Сокровища женщин Истории любви и творений
Шрифт:
Начинается воспаление легких, переходящее затем в скоротечную чахотку, и через шесть недель, в тот же час (1 апреля), брата не стало. Он шел к концу с полным спокойствием, сказав как-то, что через месяц его легкие будут как решето. В последний сознательный день, перед агонией, он особенно тщательно привел себя в порядок (сам причесался, вымылся с одеколоном), горячо поцеловал с благодарностью руки жены и сестры, и больше уже мы с ним не беседовали: он мог только коротко отвечать на вопросы, и раз только ночью, придя в себя, сказал, обращаясь к человеку, который ухаживал за ним: «Николай, довольно уже мне лежать здесь – поедем в Академию». В словах этих было какое-то предсмертное пророческое предчувствие:
За исключением двух срывов в безумное состояние, художник вновь и вновь обретал свой гениальный дар живописца и рисовальщика и мог бы творить до последнего часа, если бы не слепота. Но, и ослепший, он не утратил восприятия музыки и поэзии и жил, как жил и творил во все века. Он не изменил своему девизу: «Истина в красоте!»
Иные говорят, что он испытывал чувство вины, о чем его сестра ни слова не сказала. Как ни удивительно, он не впал в «умиленье», напротив, выражал сожаление, что проявлял мало гражданственности, как Ге, оценив его творчество, как и других передвижников, как бы впервые. Ему уже не надо было отталкиваться от них ради собственных поисков и самоутверждения. Несомненно он проявил высшее мужество: поверженный, он сохранил свою личность и гениальный дар художника. Таков и Демон.
Говорят, что к образу Демона он больше не возвращался. Это неверно. Просто тема Демона трансформировалась в тему Пророка. Как у Пушкина и Лермонтова.
В Мариинском театре Н. И. Забела не нашла себе места. Ее голос мог зазвенеть во всех его пленительных оттенках лишь в более камерных условиях сцены Частной оперы Мамонтова, да и то, видимо, в образах, создаваемых художником. Она еще продолжала выступать на концертах. Последний ее концерт состоялся в июне 1913 года, а 4 июля 1913 года певицы не стало.
Зинаида Серебрякова. Автопортрет с дочерьми. Описание одной картины.
Зинаида Евгеньевна Серебрякова (1884-1967) занимает в истории русской живописи совершенно особое место, как, впрочем, все выдающиеся русские художники, Айвазовский или Шишкин, Левитан или Коровин, Серов или Врубель. Каждый из них ни на кого не похож. Она выбрала свою дорогу, не подпадая под влияние ни мирискусников, ни других групп и направлений начала XX века, и – самое удивительное – не подпадая под общее умонастроение эпохи с мотивами декаданса.
Она родилась в имении своего отца Евгения Александровича Лансере, известного скульптора, а ее мать Екатерина Николаевна была из семьи Николая Леонтьевича Бенуа, известного архитектора, в доме которого она вновь поселилась с детьми после ранней смерти мужа. С 1898 года семья Лансере каждое лето, а иногда и зиму жила в имении Нескучном. Дети подросли, и им привольно жилось в деревне.
На другой стороне речки Муромки хутор, который принадлежал сестре Евгения Александровича, по мужу Серебряковой. В семнадцать лет, уже закончив гимназию в Петербурге, Зина Лансере писала из Нескучного домой: «Дорогая мамуля, как здесь чудно, как хорошо. Вчера мы сорвали первую зацветшую ветку вишни и черемухи, а скоро весь сад будет белый и душистый; за эту ночь (шел теплый дождичек) весь сад оделся в зелень, все луга усеяны цветами, а поля ярко-зеленые, всходы чудесные. По вечерам мы ходим слушать соловьев, которые заливаются в обоих садах».
Второй сад находился, видимо, у хутора, где рос ее кузен Борис Серебряков, за которого она вышла замуж в 1905 году. Теперь она взрослая и уезжает в Париж с намерением получить более систематические навыки к рисованию, хотя с детства и постоянно только рисовала все, что привлекает ее внимание, – поля, крестьянок и т. п. Муж – еще студент, но занятий нет из-за революционных событий, и он приезжает в Париж. Через полгода Зинаида Серебрякова возвращается в Россию – у нее вскоре родится сын, через год второй сын, в 1912 году дочь Татьяна, в 1913 году – дочь Екатерина.
Первое появление в VII выставке картин «Союза русских художников» автопортрета «За туалетом» в 1910 году производит фурор. Александр Бенуа находит нужным не просто похвалить племянницу, которая росла вне его исканий, а выступить в печати: «Зинаида Серебрякова выставляется в первый раз… Ныне она одарила публику таким прекрасным даром, такой «улыбкой во весь рот», что нельзя не благодарить ее… Здесь полная непосредственность и простота: истинный художественный темперамент, что-то звонкое, молодое, смеющееся, солнечное и ясное, что-то абсолютно художественное…»
Следовало сказать, и было бы это точно: «что-то абсолютно классическое», то есть верность природе и женской природе во всей ее трепетной жизнерадостности, без изломов новейших приемов и исканий.
События революции обернулись утратой имения, а вскоре умер муж, и это случилось в Харькове, откуда Зинаида Евгеньевна с детьми возвращается в Петроград в 1920 году, и ей удается поселиться с детьми в доме деда Н. Л. Бенуа, в квартире, в которой росла, с семьей Александра Бенуа, а поскольку нужно потесниться, первое время с хорошими знакомыми. Это возвращение было устроено не без помощи новой власти, с которой сотрудничал Александр Бенуа; Серебряковой вообще было предложено место профессора в Академии художеств, но она, по характеру скромная и робкая, всецело занятая детьми и творчеством, так и не решилась.
В эти-то трудные годы она пишет постоянно детей своих, подрастающих мальчиков и еще совсем юных Тату и Катю, и «Автопортрет с дочерьми» (1921), и снова натюрморт «На кухне» с Катей, перебирающей яйца в корзине, на столе свекла с ботвой и рыба, и «Тата с овощами» (1923). И самое насущное превращается в предмет искусства. Но и праздники не исчезли. «Катя в голубом у елки» (1922), или «Тата в танцевальном костюме» (1924). И серия картин, связанная с миром театра.
«Автопортрет с дочерьми». Выписаны с легкостью, как по волшебству, только головы матери и двух девочек, прильнувших к ней, улучив момент, когда она в рабочей блузе с кистями в руках сделала паузу в работе, и они предстали на миг в зеркале. Выписаны волосы, лица, глаза, руки – нельзя сказать тщательно, но гладко, с полным впечатлением живых лиц, как у старых мастеров, а одежда обозначена мазками и даже небрежно, как и фон, мол, пусть здесь будет, как ныне пишут, здесь неважно.
Девочкам 9 и 8 лет; они в «тельняшках», – вчера с платформы видел, как мимо старинного здания вокзала во Мге на велосипеде проехали две девочки, старшая вела, младшая сидела сзади на багажнике, она была в тельняшке, что делало ее, как ни странно, модно-нарядной. Матери 37 лет, но лицо ее молодо, даже юно – под стать юным лицам, прильнувшим к ней, – вопреки всем невзгодам времени. Жизнь такова, если моральная рефлексия не нарушает зрения художника, его миросозерцание, что станет отличительной чертой искусства в XX веке, всех модернистских и постмодернистских течений.