Сочинения в двенадцати томах. Том 2

Тарле Евгений Викторович

С конца 1791 г. стало ухудшаться и общее экономическое положение; стал меняться, таким образом, самый фон событий.

Но все эти экономические и политические перемены, начавшие обозначаться с последних месяцев 1791 г., уже выходят за хронологические рамки этой первой части работы. Мы можем, кроме сделанных во всем предшествующем изложении выводов, сделать еще один, к которому читатель, несомненно, уже сам постепенно пришел: в рабочей массе 1789–1791 гг. было довольно отчетливое понятие о том, что ей непосредственно нужно в области экономической; было, хотя и несравненно менее распространенное, представление и о несправедливости, в результате которой она лишена была избирательных прав; есть следы вдумчивого отношения к вопросу о налоговом бремени, к значению налогов прямых и косвенных; проявлялось иной раз раздражительно высказываемое убеждение, что «богатство хозяев создано трудом рабочих» (см. главу V); намечалось стремление к профессиональной организации, и рабочие очень дорожили уже имевшимися, хотя слишком уже неблагоприятными были внешние условия для существования таких организаций; нашлось уменье планомерно вести экономическую борьбу путем стачек в течение двух месяцев; словом,

с точки зрения интеллектуального уровня рабочие этого начального периода революции рисуются нам, на основании документов, гораздо выше, чем по шаблону принято о них судить. И рядом с этим полное отсутствие хоть какой-нибудь попытки выступить самостоятельно в области политической, приниженность относительно представителей нового режима, решительное беспокойство, как бы их, рабочих, не приняли за лиц, способных ослушаться приказа власти, и стремление всячески доказать беспредельное свое повиновение, преданность и т. д. Все эти явления порядка волевого обусловливаются тем, что рабочие еще раньше сознали всю недостаточность своих сил, нежели окончательно понял это, например, муниципалитет. Не столько в недостатке понимания своего положения, сколько в недостатке реальной силы для борьбы — разгадка психологии рабочего класса в эти годы. Но, кроме того, новый режим все же для них был благоприятнее старого во многих отношениях, — ведь не одним законом Ле Шапелье новый режим показал себя рабочим: революция уничтожила окончательно цехи, уничтожила пошлины на ввозимые в город припасы, уничтожила стеснения, существовавшие относительно некоторых промыслов (например, главного для всего Сен-Марсельского предместья кожевенного) [66] , и они были на стороне революции и хвалились деятельным участием во взятии Бастилии. Но уже участием своим (еще более видным, еще более решающим) в событиях 5 и 6 октября 1789 г. — они не хвалились, ибо правящая буржуазия потом не любила воспоминания об этих днях, усматривала иной раз анархию в этих событиях, и даже Собрание назначило специальную комиссию для расследования всего этого дела. Они чувствовали себя непреодолимыми, когда буржуазия шла вместе с ними, как это было 14 июля 1789 г., еще сильными, когда она им только не мешала, как это было 5 и 6 октября 1789 г., и слабыми, когда она враждебно поворачивалась против них. Не имея возможности выступить самостоятельно, они и старались приспособиться к правящим кругам, перевести их на свою сторону (например, во время стачек 1791 г.). К контрреволюционерам они в общем были враждебны; к демократам, особенно до июля 1791 г., равнодушны, как к несущественной величине. При каких условиях они приняли участие в антимонархическом движении, завершившемся катастрофой 17 июля, мы уже видели: они выступили сейчас же вместе со всей буржуазией после бегства короля, продолжали идти с демократами, когда выяснилось, что правящий слой не находит нужным продолжать борьбу (после ареста Людовика XVI), и когда 16 июля демократические вожди не сочли целесообразным принять участие в манифестации, они все-таки приняли участие в ней, когда уже по инерции она все-таки состоялась. И сейчас же после 17 июля они умолкли. Когда демократическое течение стало в 1792 г. усиливаться вследствие целого ряда условий, которые переживала тогда революция, когда встал вопрос о том, кому взять руль, рабочие решительно стали на сторону более радикальных деятелей, потому что от дальнейшего развития революции, как им казалось, они могли только выиграть. И когда волей исторических судеб, вопреки истинному соотношению сил, рабочим на один краткий момент удалось приобрести огромное влияние на дела, они успели этот момент использовать вполне. Об этих особых, исключительных условиях и об этом кратком моменте нам придется уже говорить в следующей части настоящей работы, где будет рассмотрен период 1792–1799 гг.

