Содержанка
Шрифт:
Петя договорил и сел на место. Придраться было особенно не к чему, и заседание пошло дальше. Директор производства какое-то время старался держать себя в руках, но, недослушав объяснения снабженца, впал в ярость и пошел в бой с открытым забралом. Снабжение отбивалось как могло, довольно, надо сказать, неубедительно.
Выждав паузу, Игорь Вешенков, главный юрист компании, обратился к Булыгину:
– Андрей Павлович, не возражаете, мы с Петром Дмитриевичем зайдем перед обедом? По суду нужно переговорить.
Андрей кивнул. Он пресек затянувшуюся свару и запустил совещание дальше. Следом разбирались вопросы
11.02.2016, 10:18
Валера Сладков:
Как мой котик? Думает ли о своей девочке?
Андрей на секунду замечтался. Вспомнил тонкое, гибкое тело Вали, ее мягкую ласку, умение предугадать его желания до того, как он сам их осознает.
11.02.2016, 10:18
Андрюшенька:
Только о тебе и мяукает. Когда освобождаешься?
11.02.2016, 10:19
Валера Сладков:
К 17:30, но если меня ждет искрометный секс планирую улизнуть с половины последней пары.
11.02.2016, 10:19
Андрюшенька:
У меня как раз есть немного искрометного. Забрать тебя?
11.02.2016, 10:20
Валера Сладков:
Что значит немного? Конечно забрать.
Андрей так увлекся перепиской, что выпустил совещание из-под контроля. Снабжение и производство вернулись к скандалу. Пришлось брать в руки бразды правления.
5
Алла проснулась в прекрасном настроении. Комната ее была настоящей катастрофой. Десять лет назад папа, делая ремонт, расстарался как мог для своей принцессы. Ко всему здесь хотелось добавить уменьшительный суффикс: кроватка, письменный столик, занавески, обойки. Даже для десятилетней девочки это было чересчур, а для двадцатилетней девушки совершенно никуда не годилось. Уже несколько раз дело шло к ремонту, но каждый раз Алла чем-то вызывала мамино неудовольствие, и ремонт переносился.
Комната была ужасна, про институт даже думать не хотелось, но настроение было прекрасное. В двадцать лет юное тело генерирует счастье без особенных внешних причин.
Прекрасное утро потускнело очень быстро, стоило Алле добраться до кухни. Там сидела мама в своем прокурорском мундире, хотя ей полагалось уже быть на службе. Ирина Георгиевна была недовольна. Собственно, она была недовольна почти всегда, но Алла с годами стала настоящим экспертом по маминому раздражению. Она сразу почувствовала, что сегодня дела особенно нехороши.
– Ой, мамусик, ты еще дома… – Алла зевнула, потягиваясь. – Доброго утречка.
– Уже хотела будить.
Перед мамой стояла крохотная чашка с кофе, плошка с сырниками и розетки со сметаной и вареньем. Алла опустилась коленями на стул, подхватила сырник и макнула в варенье.
– Тарелку возьми, – раздраженно сказала Ирина Георгиевна и поджала губы.
Алла пошла за приборами. Пожалуй, шалость была лишней, незачем злить и без того злого дракона.
– В институт не опаздываешь? – небрежно спросила Ирина Георгиевна.
– Не, мне сегодня попозже. – Небрежность материнского
– Попозже. Я разговаривала с деканом, с Сергеем Модестовичем, – Ирина Георгиевна вздохнула и поджала губы.
Алла онемела, уставилась в стол, закрыла глаза и сморщилась так сильно, словно пыталась спрятаться за складками кожи.
– Нечего корчить рожи. Как тебе не стыдно? – сказала Ирина Георгиевна и продолжила с отвращением: – Ты врешь мне в лицо. У тебя есть только одно дело. Учиться. Сносно учиться. Сно-осно. Большего от тебя не требуют, но даже этого ты сделать не в состоянии. Что сказал бы твой отец? Твой дедушка? Твой другой дедушка?
Эту речь Алла слышала многократно. При ее особо тяжких провинностях, случавшихся нередко, мама вызывала к жизни мстительных духов предков. Для наглядности портреты этих заслуженных людей занимали целую стену в кухне-гостиной.
Отец Аллы был генерал-майором авиации, а после отставки работал главой Красногвардейской районной администрации. Он бы достиг и большего, но пять лет назад умер во сне от разрыва аорты. Дедушка Паша, папин отец, тоже служил в авиации. Во время войны он стал знаменитым летчиком-истребителем, а после дослужился до генерал-полковника. Если с папиной стороны попадались и обычные, ничем не примечательные люди, то с маминой таких, кажется, не было вовсе. Дедушка Гоша был генеральным конструктором, разрабатывал тяжелые артиллерийские системы. Среди прочих присутствовали знаменитый хирург, светило палеонтологии, театральный режиссер, внесший вклад, даже поэт Серебряного века (к счастью, второго плана). Мамино родовое древо росло из дореволюционных профессоров, юристов и действительных статских советников. Весь этот тяжкий груз недостижимых образцов с детства давил на Аллины плечи.
– Ты просто позоришь их. Ты неорганизованна, ленива… Ты спишь до двенадцати, – продолжала с отвращением выговаривать Ирина Георгиевна.
– Мама, сейчас пол-одиннадцатого, – довольно удачно огрызнулась Алла.
– Какая разница? – Ирина Георгиевна была закалена в залах суда, так просто ее было с проторенной дороги не сбить. – Ты неблагодарная, безответственная… Алла, что с тобой будет? – Ирина Георгиевна замолчала и продолжила будничным тоном: – Ладно, я на работу опаздываю.
Алла проследовала за мамой в прихожую. Пока Ирина Георгиевна обстоятельно, как и все, что она делала, застегивала сапоги, Алла отчаянно думала, ища выход. Проще всего было перенести беседу на вечер в надежде, что мама поостынет. Но ждать от Ирины Георгиевны эмоциональных решений было так же безнадежно, как пьяных танцев на барной стойке. Она или откажет, или случится чудо. Томить себя до вечера не имело ни малейшего смысла. От неловкости Алла даже поджала под себя ногу.
– Мама, я понимаю, сейчас самое неподходящее время. Хуже не придумаешь. Но уже поздно. Если бы я могла, то не стала бы затевать этот разговор. Вообще ничего не стала бы затевать. Помнишь, мы с девочками собирались в Красную Поляну на эти выходные?
Алла взяла паузу, ожидая ответа или хотя бы кивка. Ирина Георгиевна безразлично обматывала шею бежевым шарфом, не глядя на дочь.
– Наташа уже выкупила билеты… И гостиницу тоже.
Ирина Георгиевна молчала, застегивая пальто. Алла сменила тон на просительно-успокаивающий: