Сочинения в 3 томах. Том 2: Хрустальная пробка. Золотой треугольник. Виктор из светской бригады. Зубы тигра
Шрифт:
— Теперь вам лучше, мамаша Коралия? — спросил капитан, когда она отпила несколько глотков воды.
— Гораздо лучше…
— Ну и слава Богу! А между тем минуты, пережитые там, были ужасны! Теперь, молодцы, вы можете поздороваться с вашей мамашей! Думали ли вы, когда она укрывала вас одеялом и поудобнее взбивала подушки, что вам придется ухаживать за ней?
Солдаты окружили мамашу Коралию, и всем она горячо пожимала руки.
— Как твоя нога, Рибрак?
— Не болит больше, матушка.
— А твое плечо, Ватинель?
— Совсем зажило, матушка.
— А ты как, Пуляр, а ты, Жорис?
Она была, видимо, взволнована тем, что видит всех их. Патриций Бельваль воскликнул:
— Ах, мамаша Коралия, вы, кажется, плачете. Вот этим-то вы и завоевали наши сердца. Когда мы корчились от боли, то видели, как из ваших глаз капали крупные слезы, и они-то и заставляли нас сдерживаться… Так только матери плачут о детях, мамаша Коралия.
— Я плакала еще больше, видя, что вы сдерживаетесь, чтобы не заставить меня страдать.
— Ну, зато теперь не надо плакать… Мы любим вас так же, как вы любите нас. Улыбнитесь, мамаша Коралия. А вот и Я-Бон пришел, он-то всегда смеется.
Молодая женщина быстро поднялась.
— Думаете, ему удалось их поймать? — тревожно спросила она.
— Что значит «думаю»? Я приказал Я-Бону привести хоть одного из них, и он приведет. Я боюсь только одного…
Они направились в вестибюль, по ступенькам которого поднимался однорукий сенегалец, держа какого-то человека, с которым он обращался, точно с вещью. Капитан приказал:
— Отпусти его.
Я-Бон разжал пальцы, и человек упал.
— Вот этого то я и боялся, — прошептал Бельваль. — Хотя у Я-Бона только одна рука, но не позавидуешь тому, кого он схватит за горло! Проклятые боши хорошо это знают.
Я-Бон, темнокожий атлет африканской внешности, имел устрашающий вид. Осколком снаряда ему снесло одну щеку, половину подбородка и рта, а на уцелевшей части лица застыла улыбка. После ранения Я-Бон потерял способность говорить и мог произносить только отдельные звуки, в которых постоянно слышалось «я-бон», что и стало его кличкой.
Теперь он удовлетворенно переводил свой взгляд с капитана на лежавшего мужчину, как охотничья собака, доставившая хозяину лакомую дичь.
— Хорошо, — сказал капитан. — Но все-таки в другой раз будь повежливее.
Он наклонился над лежащим, ощупал его, удостоверился, что тот не умер, и обратился к Коралии:
— Вы узнали его?
— Нет, — ответила она.
— Вы уверены в том, что никогда не видели этой головы?
Голова мужчины была очень большой, с густыми черными волосами и обвислыми усами.
— Никогда, никогда, — повторила Коралия.
Бельваль осмотрел его карманы, но там не было ни одной бумаги.
— Подождем, пока он придет в себя, — решил он, поднимаясь. — Я-Бон, ты оставайся здесь и свяжи его. А вам, друзья, пора домой.
Когда все ушли, Патриций проводил женщину в гостиную и усадил в кресло.
— Теперь поговорим, мамаша Коралия. Но прежде выслушайте, что я скажу…
Они расположились перед ярко горящим камином. Бельваль, подложив подушку под ноги своей гостье и погасив лампу, продолжал:
— Вы знаете, мамаша Коралия, что вот уже восемь дней, как я вышел из лазарета и живу на бульваре Майо, в Нейи. Там устроено убежище для выздоравливающих, куда сейчас отправились мои товарищи по несчастью, там меня перевязывают и там я ночую. Остальное время я посвящаю прогулкам и изредка наношу визиты знакомым. Сегодня утром я ждал одного из них в кафе на бульваре и случайно услышал нечто интересное. Но прежде надо сказать, что зал состоит из двух частей и что стена, их разъединяющая, в высоту человеческого роста. По одну сторону перегородки сидят люди, пришедшие в кафе, а другая половина отведена под ресторан. Я был в ресторане, а за перегородкой довольно громко разговаривали двое мужчин, очевидно, уверенных, что они совершенно одни. Мне удалось уловить несколько фраз, очень меня удививших.
Он достал из кармана записную книжку.
— Фразам, привлекшим мое внимание, и скоро вы поймете, почему, предшествовал разговор, из которого я мог понять, что речь шла о каких-то искрах, о целом дожде искр, служившем, очевидно, сигналом, который может повториться еще раз и после которого нужно будет действовать очень решительно. Все это вам ни о чем не говорит?
— Нет…
— Хм… Ну, ладно… Мужчины говорили по-английски и очень правильно, но все же с небольшим акцентом, из чего я заключил, что англичанами они ни в коей мере быть не могут… Вот дословно их разговор:
«Стало быть все в порядке», — сказал один из них. — «Вы с ним будете в назначенном месте, незадолго до семи?».
«Так точно, полковник, мы будем там в автомобиле».
«Помните, что она выходит из лазарета ровно в семь часов, и ошибки быть не может, так как она ходит одной и той же дорогой и пересекает улицу Пьер-Шарон…».
«План обдуман в точности, и неудачи быть не может. Действие произойдет там, где кончается улица Шайо и если допустить, что там могут оказаться прохожие, они едва ли ей помогут, так как мы будем действовать с головокружительной быстротой».
«Вы уверены в вашем шофере?»
«Уверен в том, что он будет нам повиноваться, так как мы хорошо ему заплатим».
«Отлично. Я буду ждать вас в известном месте. Вы мне передадите красотку, и все будет кончено… Мы будем хозяевами положения».
«А заодно и красотки, полковник. Она ведь дьявольски пикантна!»
«Да, это верно. Я ее много раз видел».
И они начали смеяться, потом позвали человека, чтобы расплатиться, и я подошел к двери посмотреть, как они будут выходить. Но вышел только один, тот, с густыми усами и в серой шляпе. Второй, очевидно, воспользовался другой дверью. Человек в серой шляпе нанял единственный проезжавший мимо автомобиль, и потому я был принужден отказаться от мысли выследить его. Но так как я знал, что вы каждый день выходите из лазарета в семь часов и идете по улице Шайо к площади, я решил, что именно вы должны стать жертвой нападения.