66

22 марта 1790 г.; ср. Нац. арх. AD. XI-66.

Таким образом, лишь после того, как мы проследим в этой второй части очерков судьбы рабочего класса в Париже до самого конца революционного периода, мы обратимся к индустриальным центрам провинции. Далеко не одинаковы были и состояние, и роль этих индустриальных центров, но ни один из них даже в отдаленной степени не влиял на события так, как влияла столица. Вот почему те части работы, которые содержат анализ состояния рабочего класса в столице, а также находятся в прямой связи с этой характеристикой законодательства и политики властей относительно рабочих вообще, должны предшествовать изображению жизни рабочих французской провинции в рассматриваемую эпоху.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

В этой части работы будет рассмотрена история рабочего класса во Франции в 1792–1799 гг.

В первой части речь шла о 1789–1791 гг., когда французская промышленность переживала не столь бедственные времена, как впоследствии, с того момента, когда (весной 1792 г.) открылась длительная война с европейской коалицией. От этого (первого) периода до нас дошли данные, почти исключительно касающиеся именно парижских рабочих. Мы видели, как произошли волнения в апреле 1789 г., как безработица в 1789 г. привела к открытию благотворительных мастерских, как несколько улучшившееся положение промышленности сопровождалось (в 1791 г.) стачечным движением, и как, наконец, это стачечное движение привело к изданию закона Ле Шапелье.

После временного улучшения экономической ситуации в 1790–1791 гг. наступает в 1792 г. длительный и все быстрее и быстрее прогрессирующий упадок промышленности, упадок торговли; мануфактуры страдают от отсутствия сырья, от сокращения рынков сбыта. Это новая эпоха, и характерно, что некоторые представители французской промышленности, когда они уже в конце рассматриваемого периода жаловались на разорение при революции, нередко начальной датой считали при этом не 1789, а 1792 г.; или, точнее, они начинали свою скорбную повесть с 1786 г., со времени заключения англо-французского торгового договора, но не усматривали в первые годы революции дальнейшего сколько-нибудь заметного ухудшения вплоть до войны 1792 г., а уже с 1792 г. говорили о «почти полной гибели» производства и т. д. Только лица, занятые производством предметов роскоши, неизменно утверждали, что для них бедственные времена настали уже в 1789 г., и 1792 г. лишь докончил их разорение.

С начала этой новой эпохи, с 1792 г., к данным, касающимся парижских рабочих, прибавляются сведения, относящиеся к рабочим в провинции, — данные, которых относительно 1789–1791 гг. почти вовсе нет. Но, вводя в круг своего исследования эти материалы о рабочих французской провинции конца XVIII столетия, нельзя ни в каком случае ограничить свой анализ лишь теми фактами, которые относятся непосредственно к событиям 1792–1799 гг. Совершенно необходимо не только расширить хронологические рамки и коснуться эпохи, непосредственно предшествовавшей времени революции, но и поставить предварительно новый вопрос.

Еще когда я приступал к собиранию и изучению документов, касающихся истории рабочего класса во Франции в эпоху революции, для меня было не совсем ясно, почему, когда речь заходит о рабочих в эту эпоху, историки обычно разумеют почти исключительно парижских рабочих, обходя почти совершенно молчанием провинцию? Скудость материалов, относящихся к провинциальным рабочим, объясняла (до известной, впрочем, степени) молчание историков, но в свою очередь возбуждала новые недоумения: почему так мало следов жизни рабочего класса в эту эпоху дошло до нас? Почему, например, особенно мало сведений имеется у нас относительно такой громадной категории рабочего класса, как рабочие всех отраслей текстильной индустрии? Лен, шерсть, шелк, а в конце XVIII в. и хлопок обрабатывались во Франции в таких количествах, что изделий из них не только хватало на внутренний рынок с колониями, но часть их сбывалась за границей. Почему же вся эта масса людей, кормившихся текстильной индустрией, так мало слышна и заметна в 1789–1799 гг.? Все эти вопросы не могли быть разрешены без того или иного уяснения основной проблемы: как была организована французская промышленность в конце XVIII в.? Какую стадию развития она переживала в этот момент? И только тогда, когда постепенно на этот вопрос документы дали мне ответ, тогда сами собой отпали многие первоначальные недоумения.

