Сокровище князей Радзивиллов
Шрифт:
Марыся замолкла, отпила молока из кубка.
И дивные картины, которые мальчик мысленно рисовал вслед за ее рассказом (а он, как всегда, велся самыми простыми словами), сразу же прекратили туманить все еще немного кружащуюся голову…
Доминик лежит на лавке в кухне, и, пока Марыся пьет молоко, думает о том, как же ему неловко за недавний обморок.
Действительно, вот стыдобища-то приключилась! Перепугался и упал, как какая-нибудь влюбленная паненка на балу. До сих пор перед глазами все слегка дрожит и расплывается. Только дикий парализующий страх уже отступил. Кухарка рассказывает о той, которая является теперь призраком в Несвижском замке. И уже представляется Барбара вовсе даже не жуткой, а красивой, нарядной, влюбленной. Просто очень уж неожиданно возник вдруг под потолком кухни ее призрак, а потом так
– Барбара с женитьбой Сигизмунду Августу не докучала. А вот братья ее терпеть такого непотребства не стали. Слухи по Вильно пронеслись быстро, все только и делали, что судачили: Барбара Радзивилл, та самая, знатного рода, – как последняя девка гулящая, все дозволяет и на все согласна, – продолжила Марыся, отерев ладонью белые молочные «усики».
И Доминик уже видит двух дюжих молодцов, Николая Черного и Николая Рыжего, братьев Барбары, что ночью затаились у покоев сестры. Накануне Сигизмунд Август обещался им в самом серьезнейшем разговоре: больше к Барбаре ни ногой, довольно порочить молодую вдову, коли в жены ее взять возможности не имеется. Легко ли было слово такое давать – неведомо. А вот держать его оказалось невозможно. Поймали в ту же ночь будущего короля Польши у постели Барбары, кликнули ксендза. Сигизмунд Август не противился тайному венчанию, любил Барбару крепко, а еще скандала не хотел. В самом деле, негоже, конечно, такому знатному пану слова своего не держать!
И вот умирает отец его, и мать, Бона Сфорца (сама родом из Италии и там, должно быть, за-имела манеру к отравлениям, немало Радзивиллов пали жертвами ее яда), подыскивает молодому королю достойную невесту. Тут все и вскрывается: женат, да еще на Барбаре Радзивилл, той самой, чей род испокон веков ненавидят короли польские за силу, за богатство, за то, что служить Польше Радзивиллы-то служили честно, но вот колен никогда не преклоняли и достоинство свое всегда хранили… Бона Сфорца – хитрая, коварная. Сразу же съехала с Кракова, где поселились молодые. Якобы стерпеть не смогла и сделанный сыном выбор жены, и что все тайно, без ее ведома, совершилось. Да только разве для того, чтобы на тот свет бедняжку новобрачную спровадить, обязательно самой яд в пищу подсыпать? Наверняка подговорила кого-то из слуг коварная мстительная свекровь. Полгода, всего полгода прошло от коронации Барбары до похорон ее. Кончалась королева ужасно: прекрасное нежное тело покрылось гнойными нарывами, такими страшными, настолько зловонными, что служанки не могли даже находиться рядом с постелью умирающей госпожи своей, падали в обморок. Завидев это, Сигизмунд Август сам стал ухаживать за женой, кормил, поил, менял ей промокающее от гноя платье – и никакого отвращения не испытывал, только жалость к бедной мучающейся жене была в его сердце. Лучшие доктора и знахари смотрели Барбару. Да только не помогли ни снадобья их, ни советы. Отравленная, преставилась молодая красавица из славного рода Радзивиллов…
Конечно, скорбь короля была огромной. Две недели оплакивал он свою любимую, а потом, когда пришла пора хоронить Барбару, от Кракова до Вильно, рядом с везущей роскошный гроб телегой, Сигизмунд Август шел пешком. Пешком – такое множество верст! Он хотел утомиться до смерти? Думал, что долгий тяжелый путь позволит ему привыкнуть к мысли о смерти жены? Но и после похорон не находила покоя душа короля. Он понимал: Барбары больше нет. Однако смириться с этим, принять волю Господа все не получалось у него. Прознав про такие муки короля, пришли к нему колдуны с заманчивым обещанием: хоть каждый день можно вызывать дух преставившейся рабы Божьей Барбары, смотреть на покойную жену, как на живую, и даже разговаривать с ней. Работа такая, конечно, не простая, весьма и весьма сложная, потому тугого кошеля золота стоит – но зато какое диво случится, всенепременно дух Барбары явится, сможет даже беседу вести. Только одно важное условие – нельзя касаться королю жены своей, ни в коем случае, иначе беда страшнейшая приключится.
