Сочинения

С самою природою вложен в людей закон, чтобы дети заступались за обиженных отцов и слуги за господ, также граждане подвергали себя опасности за одолеваемые врагами города, одним словом, чтобы облагодетельствованные, по мере сил, воздавали долг свой благодетелям.

Видим же, что и царя, который подданными, управляет прямодушно и справедливо, и власть срастворяет кротостию, и щитоносцы и копьеносцы его защищают на войне усердно.

И никто да не делает мне неосновательного возражения, да не уличает слова моего во лжи, выставляя на вид отцеубийц, людей негодных, предателей, мучителей.

У нас речь о соблюдающих закон; тех же привыкли мы называть неблагодарными и преступниками; и они понесут достойное за свои проступки наказание.

Если же сама природа узаконивает подвергать себя опасности детям за отцов, слугам за господ, гражданам за города, оруженосцам за царей; тем паче и свято, и справедливо нам, которые созданы и спасены Богом, не словом только подвизаться за Бога, но даже принять самую мучительную смерть; потому что Бог и отцов к нам ближе (по Его милости называются и они отцами); и господство принадлежит Ему в смысле, более собственном, нежели господам (Его господство над рабами — по естеству, а не по несчастному какому–либо случаю); и Он надежнее всякой стены (стена, будь она адамантовая, есть дело рук человеческих, и если устоит против стенобитных орудий, то не избежит рук времени, а Бог нескончаем и вечен, вседостаточен для всякого охранения и ограждения); и царей Он столько царственнее, сколько вечно сущее, сравниваемое с сотворенным

и тленным, оказывает в себе безмерное превосходство (Бог всегда существует, и с самым бытием нераздельно Его могущество, а царь от Него заимствует и бытие, и могущество, и могущество его и ненадолго и над немногими, а не над всеми, причастными того же естества). Итак, поелику Бог и отцов к нам ближе, и господ господственнее, и всяких благодетелей промыслительнее, и всякой стены надежнее, и всех царей безмерно царственнее, то справедливость требует, чтобы мы, от Него приявшие бытие и причастившиеся благобытия, ополчили уста свои против устен, отваживающихся хулить Его, и словом благочестия поражали слово злочестия; не с тою мыслию, что мы окажем сим помощь свою имеющему в ней нужду (Творец всех ни в чем не нуждается, не требует помощи от уст скудельных, но похваляет уста Его песнословящие, вознаграждает уста за Него подвизающиеся, увенчивает уста, обличающие ложь); но с тою мыслию, что выразим тем свою к Нему преданность, и если мы в силах, низложим дерзость подобных нам рабов, а если не в силах, то, по крайней мере, изобличим ее и соделаем явною для незнающих. Полчища предающихся злочестию многочисленны и разнообразны, и стрелы хулы различны; потому что ложь многочастна и разновидна, а лепота истины проста. Так толпа пиитов, разделив Божество в понятии на множество, срастворив ложь приятным баснословием и как бы приготовив некий раствор, упоила людей прелестию многобожия. Другая же толпа, ограничив любомудрие белым плащом, длинною бородою и не остриженными на голове волосами и усматривая, как смешно богословие пиитов, измыслила иные стези заблуждения, ведущие в одну с пиитами бездну; потому что одни срамные сказания пиитов о богах прикрыли изяществом слова и тонкостию мыслей, другие же придали божеские именования страстям: удовольствие наименовали Афродитою, раздражительность — Аресом, упоение — Дионисом, татьбу — Гермесом, благоразумие — Афиной, и все сему подобное передавая с надменным челом и с аттическим сладкоречием, многих людей ввели в другой по виду обман. Обещавшиеся любомудрствовать, своею наружностию приобретающие себе общее у всех почтение, требующие владычества над страстями, заставили и убедили людей поклоняться страстям, так что обуздатель страстей, самовластитель ум, стал несмысленно приносить жертвы похоти, раздражительности, татьбе, пьянству и другим страстям. А еще иные, будучи не в состоянии представлять в мысли что–либо кроме видимого, но заключив ум в одном чувственном, назвали богами, что подлежит зрению очей; и досточтимое имя, приводящее в трепет слышащих оное, одни придали стихиям, а другие — их частям. Одни утверждали, что мир произошел самослучайно, другие вместо одного мира вообразили многие миры. Одни говорили, что вовсе нет Божества, другие, что, хотя и есть, но не имеет попечения ни о чем существующем, иные же, что, хотя и имеет попечение, но весьма малое, и промысл ограничивается луною, остальная же часть мира влечется неизвестно чем, принужденная покорствовать необходимой судьбе. Даже и из тех, которые носят на себе имя христиан, иные прямо восстают против догматов истины. Ибо одни рассекают нерожденное на три части, и одну называют добром, другую — злом, третью — правдою; другие изображают словом два нерожденные начала, прямо одно другому противоположные; иные же дают слово противоборствовать сим злочестивым учениям и измышляют новый путь злочестия. Ибо Единородное Божие Слово, исповедуя Сыном, как создание сопричисляют к твари, и Творца ставят наряду с тварию, и Духа Святаго злочестивым словом своим исключают из естества Божия. А иные, потеряв прямой путь и не восхотев идти по следам предшественников, иным образом удалились от истины. Одни вовсе отрицали совершившееся ради нас домостроительство; другие же исповедуют, что Бог Слово, хотя вочеловечился, но воспринял на Себя одно тело. Иные восприятую плоть называют одушевленною, но отрицают, чтобы в ней была словесная и разумная душа, в доказательство сего принимая, может быть, собственное свое неразумие; тогда как мы не знаем никакой другой в человеке души, кроме разумной и безсмертной.

