Сочинский вариант
Шрифт:
Я начала свой рассказ с правды, назвав себя, свое место работы товароведа, перешла на полуправду и закончила настоящей выдумкой, которую мы отработали с полковником Приходько. Собственно, автором выдумки была Светлана Павловна, мы с полковником только чуть-чуть подправили изложение, чтобы оно годилось и для нас. Это был не бог весть какой надежный ход — история с подкупом следователя, но другого повода для обращения к Щуркину у нас не было. «Если он про вас еще ничего не знает,— заключил полковник,— то это сойдет. Ну, а если знает…»
Владислав
— Сколько же она обещала следователю?
Кажется, поверил! Для меня деталь с подкупом следователя казалась самой ненадежной, и тем не менее она сработала и у Аллаховой, и здесь, у Щуркина. Воистину был прав Борис Борисович, что психология у этих людей работает по другой программе…
— Десять тысяч,— сказала я.
— Так много?
— Ну, знаете, дело идет о ее судьбе. Здесь не приходится торговаться, лучше передать, чем недодать.
— И она считает, что я смогу достать десять тысяч рублей?
— Она надеется.
— Почему она не поищет их у своих знакомых?
— Арестовали всех ее знакомых. Даже бывшего бухгалтера Торга и того забрали.
Я закинула этот крючок, чтобы выяснить, как отреагирует Владислав Витальевич — он же видел Башкова не далее как вчера. Но Щуркин, что называется, и ухом не повел.
— Странно,— продолжал он,— почему она так надеется именно на меня. Мы живем с женой на одну зарплату. У нас здесь дочь. Правда, Светлана Павловна изредка посылала дочери денежные подарки…
Что ж, подумала я, настал, видимо, момент выложить единственный козырь, который имелся у меня. Единственный. Если он не поможет, то другого у меня нет…
— Светлана Павловна сказала, что в апреле, когда вы были у нее…
Я остановилась, как бы подбирая наиболее тактичное продолжение разговора, словно решив напомнить ему существенную деталь, о которой я знаю, а он почему-то решил забыть. Ни я, ни полковник, разумеется, не знали, зачем прилетал к Аллаховой в апреле ее бывший муж. Мы предполагали, что она передала ему деньги, предусматривая возможные осложнения с ОБХСС. Но она могла ничего не передавать… И если он сейчас спокойно согласится и скажет: «прилетал, ну и что?» — то, как говорится, крыть нам с полковником эту карту будет нечем.
Владислав Витальевич промолчал. Ну, а мне и вовсе нечего было больше говорить. Пауза затянулась. Я решила чуть подтолкнуть его:
— Поэтому она рассчитывала на вас.
Вообще-то это не было ложью. Это было правдой. Только сказать эту правду должен был другой человек, не я.
Владислав Витальевич решительно выпрямился:
— Хорошо! Я попытаюсь ей помочь. Но десять тысяч, согласитесь— сумма!
— Сумма,— согласилась я.
— Ее так сразу не соберешь. Вы меня понимаете?
— Понимаю…
Я на самом деле начала понимать, вернее, даже не понимать, а чувствовать, что он ищет способ уйти от меня.
— Мне нужно день-два, лучше, наверное, два дня — быстрее я не
Я уже плохо слушала.
— Телефон… Да, да, есть телефон. Вам нужен номер?
— Я знаю ее номер. Сделаем так: в субботу я звоню вам до двенадцати часов. Скажем, в одиннадцать дня. Мы встретимся, я передам вам деньги. Сам я поехать не имею возможности, да и не нужно мне там быть, понимаете?
Это я тоже понимала, он уходил от меня, и мне нечем было его задержать. А я не могла сидеть и ждать его звонка, у меня не было никакой уверенности, что я увижу его через два дня. Нельзя также просить отдел подполковника Григорьева следить еще и за Щуркиным, хватит им и одного Башкова. И у меня нет никаких оснований для подозрений. Но я должна как-то зацепиться за него…
— Я передам вам деньги и билет на самолет. А там вы сами найдете способ передать их Светлане Павловне. Итак, до субботы…
— Одну минутку.
— Что еще?
— Светлана Павловна просила меня повидать ее дочь.
— Дочь?… Это еще зачем?
Он неожиданно резко повернулся ко мне.
За все время нашей беседы он держался спокойно, чуть равнодушно даже, как будто разговор шел о вещах, уже мало его касающихся. Я догадывалась, что это поза. Он хотел узнать, что я представляю собой, что знаю и могу ли оказаться опасной, так как все, что имело отношение к Аллаховой и ее деньгам, в какой-то мере относилось и к нему. Он понял, что весьма нехитрой ложью легко может от меня отделаться. И вдруг мой, казалось, вполне невинный вопрос о дочери застал его врасплох.
Почему ему изменила выдержка?
— Зачем вам нужна моя дочь? — повторил Щуркин.
— Светлана Павловна просила…
— Мне кажется,— перебил он,— Эмилии незачем знать, что случилось с ее матерью.
— Милочка — взрослая девушка и сумеет понять…
— Она ничего не сумеет понять…— оборвал он.
— Впрочем…— он посмотрел на меня прищурившись.
— Встречайтесь, если хотите. Только здесь я вам ничем помочь не могу.
— Разве дочь живет не с вами?
— Именно, не с нами. Она поссорилась с моей женой и перешла в общежитие. Я сам не видел ее давно, она не бывает у нас. Итак, до субботы. Ждите моего звонка.
Я сидела на парапете набережной и смотрела вслед уходящему Владиславу Витальевичу. Я не опасалась, что он оглянется, он догадывался, что я могу смотреть ему вслед, и шел уверенно и неторопливо, всем своим видом показывая, что разговор со мной его ничуть не потревожил. Я дала ему понять, что знаю, что деньги у него есть, стараясь, чтобы это не походило на шантаж. Он спокойно согласился, уверенный, что ничего опасного в его признании нет, так как все это были слова и только слова. Но вот в простом разговоре о дочери выдержка ему вдруг изменила. Правда, он тут же разыграл роль отца, обиженного на свою дочь, но это была уже новая роль, он к ней не подготовился, и она плохо ему удалась.