Сокровище альбигойцев
Шрифт:
VII
Обитатели замка Кабардез погрузились в уныние. Печаль довольно странно подействовала на Пейре Кабарата. Он облачился в восточные одеяния и перестал носить привычную одежду, а когда присматривал за возведением оборонительных сооружений или воинскими упражнениями, возымел привычку ругаться на сирийском языке, который, кроме него, не понимал никто.
Брюнисенда, Нова и Стефания таили свою печаль. «Смерть — это истинное благодеяние, — говорили они, — потому что она позволяет нам очиститься и достичь состояния чистоты, более
Я был уверен, что они не притворялись. Но втайне надеялся, что для веселости у них имелась иная, гораздо более реальная причина. Но не осмеливался признаться в этом даже самому себе. Ибо, скорее всего, именно из-за меня в глазах у трех молодых женщин затеплился огонек любви. Когда я встречал их, незаметные улыбки и едва уловимые движения были тому несомненными доказательствами. Но что могло из этого выйти? Их было три, и их объединяла самая нежная привязанность. Неужели я стану причиной раздора между ними? К тому же, разве сам я мог определить, кого из трех я любил?
Однажды утром я проснулся от рева букцинумов и дробных звуков маленьких барабанов, размещенных Пейре де Кабаратом на южной башне. Эти необычные инструменты с радостным звучанием он привез с Востока. Существовала договоренность, что они зазвучат, когда на горизонте покажется авангард крестоносцев. По его словам, их голос призван был возвестить о великом удовольствии, с каким он вступит в сражение с северными варварами. Выскочив во двор, я уже намеревался бежать на свой пост на западной башне, когда из нижнего покоя вышел совершенный альбигоец, тот самый, с которым возле часовни я имел столь непонятную беседу. Он поманил меня рукой и кротким голосом произнес:
— Дальмас Рокмор, надо уходить.
И пошел прочь.
Что за странные слова? Почему мне нужно уходить в тот самый момент, когда замку требуются все его защитники?
Пока я задавал себе эти вопросы, из того же покоя вышел Пейре де Кабарат. Он совещался там с сеньором Пейксиора и сеньором Брама, только что прибывшими из своих замков: их кони во дворе все еще тяжело дышали. В руке он держал запечатанное послание; увидев меня, он выразил свое удовлетворение, выругавшись по-арабски.
Не теряя ни минуты, пока еще замок не был окружен, а дороги не взяты под наблюдение, мне предстояло отправиться в Тулузу через Черную гору и равнины Лорагэ. Никто лучше меня не сможет провести переговоры с графом Раймоном, рассказать ему обо всем, что произошло, и доказать, что в его собственных интересах оказать поддержку своим осажденным вассалам. Но куда ни глянь, почти везде уже сверкают шлемы крестоносцев. И требуется резвый конь и отважный гонец.
Понятно, таким гонцом стал я. Подъемный мост опустили, и под звуки ревевших в небе труб я спустился по единственной тропе, цеплявшейся за склоны Кабардеза. Внизу нес караул одинокий кипарис, а чуть поодаль высился валун, формой напоминавший собаку. Здесь, на перепутье, меня легко могут схватить и убить, и тогда саваном моим станут голубоватые воды Орбьеля. Я подумал, что из уважения к гонцу можно было бы принять решение об отправке послания на полчаса раньше.
То ли за кипарисами и за «каменным псом» никого не было, то ли те, кто там скрывались, предпочли сидеть смирно, увидев, с каким противником будут иметь дело, но я беспрепятственно миновал распутье.
Внезапно меня осенило: Брюнисенда, Нова и Стефания, видимо, доверились мудрому альбигойцу, и тот, предвидя порожденные любовью ссоры и соперничество, поразмыслил и сказал мне не терпящим возражения тоном: «Дальмас Рокмор, надо уходить!» Разумеется, я мог предположить, что мудрый альбигоец, принимавший участие в переговорах Пейре де Кабарата с сеньорами Пейксиора и Брама, знал, какой приказ собирались мне отдать, и известил меня о нем, но это предположение я отбросил как наименее вероятное.
Я обернулся… Вдалеке, на самой высокой башне, под умирающее пение труб, я увидел — или мне показалось? — три белых силуэта. Впрочем, чтобы их увидеть, я мог и не оборачиваться. Стоило мне закрыть глаза, как я совершенно отчетливо видел их перед собой, но у всех троих было лицо Эсклармонды.
Одержимый неповторимым образом идеальной женской красоты, я весь день мчался по дорогам навстречу своему новому предназначению, оставив позади замок Кабардез, путь в который мне был заказан — дабы я вновь не узрел трех восхитительных его владелиц.
VIII
В Тулузе, Альби и Фуа я видел того, кого называли Антихристом. Видел Папу Иннокентия III. Он не был родом из колена Данова, как гласили пророчества. Не исцелял паралитиков. Ему не прислуживали демоны. Лицо его не было ни отталкивающим, ни уродливым, как я по простоте своей думал раньше. Я ужасно удивился, увидев, что человек, сознательно развязавший гибельную войну, обладает умным взглядом, лбом мудреца и красивыми благородными чертами лица — как у римских императоров, изображенных на старинных медалях.
Когда я прибыл в Тулузу, конь мой был весь в мыле, да и самого меня окутывал такой густой слой пара, что люди, встречавшие меня возле ворот Нарбоннского замка, не сразу разглядели, кто я таков. Меня тотчас отвели к графу Раймону. Расхаживая взад и вперед, он как раз завершал диктовать свое завещание нотариусу Пьеру Арно; по причине близорукости склонившийся над мраморным столом нотариус едва не водил носом по бумаге.
— Тот, кто едет в Рим, обязан составить завещание, — печально изрек граф в ту самую минуту, когда я вошел в комнату.
Послание Пейре де Кабарата он воспринял как никчемную бумажку. Даже слегка помял ее, с удовлетворением взирая на меня, и улыбка озарила его осунувшееся лицо. Бесспорно, мое возвращение явилось для него приятным событием.
— Все были уверены, что ты погиб при осаде Безье.
Внезапно его озарила какая-то идея. Эта мысль показалась ему столь приятной, что он решил порадоваться ей немедленно — раз уж она возникла. Граф подошел к двери и громко приказал принести ему вина из Комменжа, самого кислого, какое только найдется.