Собрание военных повестей в одном томе
Шрифт:
Антон уважительно поздоровался:
– Здравствуй, Петряков.
– Здорово, здорово, – глухим голосом ответил мужчина, стоя на обрыве. За его спиной виднелась дощатая дверь в землянку, ржавая труба над которой коптила сизым дымком.
Антон пропустил вперед Зоську.
– Говори пароль.
Она и сама знала, что прежде надо сообщить пароль, но то ли это надлежит сделать сейчас или потом, она позабыла. Как всегда, выручил Антон.
– Привет вам от Мироныча, – сказала она, выжидательно глядя на худое, серое, в недельной щетине лицо Петрякова. Тот, тихо крякнув, проговорил отзыв:
– Давненько с кумом не виделись.
Кажется, все было правильно, пароль и отзыв сошлись. Зоська облегченно вздохнула и тут же решила спросить, как насчет переправы, да Петряков обернулся к землянке.
– Это... Сюда идите. Цыц ты, шкварка! – прикрикнул он на собачонку, которая снова попыталась наброситься на Антона. Зоську она игнорировала, Антона же явно возненавидела с первого взгляда.
– Вот, пройдите пока... Вот сюда, – отворил Петряков подвешенную на ремешках дощатую дверь землянки, из которой пахнуло теплом и дымом.
Зоська и следом за ней Антон, пригнувшись, влезли в крохотную, выдолбленную в овражном склоне земляночку с обломком стекла в двери вместо окошка, топчаном и хорошо накаленной железной печкой, дым из которой почему-то упрямо не хотел идти в трубу и то и дело валил внутрь. Петряков протер пятерней слезящиеся глаза и взял с пола сапог с потянувшейся следом дратвой.
– Вот зашить надо... А вы, это, садитесь, – указал он на топчан, пристраиваясь сам на чурбаке возле печки. – Пока Бормотухин лодку пригонит.
Они сели, Зоська поближе к печке, Антон – у двери. Антон беглым взглядом окинул жилище.
– А где же начальник твой?
– А нет начальника, – сказал Петряков, с усилием прокручивая шилом дыру в заднике.
– Как? Был же сержант этот. Кажется, из десантников.
Петряков невозмутимо прокашлялся, сплюнул в угол за печку.
– Был. Попался сержант. Теперь я вот.
– Ах вон как...
– Так вот. А вы туда? – поднял он на Зоську измученный взгляд покрасневших от дыма глаз.
– Туда, – скупо подтвердила Зоська.
Петряков, сжимая в коленях головку сапога, тихо вздохнул:
– Да-а-а...
– А что? – не поняла Зоська.
– Да ничего, что ж... Вчера вон возвращались хлопцы из Чапаевского. Двое. Третьего привезли в дерюжке. Вот сапоги с него.
Зоська затаила дыхание.
– Что, убили?
– Убили. Две пули. Одна в грудь, другая в живот.
– Да, скверное дело, – поморщился Антон.
Зоська молча сидела, неприятно пораженная этой вестью, хотя, если подумать, чему тут поражаться? Мало ли где кого убили – шла война, и убивали каждый день сотнями. И все-таки она чувствовала, что это, мимоходом сообщенное известие имело отношение и к ней, – наверно, убитый переправлялся на ту сторону у этого Островка, да и убили его где-то в тех самых местах, где предстояло действовать ей. К тому же упоминание о пуле в животе всегда вызывало у Зоськи противный озноб внутри. Больше всего она боялась именно пули в живот, хотя отлично понимала, что получить пулю в голову или в грудь нисколько не лучше.
Петряков с помощью самодельного шила и дратвы старательно чинил сапог, все время хрипло покашливая, и Зоська, глядя на его толсто обвязанную какой-то суконкой шею, спросила:
– У вас горло больное, да?
– Да уж больное, – сказал он, не отрываясь от своего занятия. – Застудил и вот... Видно, докашляю в эту зиму.
– Ну почему вы так? – удивилась Зоська, заслышав в его голосе нотки обреченности.
Петряков лишь отмахнулся рукой.
– А, все одно! Чем жизнь такая...
Антон в нетерпении резко встал с топчана и, пригнув голову под низким потолком землянки, выглянул в неплотно притворенную дверь, из которой несло ветром и холодом.
– Ну где же твой Бормотухин? Или ты перевезешь?
– Бормотухин перевезет. Он теперь перевозчик.
Антону явно не сиделось, да и Зоська едва терпела в этой прогорклой от дыма земляночке. Теперь ее, правда, растрогал обреченный вид Петрякова, ей стало жаль больного человека.
– Так, может, лекарство надо какое? Может, мед вам помог бы? – сказала она, настывшими руками поглаживая пригретое от печки колено.
– Какое лекарство! Мне уже ничто не поможет, придется того... Чахотка у меня, – просто сообщил Петряков и замолк, глубоко засунутой рукой нащупывая в сапоге конец дратвы.
Зоська смешалась, она не знала, что в таких случаях можно сказать человеку и чем утешить его. Да и следует ли утешать?
Исчезнувшая было собачонка, радостно заскулив, опять появилась под дверью. Антон выглянул наружу и отступил на шаг в сторону. Дверь широко растворилась, и в ее низеньком проеме появился вконец озябший парнишка, с виду подросток, с худенькой шеей, в небрежно запахнутых на груди одежках. На его нестриженой голове, глубоко надвинутая на уши, сидела серая поношенная кепка с пуговкой на макушке.
– Сигнал давали, дядька Микалай?
– Давал, как же. Вот, перевезти, – взглядом Петряков указал на гостей, и Зоська догадалась, что наконец пришел Бормотухин. А ей думалось, что это будет сумрачный мужик с бородой. Мальчонка, однако, вошел в ставшую совершенно тесной землянку и прикрыл за собой дверь, за которой тоненько заскулила собачонка.
– Заколел. Такой ветер усчався...
– Сало все идет? – спросил Петряков.
– Еще болей стало. Такие льдины – ого!
– Станет Неман, – решил Петряков. – Худо дело будет.
– А нам хуже не буде, – сказал Бормотухин.
Он присел перед печкой, протянул к огню скрюченные стужей кисти, и Зоська подумала: как же он их перевезет в такой ледоход? А вдруг в лодку ударит льдина и они окажутся в воде? Но Неман – не болотная речка, отсюда не так просто выбраться на берег. Она с беспокойством поглядывала на Петрякова и мальчонку, но те вроде и не думали об этом. Бормотухин, все держа у огня настылые руки, повернул к ней остренькое с посиневшим носом лицо и вроде бы подмигнул даже.