Сочинения в двух томах. том 2
Шрифт:
Немного спустя, они возвращались в гостиницу: сначала они ехали по набережной Тибра мимо маленького островка, затем свернули на виа дель Черки, между Авентином и Палатином, а после влево на виа ди Санто Грегорио, которая заканчивается Колизеем. Слабая луна сияла на небе среди бесчисленных звезд итальянского небосвода. И громадный каменный цилиндр, своими размерами превышающий все семь окрестных холмов, возвышался величественно, испещренный полосами света и тени, заслоняя собой половину горизонта.
Мадам де Ла Боалль, сидевшая в глубине экипажа рядом с матерью, приподнялась немного, чтобы лучше видеть. Госпожа Эннебон тоже приподнялась и сказала:
— Да, в данном случае я тебя понимаю. Колизей прекрасен… Особенно ночью, при свете луны, как теперь… Но уверяю тебя, мне он был бы милее раньше — в те времена, когда в нем кипела жизнь, когда дрались гладиаторы, и дикие звери пожирали друг друга, когда по всему амфитеатру разливался волной народ римский. О, какая это была жизнь, красочная, яркая — жизнь юного Колизея!
Глава седьмая
Поль де Ла Боалль, вооружившись тремя ключами, отпер подряд все три комнаты — номера 215, 216 и 217. Комнаты эти были смежные, но между собой сообщения не имели.
— Дорогая моя, — нежно сказала мадам Эннебон, обнимая дочь, — доброй ночи, спи спокойно! Ты так устала от дневной прогулки, а я еще затащила тебя в кабаре! Мне совестно, что я так утомила тебя. Послушай, обещай мне не вставать завтра слишком рано!
— Не бойся! — со смехом ответила мадам де Ла Боалль.
Она всегда смеялась беззвучно. Мать и дочь поцеловались.
— И вы, Поль, тоже спите спокойно. А завтра утром — в Зоологический сад…
Мадам Эннебон протянула руку своему зятю. Тот почтительно склонил голову, поцеловал протянутую руку и с улыбкой повернулся к жене:
— Спокойной ночи, милая Изабелла…
— Спокойной ночи, Поль…
Она сделала шаг в его сторону. Он взял ее за плечи и целомудренно поцеловал в висок.
— Спокойной ночи! До завтра!
Затем он удалился в свою комнату — удалился первый к себе, в свою комнату 216…
На этот раз Изабелла даже не взглянула на зеркальный шкаф и шезлонг. Часы на ночном столике пробили одиннадцать. Изабелла устала — физически и нравственно. Она медленно разделась, связала в узел тяжелую копну черных волос, пахнувших свежей ванилью, бросила на край постели свой пеньюар из белого крепа и, скинув излишние покрывала, положила поудобнее подушку…
Подушку — только одну…
Прежде чем лечь в постель, мадам де Ла Боалль остановилась в раздумье: ее дверь еще не заперта на задвижку…
Несколько секунд она колебалась. Без сомнения, в гостиницах принято перед сном запирать дверь на задвижку. Но все же есть случаи, когда это общее правило не применяется, — например, когда можно ожидать, что немного спустя кто-нибудь постучится… И в чьи же двери можно скорее ожидать такой стук, чем в двери молодых жен, вышедших замуж девять дней тому назад?..
Тем не менее мадам де Ла Боалль после короткого колебания, вместо того, чтоб с улыбкой лечь в постель, вздохнула, снова надела ночные туфли и задвинула бронзовую задвижку.
Спустя мгновение, черные волосы уже обрамляли задумчивую голову на одинокой подушке. Тайная тревога изобразилась на девичьем лбу. Наконец, красивая рука высунулась из-под одеяла и протянулась к включателю. Наступила ночь.
Ночь и молчание. «Палас Альберто» не принадлежал к числу гостиниц, где из любой комнаты можно явственно услышать малейший шорох в соседнем апартаменте. По крайней мере Изабелла, лежа в своей комнате 215, была бесконечно далека от каких-либо подозрений относительно происшествий в комнатах 216 и 217.
Изабелла де Ла Боалль спала плохо. Слишком короткие сны только увеличивали ее утомление. Проснувшись, она почувствовала ломоту во всем теле и озноб. Жажда сушила ей горло. Виски казались сдавленными металлическим обручем.
В окнах, полуоткрытых за занавесками, уже светилась серым жемчужным блеском утренняя заря. Изабелла не стала зажигать электричество: было уже и так достаточно светло. Не без усилия она поднялась с постели.
«Надо сейчас же принять аспирину! — подумала она. — Было бы слишком нелепо тут расхвораться. Я, вероятно, простудилась сегодня вечером… Или, может быть, просто раздражены нервы…»
Она встала, чтоб поискать свой саквояж. Но его не было. Платье, белье, чулки, обувь, все, что было на ней накануне вечером, — все это было здесь — на краю постели, на стуле, на шезлонге. Но саквояж исчез… А в этом саке — шведском, с золоченой задвижкой, Изабелла, подверженная довольно частым припадкам мигрени, всегда держала в запасе успокоительные средства.
«Как видно, забыла сак в ресторане, за Тибром… Да, да — на стуле, который стоял за мной… Я его завтра достану, в этом не может быть никакого сомнения… Но пока что ничего нет, даже пирамидону… А звонить еще слишком рано…»
Разумеется, было еще очень рано: в сентябре в Риме светает в пятом часу утра.
«Значит, снова лечь? Наверное, больше не усну… О, Боже мой, моя бедная голова!.. Ну что же, ничего не поделаешь!..»
И она снова подошла к постели, морщась от головной боли.
Вдруг у нее мелькнула мысль:
«А что если я постучусь к маме? У нее ведь всегда есть какие-нибудь порошки или таблетки…»
Она колебалась:
«Еще только пять часов. Бедная мама, она, наверное, спит чутко… Я расстрою ей утренний сон… Но мне так плохо, так плохо…»