Содержательное единство 2001-2006
Шрифт:
Консервативная (или неоконсервативная, неважно) защита Модерна превратилась в ничто после фиаско в Ираке. Стало окончательно ясно, что вместо позитивных ценностей Модерна на знаменах всего того, что назвало себя "новым Римом", оказались лишь выхолощенные знаки в духе Поппера и фон Хайека. Якобы речь идет о привнесении демократии! На самом же деле все видят, что неадекватное вмешательство приводит к эскалации реакции самого худшего типа. Что выстраивается не Модерн (на новом историческом рубеже и этого было бы недостаточно), а новая суррогатная архаика как дополнение к Постмодерну. Возник союз этой вторичной архаики (исламской, в первую очередь, но не только), Постмодерна и Контрмодерна.
И союз этот разворачивает
Но речь идет не об обсуждении логики развертывания конца. Речь идет о том, как его не допустить.
Осмысление сути Второй мировой войны, беспрецедентной войны в Истории, – это не дань памяти, что тоже немаловажно. Это адресация к точке сборки, предполагающей возможность сопротивления в будущем. Это же и платформа для союзов и противостояний. Не может быть стратегического союза коммунизма с Контрмодерном, в какие бы одежды он ни рядился. Тактические союзы бывают самыми пестрыми. Но тактика, в которой жертвуют стратегией, – это не путь победы, это путь поражения.
Более глубокое осмысление коммунизма невозможно вне осмысления его фашистского антагониста. А этот антагонист по-настоящему проявил себя на полях сражений Второй мировой войны. Вопрос не в том, чтобы придавать второе дыхание любому нафталину, красному в том числе. Вопрос в том, каким будет альтернативный инновационный Модерн и чем он ответит своим врагам – Контрмодерну, архаизации, Постмодерну. Вопрос в том, как в очередной раз соединится альтернативная западность России с инновационными альтернативами Модерна (то есть того же Запада).
Любая подражательность со стороны России так же глупа и бесплодна, как и отказ от самой себя и своего мегатренда. Отказ станет концом. А подражательность… Помимо того, что она ничего не дает, она еще и просто технологически невозможна, ибо подражать уже нечему.
Вот что такое для нас сегодня осмысление Победы. Вот какова цена этого вопроса для нашего будущего. В мире есть силы – и это огромные силы, – стремящиеся "подвести черту", спрятав свое предательство Победы под маской величайшего почтения.
Нам же не нужны пышные похороны. Пусть смысл живет хотя бы в катакомбах, но пусть живет. Ибо этому живому смыслу еще предстоит спасти планету и человечество.
Победа – точка сборки. И сквозь этот Алеф мы только и можем вновь увидеть все, что отнято. А значит, и вновь обрести себя.
06.10.2005 : Политика инфляции и инфляция политики
С. Кургинян
Скажу несколько слов по поводу 93-го года, просто так – с листа, а потом мы начнем доклад. О жертвах 93-го года… Я не могу это событие ни траурно отмечать, ни что-либо другое делать, потому что обессмыслено всё. Я очень хорошо понимаю, что происходит, и морально не имею права не рассказать вам. Вместе с тем я все время думаю, как это сделать. Ведь вы должны получить хоть какую-то фактуру для размышления, а не так: я знаю, а вы все – внимайте! Я хочу какую-то доказательную фактологическую базу под это подвести, хотя это становится всё труднее делать. Но мне почему-то кажется, что это возможно.
Для меня эта дата была и остается трагической, она перевернула мою жизнь. И важность, ценность произошедшего не отменяются в наше время. Напротив, только усиливаются. Участвовать в каких-либо коллективных деяниях по этому поводу мне омерзительно. Девальвировано всё. Девальвация будет продолжаться.
Я,
Мои амбиции были построены совершено на другом. Я всегда понимал и твердо понимаю до сих пор, что гибнет Запад вообще, в который – в альтернативном виде – я включал Россию. Он гибнет в целом, гибнет мегапроект столетий.
Перед тем, как начать Клуб, скажу в двух словах о том, что эта гибель никоим образом не обусловлена ни глупыми действиями Буша, ни судорогами Путина, ни происками Бжезинского, ни действиями Бильдербергского клуба. Она обусловлена тем, что цивилизация не смогла нести на себе крест классического разделения (его описал Вебер) на рациональную науку, полурациональную мораль и культурную помойку, которая должна была как-то вертеться без религии.
Это тройственное разделение привело к тому, что лидером стала, конечно, рациональная наука. И по моему первоначальному, раннему ощущению, которое я на всю жизнь сохранил, эта наука всё и истребит. Она всё уничтожит в клочья: человечество, самое себя, всё что угодно. Она ведет себя, как пушка в бурю на корабле из романа Гюго "93-й год". Она сметает всё.
Я прекрасно понимал, что остановить ее невозможно, что все формы этой остановки отвратительны (это и называется "ультраконсервативный фашизм"). Но я знал и то, что наука в теперешнем ее виде будет и дальше оказывать свое разрушительное воздействие. Мое внутреннее ощущение миссии заключалось в том, чтобы изменить направление движения самой науки и этой триады – наука, право, культура. "Театр на досках" всегда был паратеатром и в этом смысле всегда занимался и занимается только этим. Я сознательно шел в эту сторону, понимая, что решающий вопрос здесь – это вопрос об интеллектуальных эмоциях и об эмоциональной мысли: о соединении сфер ответственности правого и левого полушарий мозга в пределах этой науки, и о том, каким образом придать всему этому собственный метафизический драйв.
Если это произойдет, западный проект можно спасти и можно понять, каково здесь место России. Если это не произойдет, ничего спасти нельзя, – всё рухнет. Всё погибнет, цивилизация сама себя истребит. Я не думаю, что на ее обломках останется какой-нибудь Восток, хотя, может быть, он и лелеет эти надежды. Всё будет истреблено или превращено в такие формы – даже не фашизма… Фашизм, Гитлер, Освенцим покажутся очень мягким и добрым сном.
Я твердо отдавал себе отчет в том, что коммунизм – это часть попытки альтернативно что-то устроить так, чтобы наука не останавливалась, но при этом наполнилась внутренним созидательным смыслом. Для меня в этом проекте больше ничего содержательного и не было.
Социальная справедливость и всё остальное вытекали из того, что предстоит глубокая перестройка человечества, связанная с освобождением новых возможностей и ресурсов. Я для себя не придавал этому самодовлеющего значения. А вот само изменение общего направления движения человечества обещало очень многое. И я спокойно мог посвятить этому свою жизнь.
Есть люди, не очень нормальные, хотя и занимавшие невероятно высокое положение в Советском Союзе (не буду их называть), а в дальнейшем – отнюдь не потерявшие своего влияния, которые до сих пор считают, что я маниакально одержим жаждой повторить путь Иосифа Виссарионовича и что-то навязать кому-то. Я заглядывал в самые глубокие тайники своего подсознания и пытался найти там хотя бы слабое подобие этой мысли – и не смог ничего найти, хотя мне казалось, что я довольно честно научился разговаривать сам с собою за эти годы занятия паратеатром и психоанализом.