Сочинения в двух томах. том 2
Шрифт:
Она сняла шляпку, бросила ее на письменный стол и прежде всего поспешила к зеркалу, чтобы наскоро поправить волосы.
— О, кокетка! Ты очень красива, могу тебя заверить… Иди сюда. Иди, сядем на диван…
Она подошла… И они нежно обнялись, соединив руки и сплетая пальцы. Крепко прижав голову к теплой груди, в которой чувствовалось биение сердца, она оставалась неподвижной, свернувшись подле него.
Диван занимал всю глубину библиотеки, и драпировки уединяли его, отдаляли, образуя как бы отдельную комнату, как бы альков, темный и мягкий, душистый и сладострастный.
Объятия любовников становились все более крепкими. Уста, жаждущие друг друга, сливали свои короткие вздохи. Белокурая головка мало-помалу запрокинулась назад, гибкая талия согнулась, и тело покорно уступило жадным рукам. Она медленно опустилась навзничь, среди мягких подушек. И руки их, все еще сплетенные, случайно наткнулись на предмет, забытый на этих подушках: на маленькую японскую куклу, куклу из фарфора и ткани.
— Ах! — воскликнула молодая женщина.
Ее пальцы коснулись маленького холодного лица. Ей стало страшно. Она нервно выпрямилась, схватила куклу и рассмеялась.
— Какая забавная рожица! Это похоже на тебя: купить такого уродца!
Но он протестовал.
— Это не уродец. Это молодая гейша, которая приехала в гости во Францию. Молодая гейша, весьма почтенная особа. Я ей был представлен третьего дня, в одном очень приличном салоне, на улице Канон… Она созналась мне, что сильно скучает в нашей стране, слишком экзотической для нее. Я ей предложил приют у меня. Она согласилась не без некоторого жеманства. И я ее привез, после того как оставил в руках одной старой дамы в залог три франка семьдесят пять сантимов, для выкупа паспорта, вероятно. И таким образом мадемуазель Митсуко — ее имя Митсуко — Митсуко Сан! — гримасничает теперь на моих коврах.
— Ты баловник!
Она смеялась, показывая прекрасные зубы. В ее проворных, озорных руках японская кукла прыгала, кувыркалась…
— Перестань! Оставь ее в покое. Это не потаскушка из Мулен Руж. Ее надо уважать. Это гейша. Она не прыгает, как коза или блоха. Она танцует гармонично, серьезно, священнодействует, как жрица… Она жрица и есть… Посмотри на ее прекрасные длинные руки, посмотри на ее печальные и насмешливые глаза… Прошлую ночь мне было скучно. Она меня искусно развлекала своими затейливыми гримасами и своей двусмысленной улыбкой. И мы беседовали в молчании, в то время как я выкурил четыре пачки турецких папирос. Она рассказывала мне самые философские и самые редкостные истории, и в благодарность я спел ей три песенки…
Она смеялась больше.
— Мне ты никогда не пел песенок…
— Разумеется, нет. Это — для гейш. Тебя обнимают… вот так… тебя ласкают… вот так…
— Оставь.
Она оттолкнула его рукой, которая вдруг задрожала. И она оперлась локтем на подушку и щекою на сжатый кулак.
— Послушай: хочешь сделать мне удовольствие?.. Большое, большое удовольствие? Спой и мне тоже песенку.
— Нет.
— Спой, я тебя прошу… Одну только маленькую песенку!.. Ты видишь, я нетребовательна. Песенку, какую ты захочешь… Но спой! Как ты пел для куклы…
— Нет. Я тебе сказал: «это — для гейш»… И потом, кроме шуток, ты хорошо знаешь, что я не пою никогда… Разве что, когда я один, совсем один…
— Или когда ты с гейшей?
— С гейшей, да.
Теперь смеялся он. Но в больших карих глазах, отливавших золотом, под тонкими бровями, уже нахмуренными, его мужская веселость не находила отклика.
— Ты злой. Ты меня не любишь.
— Сумасшедшая!
— Молчи! Оставь меня. Я не хочу, чтоб ты ко мне прикасался. Нет, ты меня не любишь. Ты меня хочешь, больше ничего.
Ты меня хочешь, потому что мое тело хорошо пахнет и потому что у меня нежная кожа… Потому что я хорошо умею целоваться… Да, я для тебя только красивый зверек, годный для того, чтобы его ласкать, чтобы обладать им… И ты меня не любишь. Ты любишь ее, эту дрянь! Ты ее любишь, ты ей поешь песенки, ты ей рассказываешь сказки, ты ей говоришь все, чего не говоришь мне, и ты слушаешь ее, ты ею восхищаешься… Ты ее любишь, да! Ты ее любишь, несмотря на ее противные узкие глаза и ее противный черный парик.
Хищные пальцы яростно терзали странную соперницу. Клочок вырванных волос отлетел.
— Ты сумасшедшая! Не рви же эту куклу, пожалуйста.
— Ты видишь, ты видишь, ты любишь ее… Ну, хорошо! Подожди немного…
— Перестанешь ли ты, наконец?..
Он поймал на лету два кулачка и вырвал бедную гейшу из жестоких когтей.
— Ай! Ты мне сделал больно! Невежа!
Он ее держал за руки, он боролся с нею, и он оказался сильнее. Вне себя она разжала руки, выронила куклу и хотела ударом каблука размозжить ее голову. Более проворный, он нагнулся, оттолкнул маленькую ногу, спас жертву на краю гибели и быстро, на вытянутой руке, вынес ее за пределы досягаемости.
— О! О! О! Дай… Дай!.. Дай сию минуту!
Она прыгала перед ним, стараясь поймать его руку, вне себя от злости, что была слишком маленькой. Он не уступил.
— Ни за что.
Она топала ногами.
— Дай, или я тебя исцарапаю!
— Царапай.
— Дай, или я уйду.
— Уходи!
Слово упало между ними, как холодный душ. Они стояли лицом к лицу, с поднятыми кулаками, оба готовые к борьбе. Они замолчали, они опустили руки.
Она продолжала смотреть прямо в глаза ему взглядом, в котором мольба мало-помалу сменила гнев. Но он не выпустил японской куклы, торжествующей победу…
Тогда, медленно, побежденная женщина отступила. Диван, которого не попирали более гибкие тела, выглядел таким унылым. Шляпа с большими цветами печально легла на волосы цвета солнечного сияния. Длинные шпильки два раза укололи голову, потому что злополучные лапки дрожали…
— Сумасшедшая! Чего ради…
Он сделал к ней шаг. Он протянул руку, чтоб ее удержать.
Стоя на пороге, она окинула взглядом куклу, которую он продолжал держать в руке.
— Дашь ты мне?..
Но он упорствовал в своей гордости, в своем решении рассудительного мужчины, который не уступает.