Но на сей раз оставляем всех прочих; потому что слово, как бывает и во время битвы, не может бросать стрел обличения вдруг во всех. Поэтому все другие полчища злочестивых пусть остаются в покое; изведши же на среду один полк нападающих на Промысл Божий, — его будем поражать обличениями, его постараемся привести в расстройство, пробиться сквозь густые ряды его, увести из него пленников и пленяюще всяк разум в послушание Христово (2 Кор.10:5). Прочее же соборище злочестивых пусть остается в ряду зрителей и смотрит на сию борьбу. Ибо, вероятно, каждый из оных рядов не потребует особенного с ним состязания; но увидев поражение одних и уразумев силу истины, и прочие перейдут на сторону истины. А может быть, слово сие, идя медленным шагом, затронет и тех, кто ныне слушает и кто впоследствии будет читать. Поэтому, облекшись во всеоружие Духа, в броня правды, и обувше нозе во уготование благовествования мира: над всеми же восприимше щит веры… и меч духовный, иже есть глагол Божий (Еф.6:14–17), вступим в борьбу, и да возгремит божественная труба в подкрепление немощи нашей. Мы же, став у самой ограды, спросим противников, почему прекословят они учению о Промысле, и притом, когда сами говорят, что есть у них Творец, потому что к ним теперь будет слово наше.

По какой причине ввергаетесь в это нечестие? Что из видимого вами кажется неблагообразным? Что из сотворенного усматриваете безпорядочным? В какой части творения недостает стройности? В какой есть недостаток красоты или величия? Какая часть твари несоразмерным движением своим породила у вас сие нечестие? Теперь, по крайней мере, если не хотели прежде, рассмотрите естество, положение, порядок, состояние, движение, соразмерность, стройность, изящество, красоту, величину, пользу, приятность, разнообразие, изменение, потом возвращение в прежний вид и всякое, возможное только в тленном, постоянство. Смотрите, как Божий Промысл из каждой части творения сам приникает на вас, дает себя видеть, вещает и едва не вопиет вам самою действительностию, и заграждает дерзкие уста ваши, и обуздывает необузданный язык ваш. Смотрите, он виден в небе и в небесных светилах, т. е. в солнце, луне и звездах; виден в воздухе, в облаках и на суше, и на море — во всем, что на земле; виден в растениях, злаках и семенах; виден в животных словесных и безсловесных, ходящих, летающих и плавающих, пресмыкающихся, водоземных, кротких и свирепых, ручных и неукротимых.

