное «правильно». Это Эрна.
А он еще рвется из милицейских рук. Но напрасно. Хлопцы держат крепко.
– Это безобразие! Дайте мне начальника отделения! Я буду жаловаться!
Молодежь возле стенки оживляется.
– Сколько влезет!
– Ведь труп же! Воняет, а не выносят. Почему их терпят? Почему так долго не выносят? – быстро говорит Эрна.
– Надеются, что сами выползут! – отвечает ей Теслюк.
Горбатюка сажают в угол на табуретку. Его держит молодой милиционер. Капитан строго обращается к молодежи:
– А ну, марш отсюда!
И ко мне:
– А вы останьтесь. Мы вас оформим.
Хлопцы и Эрна нерешительно топчутся у стены, с сочувствием поглядывая на меня.
Капитан повышает голос: