Сочинения в двенадцати томах. Том 1
Шрифт:
Подводя итоги сказанному в настоящей главе, отметим следующее: 1) Критические и сатирические замечания Томаса Мора имеют тесную и непосредственную связь с экономической, социальной и политической современностью. 2) Внешняя форма «Утопии» обусловлена литературной манерой Ренессанса и, с другой стороны, навеяна впечатлениями от рассказов, частых в эту эпоху великих географических открытий. 2) Томас Мор, не скрывая фантастичности своей выдумки перед более или менее образованными своими читателями, делает все от него зависящее, чтобы удачнее замаскировать эту фантастичность от широких кругов читателей. 4) Основной причиной современных ему зол он считает существование частной собственности, причем подчеркивает всю невозможность заметно улучшить положение дел, пока этот институт существует. 5) Государство он считает орудием и слугой «богатых» и вместе с тем приписывает ему такие пороки, как любостяжание, погоня за чужими территориями и т. д. 6) Мыслители своими советами правителям особой пользы принести не могут, ибо если они не будут протестовать против частной собственности, никаких улучшений не добьются, а если будут протестовать, их никто не послушает. 7) Из всех форм частной собственности наиболее могущественная и вредная — деньги, не дающие счастья ни своим обладателям, ни лишенным их. 8) Яркая иллюстрация господства денег, служащих алчности и тщеславию, — это обезземеление мелких арендаторов, превращение пахотной земли в пастбища, жалкое положение наемного труда, угрожающая всему государству гибель, обилие бродяг, нищих и преступников.
9) Действующее уголовное законодательство жестоко и неразумно, оно противоречит христианским заветам и не охраняет вместе с тем общества.
Таковы сведенные воедино основные критические мысли «Утопии», рассеянные в обеих ее частях. Напомним еще, что эти замечания навеяны впечатлениями действительности, на самые впечатления могут в большей или меньшей мере уклоняться от реальной природы фактов. Так, мнение Томаса Мора о гибели, грозящей государству, понятно как результат впечатления от обезлюдения деревень и сел и совершенно ложно как сообщение реального факта; слова его о жалком положении наемного труда вполне объяснимы как результат мысленного сравнения прежнего быта изгнанных фермеров, самостоятельных хозяев, с нынешним (1516 г.) их бытом как наемников, но эти слова слишком сгущают краски, как то явствует из приведенных нами некоторых данных о заработной плате и покупательной силе денег в царствование Генриха VIII и хотя бы из того, что во времена начала капитализации крупной промышленности в XVIII в. старые времена, т. е. XVI и XVII вв., вспоминались как золотые и невозвратные годы десятками тысяч работников и ремесленников всех частей Англии; наконец, вспомним и еще некоторую непоследовательность в рассказе Гитлодея, называющего в одном месте [190] государство заговором богатых против бедных, т. е. приписывающего ему сознательность в недружелюбных действиях против бедняков, а в другом месте приглашающего главу правительства, кардинала Мортона, насильственно восстановить разрушаемый экономический строй, т. е. сделать нужное «бедным» (т. е. фермерам) и вредное для богатых (т. е. лендлордов и купцов). Эти критические замечания «Утопии» не только тесно связаны с действительностью, они дают такую яркую и живую характеристику этой действительности в ее общих чертах, как ни один другой литературный памятник эпохи. В первой главе мы отмечали и назвали характерной чертой английских высших культурных слоев их неразобщенность с общенародными социальными интересами. Часто противополагают итальянским гуманистам гуманистов северной, германской и голландской Европы и говорят, что последние были ближе к единоплеменной серой массе, нежели первые к итальянскому popolo minuto. Заметим на это, что в названном отношении гуманисты английские, и особенно главный из них — Томас Мор, еще ярче выразили свою кровную близость к национальным интересам. Если Ульрих фон Гуттен принял участие в практической жизни, то он стал на сторону своего класса, вернее, на сторону старых и невозвратных интересов своего класса, хотя и любил обращаться ко «всему немецкому народу». «Я вопию ко всему немецкому народу на его родном языке», — писал он в 1520 г. Это был гордый, смелый и бескорыстный человек, но, отдавая всю справедливость его блестящему
190
Там же, стр. 11З: …conspiratio divitum… etc.
191
Особенно в его Colloquia. в отделе смеси (Diversoria).
В критических, сатирических и негодующих своих замечаниях по поводу общественных нестроений Томас Мор, отделяясь от современных ему континентальных гуманистов, продолжал традицию автора «Петра Пахаря», Уиклефа, Джона Россуса [192] .
Но его книжка не довольствовалась критикой: она хотела дать положительный идеал. При построении этого идеала Томас Мор уже не только на континенте, но и в Англии не мог отыскать каких бы то ни было литературных образцов. Но, как мы отметили в первой главе, он был гуманистом истинным, и поэтому сокровища классической мысли были ему до самой глубины своей доступны; он был вместе с тем английским гуманистом и вследствие этого не чуждался церковных писателей, как то делал его итальянский современник, кардинал Бембо, в качестве гуманиста не читавший никогда св. Павла, «чтобы не портить свой латинский стиль». Среди философов классической древности и среди выдающихся отцов церкви Томас Мор нашел, вернее вспомнил, ибо он их знал с юности, двух людей, еще до него пытавшихся дать всему человечеству идеал общественной жизни. Описание утопийского государства имеет и фактическую, и логическую связь с идеями Платона и блаженного Августина. Подтверждения этой мысли и составят содержание следующей главы.
192
См. главу II.
Глава IV
ГОСУДАРСТВО «УТОПИИ». ЕГО ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИСТОЧНИКИ
1
Источниками всемирной литературы, оказавшими несомненное влияние на выработку положительных идеалов «Утопии» и на весь сказывающийся в этом произведении ход мысли, мы считаем: 1) книгу блаженного Августина о государстве божьем, 2) диалоги Платона «Тимей» и «Критий», 3) «Республику» Платона и 4) трактат Платона о «Законах». Двух названных авторов этих трактатов и следует считать литературными вдохновителями положительных идеалов «Утопии». Начнем с блаженного Августина, потому что влияние его не сказалось с такой очевидностью, как влияние Платона, и еще потому, что в литературе о Томасе Море Августин почти совсем проходится молчанием. Не говоря уже о Ропере, Гарпсфильде, Степльтоне и дальнейших их компиляторах (Кресакре Море и т. д.), у которых вообще литературная деятельность Томаса Мора остается в тени, но и новейшие исследователи предмета до странности мало интересовались крупнейшим произведением Мора и, в частности, его источниками]. Тем не менее о Платоне хоть упоминается кое-где [193] , а блаженный Августин почти совсем умалчивается. У первого биографа Томаса Мора в XIX столетии, самостоятельного и трудолюбивого биографа, Рудгарта, мы находим об «Утопии» ровно 22 страницы [194] , сплошь занятые исключительно пересказом содержания трактата, и больше решительно ничего относящегося к «Утопии» нет. Внешний и действительно весьма значительный интерес биографии Томаса Мора так занимает Рудгарта, что, например, эпохе его канцлерства, дружбе с королем, ссоре с королем посвящается гораздо больше места, чем даже хотя бы пересказу важнейшего трактата. Не только и речи нет о каком-нибудь, даже и беглом, анализе, но ничего не сказано и о Платоне, не упомянуто это имя, хотя самое сжатое изложение трактата требует такого упоминания. После Рудгарта мисс Анни Меннинг [195] посвятила особую работу домашней жизни Томаса Мора, где, разумеется, и не могло оказаться места для какого бы то ни было разбора или упоминания об «Утопии». Через 26 лет после первого издания Рудгарта Низар издал книгу под названием «Etudes sur la renaissance» [196] , где особый очерк посвящен Томасу Мору. В этом очерке находим 7 1/2 страниц, озаглавленных «L’Utopie» [197] и сплошь занятых пересказом содержания трактата. Низар смотрит на «Утопию» как главным образом на l’aimable jeu d’esprit d’un 'erudit, a вовсе не как на изложение «принципов реформатора» [198] . О связи с Платоном говорится так: «L’Utopie est comme tous les livres de ce genre, comme la r'epublique de Platon… une cr'eation o`u il y a plus de fantaisie que d’intention critique». При таком полном и безнадежном непонимании «Утопии» немудрено, что, кроме приведенной фразы, даже и Платон больше не поминается, не говоря уже о каком бы то ни было анализе источников или содержания трактата. Самое изложение «Утопии» на этих 7 1/2 страницах чрезвычайно плохо. В 1867 г. вышла в свет работа Фредерика Сибома, озаглавленная «The oxford reformers» [199] . От исследователя социальных и родовых отношений можно было ожидать анализа «Утопии» как со стороны связи ее с исторической эпохой, так и со стороны связи с аналогичной литературой прежних веков. Ничего подобного в книге Сибома нет. Деятельность Томаса Мора излагается отрывками, и ей посвящено гораздо меньше места, нежели Эразму и Колету. Чрезвычайно живое изложение Сибома придает много интереса главному предмету книги — выяснению обстоятельств их личной дружбы и сношений, но, например, для «Утопии» из 528 страниц книги нашлось лишь 30 страниц [200] , большая часть которых занята пересказом «Утопии», а меньшая — несколькими вводными и заключительными критическими фразами. Сибом смотрит на «Утопию» как на произведение аскета, ополчающегося против эгоизма и тщеславия [201] общества, в критической части видит сатиру против некоторых явлений современности, но, кроме двух-трех беглых указаний, на наш взгляд несправедливых [202] , ничего там найти нельзя. Чисто биографическая часть (оборванная Сибомом на 1519 г.) изложена и выяснена гораздо лучше. Об источниках «Утопии» совсем ничего не говорится, и ни названных нами авторов, ни иных Сибом не касается.
193
Впрочем, как увидим, очень редко, — и то только упоминается, не более.
194
Thomas Morus aus den Quellen, bearbeitet von Dr. Rudhart. Neue vermehrte Ausgabe. Augsburg, 1852, стр. 119–141.
195
Manning A. The Household of Sir Thomas More. London, 1851.
196
Nisard J. Etudes sur la renaissance. Erasme. Thomas Morus, Melanchthon. Paris, 1855.
197
Там же, стр. 178–183.
198
Там же, стр. 183.
199
Мы пользовались 4-м изданием этой книги: Seebohm F. The Oxford reformers. London, 1896.
200
Там же, стр. 346–365 и 378–390. На стр. 346 — 2 строчки, на стр. 390—8.
201
Там же, стр. 360.
202
Например, он рассматривает слова о жалком положении рабочих как сатиру против статутов Генриха VIII. Слова эти имеют гораздо более обширное значение недовольства автора по поводу незавидного положения трудящихся масс сравнительно с другими слоями общества. Как раз рабочие статуты Генриха VII и не имели такого значения, усугубляющего страдания рабочих; они обеспечивали за рабочими такие minima заработной платы, каких и XIX век не установил (см. главу III).
В 1888 г. появилась книжка Каутского под названием «Thomas More und seine Utopie» [203] . Эта книжка первая делает попытку связать «Утопию» с социальной средой, окружавшей Томаса Мора, и поэтому с методологической точки зрения стоит на гораздо более реальной и научной почве, нежели все перечисленные биографии, но самое содержание очерка об экономическом, правовом и религиозном состоянии Англии нам кажется не вполне правильным и фактически обоснованным. Почти полное отсутствие ссылок вообще, кроме одной ссылки на Маркса, одной — на Луи Блана, одной — на Монтескье, одной — на Рота, одной — на Рабле, одной — на Людвига Гейгера, о «Ренессансе и гуманизме», двух — на Маурера и очень немногих других, полное отсутствие указаний на источники или литературу по экономической истории Англии того времени не дает возможности читателю узнать, откуда Каутский [204] почерпнул такое полное убеждение в правдивости излагаемых им взглядов. Много справедливого сказано о роли торгового капитала в экономической жизни народов Европы, но откуда Каутский взял, например, что торговые сношения между нациями «создают национальный язык»? [205] Откуда он взял, что XVI век есть век «смертельной борьбы» (Todeskampf) [206] феодализма против капитализма? Кто же были эти «борющиеся» феодалы? Не лендлорды ли, именно в XV–XVI вв. заключившие поистине «социальный договор» со степлерами и вообще с купцами-экспортерами? Точно так же не только совершенно некстати приведено, но и совершенно неверно указание на отличие пролетариата XVI в. от античного, который якобы жил на счет «рабов» и «бесправных провинциалов» [207] ; безмерно преувеличено и, так сказать, «модернизировано» суждение о «пролетариате XVI века», для блага коего требовалось «прекращение всякой классовой борьбы» [208] , а не замена господства одного класса другим. Тут-то мы и наталкиваемся на характерный образчик писательской манеры Каутского, сильно понижающий значение его книжки: он, зная наперед, что в «Утопии» нет классовой борьбы, стремится без всяких оснований, путем чисто «словесных» оборотов подогнать якобы существовавшие потребности XVI в. ко всему содержанию идеалов Томаса Мора. Конечно, ничего ценного отсюда получиться не может. Если мы говорим, что критические замечания «Утопии» имеют корни в действительности, окружавшей автора, мы можем доказать это реальными фактами, если же мы говорим, что в положительных идеалах Мора нужно видеть своеобразное отражение природы современного ему общественного строя, то мы должны это доказать с фактами в руках и не иначе, ибо в построении положительных идеалов «Утопии» принимали участие такие разнохарактерные психические силы, как и впечатления окружавшей среды, и литературные влияния тех писателей, которых читал Томас Мор, и личное его творчество. Разобраться или по крайней мере попытаться разобраться в этих элементах, чтобы по возможности выделить роль каждого из них в построении моровской фантазии, можно и должно, но наперед «подводить» якобы реальный фундамент под все здание социального романа в его целом — это значит умышленно и предвзято закрыть глаза на все не укладывающееся в трафарет; подобный образ действий достоин «историографов» вроде Меринга, но недостоин таких, как Каутский, показавший себя хотя бы в той же самой книжке о Томасе Море внимательным биографом и человеком, способным писать блестящие личные характеристики [209] . Далее, совершенно неосновательно его утверждение, что «в общем» (im Allgemeinen) в начале нового времени церковь владела третью всей территории Европы (в виде земельных угодий). И «в общем», и «в частности» совсем никаких фактов для подтверждения этого нет. Вообще метод Каутского в этой части его работы крайне прост: он берет известный исторический факт и затем даже без попытки фактических доказательств, путем чисто словесных построений старается логически вывести необходимость этого факта. Например: несомненно, что папская власть в начале нового времени в некоторых странах Европы пала. Каутский заявляет, что папство погублено было капиталом, а капитал обязан быстрым развитием своим — крестовым походам [210] . Таких словесных построек чрезвычайно много в книжке Каутского. Еще курьезнее мнение его о гуманистах. В начале нового времени, говорит он, появились зачатки капиталистического производства, которые и вызвали абсолютную монархию и национальную идею. «Таким-то образом [211] и гуманисты стали самыми ревностными поборниками соединения нации под властью одного государя… Уже отец гуманизма Данте заявил себя монархистом» [212] . Оставим уж в стороне категорическое и совершенно произвольное утверждение, что начало абсолютизма в Европе совпадает и стоит в причинной связи с началом «капиталистического» производства (которого не было в XIV и XV вв.); оставим и столь же категорическое раскрытие происхождения «национальной идеи»; назвать Данте отцом гуманизма (der Vater des Humanismus) — решительно то же самое, что назвать, например, самого Каутского отцом милитаризма, это значит или никогда не притронуться даже к «Божественной комедии», или думать, что понятия гуманизм и католицизм тождественны: tertium non datur. Но это все уж оставим в стороне: нам важно отметить, что гуманисты, по мнению Каутского, потому стали (wurden) поборниками соединения нации под властью одного государя, что этого требовали интересы «капиталистического» производства… Положим, они не стали все поборниками того, что приписывает им Каутский; положим, «капиталистическое» производство не существовало тогда, а существовал лишь купеческий капитал; но тут еще характернее всех этих фантазий категорическое связывание гуманистических (хотя бы и выдуманных в значительной мере Каутским) идей и способа производства, связывание причинной связью, без тени фактических оснований. Это-то стремление насильственно подогнать все содержание умственного движения, проявлений умственной жизни под наперед установленную (и в данном случае фантастическую) схему и отозвалось на анализе Каутским «Утопии» и испортило этот анализ в сильной мере, и это тем более жаль, что, повторяем, в самой основе своей, в методологическом замысле работа Каутского вполне научна, и есть много верного в его рассуждениях об Англии XVI в. Но и тут есть вещи, совсем выдуманные. Например, Каутский говорит, что английская реформация выросла на почве вражды к Испании, ибо испанцы были соперниками англичан, и англичане их ненавидели. Он ошибается, говоря, что англичане ненавидели испанцев за морские разбои: это была слишком малая причина; они их ненавидели главным образом как конкурентов по северным рынкам шерсти. Но не в этом теперь дело; не зная, как объяснить удачнее успех английской реформации, Каутский строит такой (выдуманный им самим) силлогизм, будто бы существовавший в душах англичан [213] : «Испанец стал наследственным врагом Англии… Папа же был игрушкой Испании (?). Быть католиком значило быть на стороне испанцев, значило служить наследственному врагу, значило изменять отечеству, то есть его торговым интересам». В результате — английская реформация… Итак, английская реформация есть продукт морских разбоев со стороны испанцев, нарушавших английские торговые интересы. Но и это не все: собственно, враждебной Англии Испания стала лишь с половины XVI в., говорит Каутский, а в эпоху самого совершения реформации (т. е. во времена Генриха VIII) «народу» не выгодна была реформация, ибо конфискацией и секуляризацией церковных имуществ ускоряла разорение арендаторов и т. д. Но Томас Мор «предвидел», что для «народа» (т. е. бедных слоев) это будет невыгодно, и боролся до смерти с реформацией [214] . Потом «народ» восстал против «протестантской камарильи» и возвел на престол Марию Кровавую; затем усилились морские разбои, и вот тогда-то «народ» утвердил на престоле Елизавету [215] … Все эти словесные элукубрации похожи прямо на карикатуру, и нам остается пожалеть о неудобстве и невозможности дословно выписать 249-ю, 250-ю и 251-ю страницы книжки Каутского вследствие их обширности. На каждый дворцовый переворот, на каждое происшествие, на каждую биографическую подробность жизни Томаса Мора у него готовы объяснения, и все это без всяких фактических подтверждений, просто по игре фантазии. Откуда, например, он узнал, что именно Мор «предвидел», когда выступал против реформации?
203
Kautsky K. Thomas More und seine Utopie. Stuttgart, 1890. 343 стр.
204
Мы говорим о части работы Каутского, относящейся к истории Англии; чисто биографическая часть обставлена лучше.
205
Там же, стр. 17: Aus allen Gegenden des vom Zentralpunkt beherrschten Gebiets str"omen die Menschen in jenem zusammen; die Einen um dort zu bleiben, die Anderen, um nach verrichteten Gesch"aften wieder heimzukehren. Der Zentralpunkt w"achst, er wird zu einer Grosstadt, in der sich nicht nur das wirtschaftliche, sondern auch das davon abh"angige geistige Leben des von ihm beherrschten Landes konzentriert. Die Sprache der Stadt wird die Sprache der Kaufleute und Gebildeten. Sie f"angt an, das Lateinische zu verdr"angen und Schriftsprache zu werden. Sie f"angt aber auch an die b"auerlichen Dialekte zu verdr"angen: eine Nationalsprache bildet sich (курсив Каутского).
206
Там же, стр. 5.
207
Там же, стр. 29: Das neue Proletariat fand nicht eine Klasse vor, die noch unter ihm stand, von deren direkter oder undirekter Ausbeutung es h"atte leben k"onnen, keine Sklaven und keine rechtlosen Provinzialen.
208
Там же, стр. 30.
209
Не забудем еще, что история не есть специальность Каутского, ярко даровитого человека.
210
Там же, стр. 57: Die Kreuzz"uge… waren aber das kr"aftigste Mittel zur raschen Entwicklung jenes Elements, welches die feudale Welt und ihren Monarchen, den Papst, ersch"uttern und schliesslich st"urzen sollte: des Kapitals.
211
Там же, стр. 79.
212
Там же: wurden denn die Humanisten… etc.
213
Там же, стр. 251: Der Spanier ward im XVI. Jahrhundert der «Erbfeind» Englands… Der Papst aber war das Werkzeug Spaniens. Katholisch sein, hiess Spanisch sein, hiess dem Erbfeind dienen, hiess Verrath am Vaterlande, dass heisst, an seinen Handelsinteressen.
214
Там же, стр. 249.
215
Там же.
Нигде ни слова об этом нет, это выдумка Каутского, столь же курьезно пытающегося «оправдать» Томаса Мора в его католицизме, как другие биографы, священник Бриджетт и прочие, желают «защитить» его от упреков в коммунизме и вольномыслии. В результате получается искусственная подгонка фактов, ибо из цельной индивидуальности одной эпохи нельзя искусственно выделать цельную индивидуальность другой. «Объясняя» все без исключения собственными соображениями об экономических первопричинах, Каутский, естественно, и не заикнулся о литературных источниках положительных идеалов «Утопии»: для него и без того каждая мелочь фикции Томаса Мора «должна» была иметь экономические корни в Англии XVI в.
9 декабря 1886 г. папа Лев XIII канонизовал Томаса Мора блаженным (beatus, blessed), и интерес к нему со стороны католического клира сильно оживился. В 1891 г. появилась новая биография Томаса Мора [216] , написанная Бриджеттом, деятелем конгрегации Христа-искупителя. Бриджетт весьма тщательно собрал весь биографический материал, перепечатал из других изданий много писем Томаса Мора, но для нашей темы он дал весьма немного. Посвятив свой труд прославлению Томаса Мора как мученика за католицизм, Бриджетт меньше всего интересуется «Утопией» и посвящает ей ровно 6 страниц (стр. 101–107) из 472, составляющих его книжку. На этих 6 страницах он доказывает, что Томас Мор был истинный католик, а не свободомыслящий. О содержании «Утопии», не относящемся прямо к этому предмету, не сказано ни слова. Вообще же, даже в биографической своей части, труд Бриджетта носит характер сборника материалов, а не исследования, ибо материалы в нем напечатаны подряд, почти без классификации. Остается упомянуть еще о двух биографиях Томаса Мора, которые, впрочем, также дают весьма мало для анализа «Утопии». Одна из них помещена в издающемся и еще не оконченном теперь [**] «Dictionary of national biography» [217] . В 38-м томе этого словаря напечатана биография Томаса Мора отнюдь не компилятивного характера, к ней приложена весьма тщательная библиография старых изданий Томаса Мора и т. д. Конечно, «Утопии» посвящено здесь очень мало места (3 столбца), но автор все же вскользь упоминает [218] о влиянии, которое Платон имел на Томаса Мора. Хотя это не более как беглое замечание, но мы его приводим как образчик вполне добросовестного, хотя бы и самого беглого трактования разбираемого вопроса. Наконец, последняя по времени биография принадлежит Геттону [219] ; она не блещет никакими особенными достоинствами даже как жизнеописание, «Утопии» же посвящено 33 страницы (стр. 110–142), занятые на 4/5 пересказом содержания. Об источниках не сказано ни одного слова.
216
Bridgett T. Life and writings of Sir Thomas More, lord chancelor of England, and martyr under Henry VIII. London, 1892.— Мы пользовались 2-м изданием.
217
Dictionary of national biography. Ed. by Sidney Lee, vol. XXXVIII. London, 1894, стр. 429–447.
218
Там же, стр. 443, 2-й столбец.
219
Hutton W. H. Sir Thomas More. London, 1895.
Так обстоит дело с разбором «Утопии» биографиями, претендующими на известную самостоятельность; других (а их есть еще 3–4) мы не касаемся вследствие совершенно компилятивного их характера. Переходим к другой отрасли научной историографии — к изложениям социальных систем. Здесь мы ограничимся только указаниями, хоть сколько-нибудь относящимися к непосредственному предмету этой главы. Если критические замечания «Утопии» интересуют историков экономических судеб Англии (хотя и здесь мы редко что находили, кроме неизбежной одной и той же цитаты об овцах, пожирающих людей), то положительные идеалы «Утопии» дают этому произведению полное право на внимание историков общественных доктрин и государственно-правовых построений. О таких книгах, как работа Кауфмана [220] , мы говорить совсем не будем, ибо на 13 страничках, занятых «Утопией», не находим ровно ничего, кроме нескольких вполне неинтересных трюизмов. Впрочем, и цель Кауфмана — не научное исследование, а «борьба» с «утопиями», что, по очевидному мнению автора, избавляет от необходимости даже ознакомиться с ними: Кауфман и начинает свою книжку только с Мора [221] , но привести его в связь с предыдущим и последующим не приходит автору в голову. Прекрасная статья Дитцеля [222] занята преимущественно вопросом об отношении работы Мора к позднейшим социальным романам, но не литературными его источниками. В 1855 г. вышла в свет книга Роберта Моля, надолго ставшая настольной у государствоведов: «Die Geschichte und Literatur der Staatswissenschaften». В первом томе этого труда находим особую главу под названием: «Die Staatsromane» [223] . В названной главе Томасу Мору посвящены 5 страниц, из которых 4 (стр. 179–182) заняты пересказом содержания, а пятая — 183-я — упоминает лишь, что фурьерист Кабе много позаимствовал из «Утопии»; больше никаких указаний литературного характера на этой странице не находим. Вообще же об «Утопии» у Роберта Моля, кроме означенных страниц, нигде не упоминается. Роберт Моль дал образчик составления таких работ общего характера о социальных романах: он говорит и о Платоне, и о Томасе Море, но ни в какую связь их не ставит, а, просто, последовательно пересказывает их произведения, с краткими послесловиями. Впрочем, Роберт Моль, несомненно, в подлиннике читал «Утопию», а, например, другой новейший историк «государственных романов», Фридрих Клейнвехтер [224] , рассуждал об «Утопии», по собственному заявлению [225] , на основании ее французского перевода, сделанного Гедевиллем. Нужно знать, что такое Гедевилль, чтобы оценить научную добросовестность Клейнвехтера. Гедевилль в начале XVIII столетия не перевел, но переложил «Утопию» на французский язык, присочинив от себя чрезвычайно много. Обыкновенно латинские издания «Утопии» занимают 140–160 страниц, а у Гедевилля [226] при почти одинаковом шрифте получилось 348. Удивляться этому не следует, принимая во внимание ту изнурительную и бестактную болтовню, которой Гедевилль уснащает простое, немногословное, искреннее изложение Томаса Мора. Совсем изменяется и тон книги: вместо серьезного, например, описания сватовства утопийцев у Томаса Мора [227] Гедевилль дает какую-то весьма сомнительного тона шутку и снабжает это место своей переделки такого же достоинства иллюстрацией [228] . Положив в основание своего ознакомления с Мором книжку Гедевилля, Клейнвехтер все 7 страниц, отведенных Мору, посвящает пересказу гедевиллевской переделки (стр. 41–47) и ни одной строчки даже не говорит по поводу излагаемого. Единственным историком политических учений, коснувшимся «Утопии» внимательнее, следует признать Б. Н. Чичерина, который на 295–300 стр. первого тома своего известного труда [229] дает изложение