Рассудите сами с собою: кто поддерживает небесные своды? Как столько тысяч лет небо пребыло не стареющимся и никакой перемены не произвело в нем время, хотя по природе небо удобоизменимо, как поучает блаженный Давид. Та погибнут, — говорит он о небесах, — Ты же пребываеши: и вся яко риза обетшают, и яко одежду свиеши я, и изменятся. Ты же тойжде еси, и лета Твоя не оскудеют (Пс.101:27–28). Однако же, имея удобоизменимую и тленную сущность, пребыло оно в одинаковом состоянии, поддерживаемое словом Сотворшего; потому что создавшее его Слово хранит и поддерживает его и, пока угодно сему Слову, дает ему постоянство и прочность. Посему–то проносится по небу огонь, (разумею солнце, луну и прочие светила), но в продолжение стольких годовых круговращений оно не расплавляется, не иссыхает, не сгорает, хотя огненное естество прияло от Сотворшего силу производить все это, потому что золото, серебро, медь, свинец, олово, воск, смолу и все сему подобное огонь плавит и разрушает, превращает в естество текучее, а грязь и водами наполненные болота, истощив их влажность, сушит, камни же разваряет, отнимает у них твердость, и самое плотное естество превращает в прах; наконец, дерева, траву, солому мгновенно сожигает. Но ничего подобного не претерпевает небо, потому что все это обилие огня не расплавляет его кристалловидного состава, не портит гладкости, не делает впадин на шарообразной поверхности; напротив того, в какое состояние приведено оно вначале, такое и сохраняет до конца. Поставивый небо яко камару, Тот, Кто и простер е, яко скинию обитати (Ис.40:22), — привел в содружество естества противоположные. И естество огненное не угашается множеством вод, кристалловидный, или воздушный, или облачный состав неба не тает и не повреждается при чрезмерном обилии огня, но огонь и вода, оставаясь в соседстве друг с другом, скрывают враждебные силы и, покорившись Слову Сотворшего, навек заключили между собою дружество; и хотя не одушевлены, не имеют правителя ума, однако же неизменно сохраняют первоначальный устав. Ибо Творец правит тварию; будучи Сам и кораблестроителем и производителем вещества, не оставляет без управления устроенной Им ладьи, вместе и вещество Он создал, и ладью соорудил, и не перестает править кормилом. О сем свидетельствуют круг стольких лет и самое продолжительное время, которые не повредили ладьи, но целою и неприкосновенною представляют ее не только первым, но и поздним родам.

А теперь, когда увидел ты, друг, в небе являемый Божий Промысл, поведем тебя к обозрению прочих частей твари и, как детей, начинающих только ходить, взяв за руку, заставим обойти постепенно все творение. Поэтому сойди с неба, как бы на первую некую ступень — к солнцу; не бойся попаления, но взойди и осматривай; не сожжет оно тебя, исполненного благопризнательности к Творцу, но укажет тебе Зиждителя, Который повелевает ему силу естества употреблять на противоположное действие. Огонь по природе обыкновенно стремится вверх, как вода течет по скату вниз. Невозможно, как воду провести из–под горы на вершину горы, так заставить огонь обратить пламень свой вниз; но если кто, держа свечу или факел, тысячу раз употребит усилие оборачивать рукою вниз, пламень снова подниматься будет вверх и устремляться к держащей свечу руке, и не переменит стремления, какое получил в начале, но верным останется уставам естества. Творцу же все нетрудно. Что не послушно твоей руке, то покорно мановениям Зиждителя. И можем видеть, что солнце, луна и сонм звезд хребет свой обращают к небу, а лучи свои издают вниз, потому что они служебны Сотворшему и устав Создавшего — для них естество. Тебе не покоряется естество огня и не оставляет свойственной ему деятельности, потому что сослужебно тебе; повинуясь же мановениям Творца, оно изменяется, и естество, стремящееся вверх, делается устремляющимся вниз. Так и водное естество, текучее и не имеющее плотности, Творец возводит и возносит ввыспрь и, привлекая снизу, ставит среди неба и земли, не подпираемое, но подъемлемое и держимое единым словом.

Но пока удержись от желания услышать что–либо об облаках и от охоты идти вперед, не научившись еще ходить: постепенно же, обходя тварь, изучай стезю благочестия. Но и здесь усматривай Божий Промысл, который бодрствует над солнцем, луною и другими светилами и как бы гласом каким повелевает им освещать людей, и не просто освещать, но вместе служить к разделению времени; потому что солнце, восходя, производит день, а заходя и как бы скрываясь, уступает место ночи, темноту которой Зиждитель растворяет светом луны и звезд. И можешь видеть, что как бы брат и сестра (разумею день и ночь), на потребу людям друг у друга берут взаем время и с благодарностию опять возвращают назад. С прохождением зимы и с первыми лучами весны, когда у людей всего более трудов по промышленности, путешествий, отлучек, отправлений из пристаней, когда море делается спокойным и свободным от зимней суровости, земля, украшаясь жатвами, призывает земледельца к прилежной работе, а растения приглашают садовника к обрезыванию, орошению и к окапыванию заступом, тогда день берет взаем у ночи, увеличивая для людей время деятельности, берет же понемногу, чтобы внезапным приращением не сделать вреда пользующимся; потому что внезапно увеличенный труд крайне вреден телам, долгое время остававшимся в недеятельности. Поэтому–то день понемногу принимает приращение. Когда же лето достигает средины, заем прекращается и немедленно начинается уплата; и она не в один производится день, но также понемногу, как было взимаемо, и возвращается, что взято. Потом осенью, когда день сделается равным ночи, не стыдится он умаляться, никак не соглашается удержать что–либо принадлежащее сестре, трудящейся с ним под одним игом, но, пока не уплатит всего долга, не перестает убывать и оказывать долговременную услугу людям, потому что, когда, по причине стужи, дождя, грязи, принуждены бывают оставаться дома, ночь для них приятнее дня, а есть и такие, что, когда ночь сделается столько длинною, не знают сытости в отдохновении, но негодуют, увидев рассвет утра. Так и ночь, взяв долг, не отказывается дать снова взаем.

Так во днях и ночах проходит вся наша жизнь, и ночь доставляет людям не меньшую пользу, как и день. И, во–первых, разность тьмы и света делает для нас более приятным и восхитительным свет. Поэтому утро вожделеннее для нас полудня. Пресытившись светом в продолжение дня, имеем нужду в ночном упокоении. Потом, пока длится ночь, пресыщение наше проходит, и свет снова делается для нас любезным. Так, и трудами насытившись в продолжение дня, утомленное тело успокаиваем ночью и, хорошо уврачевав его постелью, сном, тишиною, на заре, как обновленное, опять посвящаем на дела. Столько великой пользы доставляет нам ночь. В продолжение ее успокаивается наемник и слуга имеет отдых от трудов. Ночь и ее темнота даже крайне трудолюбивых заставляет прекращать работу. Уважали ее нередко и сражающиеся: побеждающие и преследующие противников, увидев приближение ночи, прекращали преследование и спасающимся бегством позволяли бежать с меньшею скоростию. Ночь, как людей собирает в домы и приносит им сладкий сон, так зверей выводит на добычу и придает им смелость искать себе корма. За сие–то великий Давид, песнословя Бога всяческих, взывает: Сотворил есть луну во времена: солнце позна запад свой. Положил еси тму, и бысть нощь, в нейже пройдут вси зверие дубравнии, скимни рыкающии восхитити и взыскати от Бога пищу себе. Возсия солнце, и собрашася, и в ложах своих лягут. Изыдет человек на дело свое и на делание свое до вечера (Пс.103:19–23). Посему ночь доставляет и ту пользу, что и людей упокоевает, и зверям дает небоязненно снискивать себе пищу.

