Социал-традиция
Шрифт:
Информационное общество — это война дискурсов, война символов. Поэтому почти любая тема становится междисциплинарной. Это относится и к теме аксиомодерна и литературного Бронзового века. А также к той концепции новейшей истории русской литературы, которая используется постсоветским культурным истеблишментом и накладывает негласные табу на оба эти понятия.
Всё это очень напоминает ситуацию советского времени. Как ни парадоксально, сложившись в начале 1990-х, данный подход стал преображённой формой советского социально акцентированного и политически ангажированного подхода к литературе. Литература вновь оказалась
Если переходить к конкретным литературным фигурам, то вопрос о бардах как бы напрашивается сам собой. И в этой поэтической «струе» мало «бронзового» — за исключением, быть может, В. Высоцкого и М. Щербакова. Но творчество последнего довольно противоречиво, «филологично» и в каком-то смысле энциклопедично, то есть находится на стыке множества традиций.
Что же касается В. Высоцкого, то его человеческая трагедия и ранний уход находят преломление в творчестве. Дар В. Высоцкого, принадлежащий по своей природе стихии Бронзового века, должен был подстраиваться под идейный репертуар того круга, к которому В. Высоцкий принадлежал, под любимовское влияние и театрально-фрондёрский пафос Таганки («Таганка! Зачем сгубила ты меня?»).
«Бронзового» по складу дарования Высоцкого пытались «посеребрить». И это было не последней причиной его внутреннего надлома.
В основном же барды принадлежат к «серебряной» парадигме. Особенно ярко это видно по текстам Булата Окуджавы с подчёркнуто несоветской, чуть-чуть архаичной, как бы дореволюционной и несколько манерной (даже на уровне сценической подачи) эстетикой. Когда советская критика сравнивала Окуджаву с Вертинским, обвиняя в подражании, это не было абсолютной неправдой, хотя и имело скорее политическую мотивацию.
Что касается бардов в целом, тут стоит спросить: а можно ли говорить о них как о состоявшемся литературном направлении? Бардовское движение достаточно массовое. Изрядная его часть так и не вышла за рамки кострово-походной романтики. Другая часть была любима в узком кругу диссидентствующей части интеллигенции, то есть являлась скорее субкультурой. И не только официальные культурные инстанции не обращали внимания на эту субкультуру, но и массовой любовью — за исключением всенародно известного В. Высоцкого (и, наоборот, некоторых третьестепенных фигур вроде Аркадия Северного) — её представители не пользовались. Кроме того, песенный жанр имеет свои особенности. Там куда больше ситуативности, камерности, а иногда и злободневности, нежели диалога с мировой поэтической традицией.
И, конечно, стоит подчеркнуть: в силу ряда причин явления Серебряного и Бронзового веков не всегда отделены друг от друга чёткой временной границей — если говорить об историческом, а не литературном времени. На фоне бронзы ещё видны холодные отливы серебра, и наоборот. Например, Анна Ахматова жила и писала тогда, когда бронза уже входила в силу, была наставницей целого питерского кружка (Бродский, Рейн, Уфлянд, Бобышев).
Надо сказать, что в строго литературном смысле между Серебряным и Бронзовым веком нет антагонизма. Антагонизм возникает лишь в сознании представителей культурных институций 1990-х, пожелавших утвердить парадигму Серебряного века именно как социально-политическую ценность, главенствующую в культуре постсоветского периода. То есть к литературе была применена логика политических процессов и ХХ съезда, логика разоблачающая, а не анализирующая.
Чтобы
Разговор о Бронзовом веке просто вынужден учитывать эту реальность, комментировать то, что давно стало свершившимся фактом. Конечно, такой разговор неизбежно приобретает социально-политической смысл. Но обойтись без него нельзя — приходится светить отражённым светом чужого политизированного подхода к культуре.
Конечно, борьба «за ценности» — это всегда борьба не против их отсутствия, а за одни ценности против других. Вот только лучше, когда другие ценности ясно заявлены, а не выражаются в желании «застолбить поляну» по праву пострадавших от культурной политики исчезнувшего режима, особенно если право представлять «истца» ничем не подтверждено. Разговор о разных ценностных установках необходим, но позиции сторон должны быть прозрачны. Это единственное условие его содержательности. Претензии же могут относиться не к тем или иным эстетическим ценностям, а к попытке утвердить их общезначимый статус под политическим предлогом.
Бронзовый век — явление в основном литературное. Во всяком случае, за рамки изящных искусств оно точно не выходит. Аксиомодерн — понятие куда более широкое. Оно обозначает будущее состояние общества, одним из признаков которого является особая роль ценностей и традиций, гарантирующих возможность гражданских конвенций. И разница не только в обозначаемых предметах. Эти понятия тесно связаны, но у них разные сроки жизни. Явления Бронзового века заявили о себе ещё в середине ХХ столетия, в период раннего постмодерна, если не раньше (творчество Н. Заболоцкого, А. Твардовского и др.). Тогда как аксиомодерн до сих пор не наступил. Хотя признаки исчерпанности его предшественника, постмодерна, уже вполне различимы. Они связаны с архаизацией культурной и социальной жизни, с ростом радикализма, фундаментализма, квазирелигиозности, различных форм информационной агрессии и информационного контроля.
Экономическая база постмодерна, связанная с безудержной накачкой спроса, финансовыми спекуляциями, политическим спектаклем и явлениями информационной экономики, сегодня испытывает глубочайший с начала ХХ века кризис, из которого не видно выхода.
Более существенен вопрос не о факте исчерпанности, а о том, что будет после постмодерна. Есть основания считать, что — аксиомодерн.
Корень «модерн» вовсе не означает, что аксиомодерн зовёт нас от постмодернизма обратно к модернизму. Ни в коем случае. Аксиомодерн через голову постмодерна противопоставляет себя именно модерну, эпохе Нового времени. Связь с модерном остаётся в том смысле, что научно-критическое мышление, изрядно «просевшее» в массах, займёт подобающее ему место. Но это не отменяет подчинённости данного стиля мышления морально-этическим принципам, то есть принципам более высокого уровня.
Чего уж скрывать очевидное. Глубинной антитезой принципам постмодерна являются принципы христианства. Трудно согласиться с тем, что в любом обществе, при любом политическом строе и экономической организации возможна полноценная христианская жизнь. Как же возможно христианство в условиях господства социал-дарвинизма, принципа «умри ты сегодня, а я завтра»? Разве что это будет жизнь в подполье, в подвале. Многих такая жизнь не устраивает. Многие не готовы принять ситуацию, когда «наши дети не будут сидеть в подвалах, а их дети — будут сидеть», как сказал украинский президент Пётр Порошенко.