Сочинения в трех томах. Том 2
Шрифт:
ПРЕДВОДИТЕЛЬ ВРАГОВ
«Бедняга! — думал Люпен, перечитывая утром письмо Жильбера. — Как он страдает!»
С первой же встречи он привязался к этому рослому, беспечному, жизнерадостному парню. Жильбер был ему предан настолько, что мог бы по первому требованию отдать за него жизнь. А Люпен любил его за прямоту, наивность, за его всегда прекрасное расположение духа и дышащее счастьем лицо.
— Жильбер, — часто говорил Люпен, — ты честный человек. Я на твоем месте бросил бы это ремесло и сделался бы настоящим честным человеком.
— После того, как вы это сделаете, я готов, — говорил смеясь Жильбер.
— Ты не хочешь?
— Нет, патрон. Честный работает, вертится, как белка в колесе. Мне хотелось этого, пожалуй, когда я был мальчиком, но меня заставили это выбросить из головы.
— Кто заставил?
Жильбер умолкал. Он умолкал всегда, как только касались его детства, и все-таки Люпен знал, что он очень рано остался сиротой и что он бросался во все стороны, меняя свое имя и профессии. Тут была тайна, в которую никто не мог проникнуть. Не удавалось ее раскрыть даже суду.
Но на решение суда непроницаемость этой тайны повлиять не могла. Не все ли равно, под чьим именем казнить участника преступления.
— Бедняга, — повторял Люпен. — Ведь из-за меня его так жестоко преследуют. Они боятся побега и торопятся закончить сначала следствие, потом суд, а потом поторопятся с казнью… Парнишке двадцать лет! А ведь он не убил и даже не участвовал в преступлении.
Увы! Люпену было известно, что это невозможно доказать и что нужно направить все свои усилия к другой цели. Но к какой же? Отказаться от погони за хрустальной пробкой?
Он не мог на это решиться. Единственным его развлечением было съездить в Энжиен, где жили Гроньяр и Балу, и убедиться, что они исчезли с тех пор, как произошло убийство на вилле Мария Терезия. За исключением этого, он не занимался ничем другим, кроме как Добреком.
Он даже отказался от разгадывания тех загадок, которые возникли в связи с изменой Гроньяра и Балу, их связью с седой дамой и тем шпионажем, которому подвергался он сам.
— Спокойствие, Люпен, — говорил он сам себе. — Нельзя рассуждать второпях. Итак, молчи. Никаких выводов! Нет ничего глупее, как считать одни факты следствиями других, не имея твердой исходной точки. Так-то и попадаются. Подчиняйся своему инстинкту. Действуй по интуиции, вопреки рассудку, вопреки логике; ты убежден, что дело вертится вокруг этой проклятой пробки…
Арсен приступил к делу прямо, не тратя времени на размышления. Не успел он еще закончить своей мысли, как уже сидел в образе мелкого рантье в стареньком пальто, с кашне на шее — на скамейке бульвара Виктора Гюго, на довольно большом расстоянии от сквера Ламартин. Это было через три дня после происшествия в «Водевиле». Соответственно инструкциям Люпена, Виктория каждое утро в один и тот же час должна была проходить мимо его скамейки.
— Да, — повторил он, — хрустальная пробка… Все дело в ней… Когда она будет в моих руках…
Виктория приближалась к нему с корзинкой для провизии в руках. Он сейчас же заметил, что она бледна и необыкновенно взволнованна.
— Что случилось? — спросил Люпен, идя рядом со своей кормилицей.
Она вошла в большой бакалейный магазин, где было много народу, и тогда только сказала голосом, пресекающимся от волнения: смотри, вот то, что ты ищешь.
И, вынув из корзины какой-то предмет, сунула его Люпену. Он вздрогнул. Он держал своими собственными руками хрустальную пробку.
— Возможно ли? Возможно ли? — бормотал он, как если бы неожиданность этой развязки выбила его из колеи.
Но факт, ощутимый и видимый факт, был налицо. По форме, по размерам, по стертому золоту граней он безошибочно узнавал уже виденную им когда-то хрустальную пробку. Все было так вплоть до маленькой царапины на шейке, которую он ясно тогда запомнил.
В общем, этот предмет имел те же самые свойства и ни одного такого, которого не было бы в том. Это была хрустальная пробка — вот и все. Ничего такого, что ее отличало бы от других пробок. Ни знака, ни шифра, вырезанная из одного куска, совершенно однородная, не содержащая никакого другого вещества.
Ну и что же?
И Люпен внезапно понял все свое заблуждение. На что ему нужна была эта хрустальная пробка, если он не понимал ее назначения? Этот кусочек стекла не был важен сам по себе, он был ценен только благодаря тому значению, которое ему придавалось. И кто мог его уверить в том, что он не делает глупости, отбирая ее у Добрека?
Этот неразрешимый вопрос стоял перед ним во всей своей необыкновенной остроте.
— Не промахнись! — сказал он себе, положив в карман пробку. — В этом дьявольском деле промахи непоправимы.
Он не спускал глаз с Виктории. В сопровождении приказчика она в толпе покупателей переходила от одной стойки к другой. Наконец она вновь прошла мимо Люпена.
Он приказал тихим голосом:
— Свидание позади лицея Жансон.
Она нагнала его в пустынной улочке.
— А если за мной следят? — спросила она.
— Нет, — сказал он уверенно. — Я хорошо посмотрел. Слушай. Где ты нашла пробку?
— В ночном столике.
— Но ведь мы там искали?
— Да. И я смотрела еще вчера утром. Это, конечно, положено туда сегодня ночью.
— И, конечно, он снова оттуда захочет ее взять, — заметил Люпен.
— Очень может быть!
— И если ее не найдет?
Виктория перепугалась.
— Отвечай, — сказал Люпен, — если он не найдет ее, тебя ли обвинит он в воровстве?
— Очевидно, меня.
— Ну так поди положи назад, и поскорее.
— Боже мой! Боже мой! — простонала она. — Хоть бы он не успел заметить. Дай мне ее скорей!
— Вот она, — сказал Люпен.
Он поискал в карманах своего пальто.
— Ну, где же она? — спросила Виктория, протягивая руку.