содержания «Утопии», а на двух следующих страницах (стр. 301–302) делает некоторые критические замечания и высказывает мыслью невозможности учредить в человеческом обществе утопийские порядки. У Б. Н. Чичерина встречаем и слова: «Мор вдохновлялся Платоном», а также, правда беглое (в десяти строках), сравнение систем Платона и Мора. Это и не удивительно: у всякого, читавшего и изучавшего подлинники обоих авторов, такая ассоциация неминуемо должна возникнуть, и удивляться надо не тому, что Чичерину она пришла в голову, но тому, что у Роберта Моля она не явилась. Чтобы уже не возвращаться к русской литературе, упомянем о блестящей лекции о Томасе Море профессора Виппера [230] , которая дает все, что только может дать лекция ученого, обладающего в одинаково значительной степени и познаниями, и даром изложения, но совершенно неуместно было бы требовать от публичной лекции историко-литературного подробного анализа трактата Томаса Мора. Из работ самого последнего времени книга профессора Георга Адлера [231] упоминает, но только упоминает, об аналогии между Платоном и Томасом Мором; приводим все сюда относящееся:
220
Под громким названием: Utopias: or schemes of social improvement. London, 1879.
221
Там же. стр. 1—13.
222
Dietzel. Beitrag zur Geschichte des Sozialismus und Communismus: Morus Utopien und Campanella’s Sonnenstaat. Vierteljahrschrift f"ur S.u. V. Wiss., Bd. V, 1897, № 4.
223
Die Geschichte und Literatur der Staatswissenschaften, Bd. I. Erlangen, 1855, стр. 187.
224
Kleinw"achter F. Цит. соч.
225
Там же, стр. 41: Das von mir beniutzte Exemplar tr"agt den Titel: «L’Utopie de Thomas Morus… Traduite nouvellement en francois par Mr. Guedeville».
226
Cm. Id'ee d’une r'epublique heureuse ou l’Utopie de Thomas Morus, Chancellier d’Angleterre. Traduite on Francois par Mr. Guedeville. A Amsterdam, chez Francois l’Honor'e, MDCCXXX.
227
Utopia, стр. 83–84.
228
Guedeville. Цит. изд., стр. 222.225–229. Там же иллюстрация.
229
Чичерин Б. II. История политических учений, ч. I. М., 1869.
230
«Мир божий», 1894.
231
Adler G. Geschichte des Sozialismus und Kommunismus, von Plato bis zur Gegenwart, Teil 1. Leipzig, 1899, стр. 171.
1) «…в этом отношении (хода мыслей, последовательности, оригинальности — E. Т.) само собой возникает сравнение между моровской «Утопией» и платоновской «Политией». В обоих случаях дело идет о задаче установления в человеческом обществе справедливости и счастья, и в обоих случаях разрешение вопроса великолепно (grossartig) последовательностью творческой силы, с которой однажды принятые социально-этические взгляды проводятся до конца: оба произведения получили глубочайшее значение для всех позднейших государственных построений» (Adler, стр. 171); 2) указывается, что Платон был философ, а Томас Мор — гуманист, вследствие чего «Платон, не смущаясь… реальными потребностями людей, возводил идеальное построение воображаемого бытия до гордой высоты сверхчеловечества», а Томас Мор в качестве гуманиста и гуманного человека (der Humanist und zugleich voll humanit"aren Sinnes) любил народ. «Мор человечнее, Платон сильнее» [232] . В дальнейшем изложении мы будем иметь случаи показать, правдива ли эта шумиха фраз относительно Платона, якобы творившего совсем вне связи с окружавшей его действительностью, а пока лишь заметим, что половина 171-й страницы труда Адлера, с которой и взяты цитаты, есть единственное место всей книги, говорящее о связи Платона и Мора. Этого пространства ( 1/2 страницы) слишком мало было бы для трактования подобного сюжета, даже если бы им занялся стилист вроде Тацита, а не Георг Адлер, весьма далекий от тацитовской многозначительной лапидарности и сжатости. Несравненно лучшее впечатление производят 5 страниц книги Людвига Штейна [233] , посвященные «Утопии» (стр. 268–272), но, к сожалению, Л. Штейн совсем не говорит о литературных источниках Томаса Мора. «Здесь нас мало занимает филологический вопрос, — читаем мы у Штейна [234] ,— насколько Т. Мор подражал античным образцам и в особенности «Республике» Платона». Конечно, Штейн прав, если он не особенно интересуется этим вопросом в чисто филологическом отношении (как интересуется им Бегер [235] , написавшая об этом особый реферат), но думать, что подобный вопрос не имеет никакого иного значения, кроме филологического, вполне ошибочно: от разработки подобных вопросов можно ожидать и освещения некоторых аналогий, — которыми по всей справедливости так дорожит экономическая историография, и выяснения кое-каких небезынтересных пунктов в эволюции литературных форм. Последнее ведь также совсем не сделано еще: Тэн в своей «Histoire de la litt'erature anglaise» ничего вообще не говорит о Море, а Бернгард Тен-Бринк, посвятив в своем, к несчастью прерванном смертью, труде [236] главу (497–540 стр.), говорит об «Утопии» на протяжении 8 страниц (509–517), в одной фразе упоминает имя Платона как автора, у которого Томас Мор заимствовал важные черты [237] , и больше к этому не возвращается. Мы назвали две наиболее выдающиеся книги по истории английской литературы, ибо в немногих остальных вопрос точно так же совсем не разработан. Исследуя положение вопроса об источниках «Утопии» и основываясь на том, что, как видно из предыдущего, хоть и бегло, но все-таки делались указания на прикосновенность трактатов Мора и Платона, мы просмотрели 14 самых полных и новых исследований о Платоне (кончая огромным двухтомным трудом Huit [238] ) и нигде не нашли ни малейших упоминаний о Томасе Море, хотя бы для характеристики влияния Платона в потомстве. Только один раз упоминается [239] (в пяти строчках) Томас Мор в такой статье, где, казалось бы, ему можно было отвести больше места; принадлежит эта статья Целлеру и называется «Der platonische Staat in seiner Bedeutung f"ur die Folgezeit» [240] . Что касается до блаженного Августина, то при всем старании мы не встретили нигде решительно указаний на связь «Государства божьего» с «Утопией», если не считать мнения, выраженного издателями латинского текста «Утопии», что связи «Утопии» с «Государством божьим» установить нельзя [241] . Очевидно, на эту связь указывалось, ибо только что приведенное мнение высказано, по-видимому, в форме возражения, но нам не удалось нигде натолкнуться на указание этой связи.
232
Там же, стр. 171: So ist More menschlicher, Plato aber gewaltiger.
233
Штейн Л. Социальный вопрос с философской точки зрения. М., 1899.
234
Штейн Л. Цит. соч., стр. 271.
235
Ошибочно названная Бертером в русском переводе.
236
Ten Brink В. Geschichte der Englischen Litteratur, Bd. H. Strassburg, 1893, стр. 497–540.
237
Там же. стр. 509; Bedeutungsvolle Z"uge f"ur seine Zeichnung entnahm er Platos «Republik»…
238
Huit Ch. La vie et l’oeuvre de Platon, t. I–II. Paris, 1893.
239
Стр. 124. См. ссылку следующую (где именно напечатана статья Zeller).
240
Historische Zeitschrift, hrsg. von H. v. Sybel, 1859, т. I, стр. 108.
241
Utopia. Einleitung, стр. XII.
Все вышеизложенное, собственно, и внушило нам мысль, что работы, подобные настоящей, еще не могут почесться лишними; в частности же, заставило обратить внимание на литературные источники «Утопии», анализу следов которых в трактате Мора и посвящается значительная часть этой главы.
2
Сначала очертим влияние блаженного Августина на «Утопию», ибо оно несравненно меньше влияния платоновского.
Фактические доказательства знакомства Томаса Мора с «De civitate Dei» неопровержимы: как уже указывалось в первой главе, будущий автор «Утопии» читал об этом трактате Августина лекции в церкви св. Лаврентия (около 1500 г.) и имел, по словам своего зятя Ропера, большой успех [242] . При общей и постоянной религиозности Томаса Мора легко понять, насколько мог увлечь и заинтересовать его писатель, подобный блаженному Августину; а внешние впечатления Томаса Мора в эпоху написания «Утопии» были такого рода, что вдумчивый ум гуманиста мог вспомнить трактат отца церкви. Августин начал свою книгу в 413 г., через 3 года после страшного разгрома Рима Аларихом, окончил ее в 427 г., когда восходила звезда Аттилы.
242
Roper W. Цит. соч., стр. 5.