Сокровища Рифейских гор

Дорогой читатель!

Я живу на Урале. Возможно, ты тоже уралец, и тогда мы с тобой — земляки. А, может быть, и нет, но когда-нибудь ты наверняка приедешь к нам, в край дремучих хвойных лесов и синих гор.

Уральские горы по традиции отождествляют с полумифическим Рифеем. Рассказы о далёких Рифейских или Гиперборейских горах, расположенных где-то на северо-востоке Европы, «за крайнею Скифией», содержались ещё в трудах античных авторов Аристея Проконесского, Гекатея и Геродота.

Впрочем, греки сюда так и не добрались. А уже в конце XI века один из предприимчивых новгородцев, оказавшийся в «земле Югорской» в Северном Приуралье, узнал от местных жителей о том, что далее на северо-востоке действительно « есть горы, заходят они в луку морскую, высота у них как до неба…».

Потом русские рати ходили «на Югру» по разведанным ещё коми-зырянами и новгородцами путям «через Камень», и тоже удивлялись высоте и неприступности суровых уральских гор: « камени во облаках не видеть, только ветрено, — ино облака раздирают, а длина его от моря до моря».

Урал, действительно, протянулся от Северного Ледовитого океана до Каспийского моря. Горы наши старые, и на самом деле не так уж высоки.

Когда смотришь на заросшие лесом хребты сверху — с соседней вершины, или через иллюминатор вертолёта — так и хочется погладить ладонью их тёмно-зелёные хвойные спины.

Урал необъятный и разный. Мне много довелось путешествовать по этому удивительному краю, чего я и тебе желаю. Можно поездом, а можно и пешком, на лесных лыжах и на на вездеходе, на плоту, на пароходике и на моторке, в легковушке и в грузовике, на вертолёте или даже на маленьком самолётике «Аннушка», в котором пассажиры сидят на двух скамейках спиной к иллюминаторам, лицом друг к другу, и морщатся и бледнеют, когда самолёт ныряет в воздушные ямы. Только не я! Я всегда гляжу в окошко — ведь так интересно, что там, под крылом!

На Полярном Урале летом зреет в тундре морошка, живут в высоких чумах оленеводы, а солнце круглые сутки не заходит за горизонт, но задумчиво зависнет над его кромкой, а потом снова начинает взбираться кверху. На Приполярном Урале горы самые высокие: их скалистые горные кряжи вздымаются намного выше зоны леса. А на Северном полно сизой, крупной, кисловато-сладкой голубики — она растёт прямо на перевалах, средь камней, поросших мхом и разноцветным лишайником. Здесь «стекают» со склонов каменные реки курумников-морен, а в внизу, в зарослях по берегам уже настоящих рек, растёт на кустах ягода жимолость. Ну и малина, конечно. А как красиво на всхолмленном, привольном Южном, в краю многочисленных озёр и полноводных могучих рек.

Есть ещё Средний Урал — горнозаводской, трудовой, ремесленный, на котором я родилась, да так всю жизнь и живу. Здесь дымят трубы, а гранитные скалы-останцы, будто сложенные циклопом в груду, высятся прямо в черте города. Горожане называют их Каменные Палатки, и выгуливают вокруг собак на поводках и нарядных младенцев в колясках. Младенцы подрастают и лезут, как муравьи, на скалы, что пониже. А с самого верха Палаток сигают «дюльфером» парни в касках, обвязанные верёвками и обвешенные карабинами — это тренируются перед дальними походами ребята из какого-нибудь студенческого турклуба.

На Урале живут замечательные люди. Надёжные, с независимым характером, умельцы и трудяги. У них особый говор — быстрый, не очень, может быть внятный и красивый, но что поделаешь — больше полугода здесь холодно, и не очень-то хочется открывать на морозе и ветру рот пошире, чтоб сказать почётче.

И искусство, и ремёсла здесь тоже особые, с ярким самобытным характером.

Честно тебе признаюсь — несмотря на то, что я родилась и выросла на Урале, не все рукотворные диковины, которыми он знаменит, вошли в мою жизнь с самого детства.

Например, Красного оленя, нарисованного первобытным человеком на скале Писаница в заповеднике «Оленьи ручьи» я первый раз увидела своими глазами вместе с четырёхлетним сыном. Не знаю, чьё воображение этот рисунок поразил больше. Во всяком случае, с тех пор прошло уже десять лет, и теперь хотя бы раз в году я езжу к этому оленю на свидание.

Зато каслинские фигурки во времена моего детства были почти в каждой уральской семье. Чугунная собака работы мастеров из города Касли стояла и у нас дома — чёрная на чёрной лаковой крышке фортепиано. А в музыкальной школе на крышке инструмента стоял чугунный же бюст композитора Чайковского. Собака, разумеется, тогда интересовала меня гораздо больше Петра Ильича, к тому же она терпеливо выслушивала, как я терзаю инструмент звуками Старой французской песенки, и, в отличие от композитора, не смотрела укоризненно, если я путала пальцы.

Вислоухая и лохматая, каслинская собака всегда держала нос по ветру. Её тоже интересовали не столько Чайковский, сколько капель за окном. Словом, эту собаку нельзя было не любить — ведь нам с ней обеим нужны были простор и воля.

А вот громада чугунного Каслинского павильона, который стоял в картинной галерее, и казался мне тогда в два раза выше теперешнего, меня всегда разочаровывала. Внутрь, за красную бархатную шлейку, огораживающую вход, никого не пускали! И вообще не велели трогать его чугунное кружево руками…

Ещё у нас на кухне красовался расписной нижнетагильский поднос. По бортику его шёл характерный для тагильских изделий тонкий золотой кант из листочков, только сама роспись была не совсем традиционный: не «цветочная», а — «рябиновая».

Полупрозрачные, будто прихваченные морозцем, оранжево-красные гроздья горели на глубоком чёрном фоне. Круглые и гладкие бусины рябины походили на драгоценные камни, просвеченные насквозь осенним солнцем. А как были написаны рыжие остроконечные листья, — с сугубо с тагильским изяществом и мастерством, одним взмахом кисти!

Рябины на подносе были как живые, как те, что росли на нашей улице, только ещё красивее.

Улица, кстати, носила имя писателя Мамина-Сибиряка. И ещё до чтения его «Алёнушкиных сказок», и уж тем более до знакомства с «Приваловскими миллионами», я, тогда трёхлетняя уральская девица, каждый раз во время прогулки по-хозяйски осматривала «наши» рябины, а потом осведомлялась у держащей меня за руку мамы: — Это ведь твоя Сибиряка?

Конечно, и «Алёнушкины сказки», и бажовские сказы были моими настольными книжками, как у любого маленького уральца, а Медной горы Хозяйка мерещилась в гранитных складках екатеринбургских Каменных палаток. Про камнерезные вещи я, впрочем, чаще читала, чем видела — в нашем небогатом советском быту как-то их мало было вокруг.