Вместе с тем выяснилось, что хотя и мало свидетельств, касающихся рабочих французской провинции в эпоху революции, все же они имеются, и между ними попадаются весьма важные и характерные. Но: 1) за ничтожными исключениями, все они относятся к эпохе 1792–1799 гг. и 2) многое в них было бы непонятно без предварительного анализа закона Ле Шапелье и тех событий в рабочей среде Парижа, которые вызвали к жизни закон Ле Шапелье. Таким образом, само собой сложился план этой работы. В первой части ее я рассмотрел дошедшие до нас показания, касающиеся преимущественно парижской рабочей массы в период 1789–1791 гг., вплоть до времени издания закона Ле Шапелье. В этот период только столичные рабочие из всего рабочего класса Франции сыграли известную роль (хотя и несамостоятельную) в политической жизни страны; именно их действия и привели к изданию закона Ле Шапелье; именно к ним обращалась контрреволюционная пропаганда; именно их имели в виду власти всякий раз, когда речь шла о рабочих вообще; наконец, почти только о них говорят дошедшие до нас документы этих лет. Но когда изложение дошло до конца 1791 г., когда затем необходимо было коснуться обстоятельств, приведших в конце концов к изданию закона о максимуме, — неизбежным оказалось привлечь к исследованию факты, относящиеся к рабочему классу не только столицы, но и — с 1792 г. — также всей Франции.

Вот почему в предлагаемой части работы читатель найдет прежде всего характеристику организации, характеристику форм французской промышленной жизни в конце XVIII столетия; этот вопрос будет рассмотрен в связи с вопросом о состоянии промышленной техники в предреволюционной и революционной Франции. Эти главы дадут общий фон, на котором будет яснее картина экономического состояния рабочего класса французской провинции в эпоху революции. Далее я коснусь общего состояния французской промышленности с того момента, когда первые, сравнительно не столь бедственные времена сменились все более и более обострявшимся кризисом. В связи с этим будут рассмотрены проявления рабочего движения в провинции, закон о максимуме, явившийся результатом этого движения, и влияние, которое имели на судьбы промышленности и рабочего класса как закон о максимуме, так и реквизиции в 1793–1794 гг.

Экономическое состояние рабочего класса от момента отмены закона о максимуме вплоть до времен Консульства и анализ немногих данных, касающихся политического настроения рабочих в этот период, составят предмет заключительных глав настоящей работы. Эта последняя эпоха датируется 1794–1799 гг.: политически она начинается с 27 июля 1794 г. (9 термидора), с падения Робеспьера: в экономическом отношении приходится отметить как отправной момент 24 декабря 1794 г., когда был отменен закон о максимуме. Наконец, так же как невозможно было начать эту часть работы с 1789 г., невозможно было ее и закончить 1799 г., который принято считать концом революционного периода. Законодательство о рабочих, относящееся к первым годам наполеоновского владычества, явилось завершением той политики предшествующих Наполеону правительств, о которой идет речь в обеих частях настоящей работы; краткой характеристике этого законодательства посвящены последние страницы книги.

Таков общий план моей работы. Об источниках я говорю во введении. Здесь мне хотелось бы сказать несколько слов лишь о том, что общий характер уцелевших документов, легших в основу первой части, не похож на характер документов, которыми пришлось пользоваться при работе над второй частью. Для 1789–1791 гг. есть сравнительно много показаний, касающихся более социальной, нежели чисто экономической стороны истории рабочего класса: есть данные о бурных движениях в апреле 1789 г., о волнениях в июле и августе, о брожении в благотворительных мастерских, о контрреволюционной пропаганде среди рабочих, о стачечном движении 1791 г., об обстоятельствах, вызвавших закрытие благотворительных мастерских и закон Ле Шапелье.