Но, может быть, кто–либо из отрицающих Промысл скажет: «Для чего созданы звери? Какая от них польза людям?». Но что и в рассуждении сего можно сказать в доказательство Промысла, то найдет себе место в слове о зверях; а до тех пор пусть наше слово идет своим путем. Поэтому, думаю, и сказанного достаточно к вразумлению, что потребность ночи необходима и крайне полезна людям. Однако же слово сие присовокупит и нечто иное в подтверждение сказанного прежде.

Поелику имеем мы естество смертное и время жизни нашей ограничено, то надобно нам изучать и меры времени. Посему ночь, занимая средину между двух дней, служит к измерению времени. Если бы свет пребывал непрерывно, то не могли бы мы знать годовых круговращений и изучать число месяцев, но казалась бы нам мера всего настоящего века одним днем, чем, как веруем, и будет для нас век ожидаемый, потому что, как научены мы, день оный будет невечерний и совершенно непрерывный. И такой век приличен тем, которые будут безсмертны. В веке же настоящем, по причине естества смертного и временного, имеющим нужду во множестве должно знать меры времени, чтобы, видя течение оного, прилагать попечение о себе самих и быть готовыми к преселению. Посему ночь, по преемству следуя за днем, делается мерою времени и, совершив это семикратно, составляет неделю. Меру же месяца заимствуем от луны, потому что от нее получил он и название, ибо и луну называют месяцем. Луна, возрастая и убывая, делаясь серповидною, половинною, двугорбою, полною и опять принимая вид двугорбой, и потом половинной и серповидной, исполняет число тридцати дней без нескольких часов. А годовой круг познаем не по месяцам только, но и по дням. Ибо при начатии весны солнце, совершая путь по самой средине неба, производит равенство дня и ночи. Отсюда подвигаясь в более северные части востока и там восходя, умаляет ночи и приращает дни; сообщая же земле более и более теплоты, приводит в зрелость плоды ее; а достигнув обычных пределов, возвращается с севера к югу. И опять осенью установляет равенство дня и ночи, делается более южным, возвращает ночам, что, заимствовав у них, придавало дням; воздуху предоставляет сгущаться, наполняться облаками и увлаживать всю твердую землю; возвращаясь же отсюда к равноденственному повороту, исполняет годовой круг.

Итак, поелику знаешь потребность солнца и луны, равномерные преемства ночи и дня и доставляемую тем пользу людям, то обрати внимание и на этот самый приятный и полезный переход годовых времен. Творец не на две равные части разделил годовой круг, не лето только и зиму дал нам, и мы не переходим непосредственно из одной крайности в другую; напротив того, весна и осень, прияв в удел среднее растворение воздуха, составляют средину между стужею и жаром. За чрезмерно влажною и холодною зимою следует не чрезмерно сухое и жаркое лето, но весна, которая, имея часть летней теплоты и зимнего холода, производит прекрасную смесь двух крайностей и, как бы руками какими, взяв две противоположности: холод зимы и жар лета, — сии совершенно враждебные качества приводит в сближение и приязнь. Поэтому, переходя от зимы к лету, идем безпечально, потому что, постепенно удаляясь от зимнего холода и приближаясь к летней теплоте, не терпим никакого вреда от внезапной перемены. Так переходим и от лета к зиме — при посредстве осени, которая не попускает, чтобы две чрезмерные противоположности вдруг к нам прикасались, но срастворяет крайнюю теплоту с крайним холодом, производит новую смесь и понемногу вводит нас в оную крайность. Такова–то попечительность о нас Сотворившего! Так и переменами годовых времен достигает того, что мы не только не терпим скорби, но и чувствуем приятность.