Что тут стало с Сигизмундом Августом! Он накормил и напоил колдунов, как самых дорогих гостей, щедро осыпал их золотом и драгоценными каменьями и все никак не мог дождаться, когда же явится пред ним дух любимой прекрасной Барбары.
– Ваше величество, надо бы руки вам привязать к подлокотникам, а то как бы беды не вышло, – заметил один из колдунов, зажигая в королевских покоях специальные черные свечи, источавшие дурманящий аромат. – Давайте вот сюда, ближе к зеркалу, кресло ваше пододвинем. И руки привяжем.
– Да помню я! Помню, нельзя касаться! – раздраженно заметил король и, не дожидаясь помощи, подтащил тяжелое кресло, обитое красным шелком, к большому овальному зеркалу. – Не надо веревок никаких, только время терять!
Сердце Сигизмунда Августа замирало от волнения. Какой явится жена? Здоровой или с язвами? Все одно, любая, всякая; все равно только она, лишь она – смысл жизни, без Барбары свет белый сделался не мил…
От черных свечей вдруг пошел чад, и весь покой постепенно наполнился темным густым дымом. Когда же он развеялся, у Сигизмунда Августа заняло дух. Перед ним стояла Барбара, прекрасная, свежая, в ночном тонком белоснежном платье. Такой бывала она при жизни по утрам, до болезни еще – с легкой улыбкой, приветствующей новый день, с сияющими темно-карими глазами, и через тонкую ткань рубашки просвечивалась красивая полная грудь…
– Басенька, – застонал король, заключая жену в объятия, – Басенька, любимая моя…
Ему показалось – в собственных руках почему-то не чувствуется тела жены, он обнимает лишь воздух, пугающую пустоту.
И в ту же секунду громыхнул взрыв, свечи погасли, и покой наполнился невыносимым трупным запахом. В кромешной темноте раздались горькие рыдания.
– Что ты наделал, муж мой?! – плакала королева. – Нет мне теперь дороги ни на небо, ни на землю! Судьба мне вечно скитаться!
… – Вот с той поры душа Барбары Радзивилл и не знает покоя, все бродит по замку. Я уже второй раз ее вижу. – Марыська потрепала Доминика по светлым волосам. – Ты ее не бойся, она обиды никому не делает.
– Да я и не боюсь. А ты меня успокаиваешь, но сама боишься! Как увидела призрак – так прямо вся помертвела, затряслась!
Кухарка кивнула:
– Да как к такому привыкнешь! Вот и побаиваюсь, конечно. Хотя зла Барбара не чинит. Но все-таки старожилы говорят: появление Черной дамы – ой, не к добру. Она является, коли вскорости ждать войны, или мора, или если год неурожайный выдастся.
Внезапно что-то показалось странным Доминику в рассказе Марыси. Потому что вспомнил он, что портрета Барбары в специальной галерее, где собраны все Радзивиллы, что жили в Несвижском замке, как раз таки и не имеется. Вот и Марыська говорит – в Виленском замке Барбара жила. Так чего ей в Несвиж-то являться, коли она тут никогда и комнат своих не имела, и проездом, может, даже не останавливалась?! [14]
14
Восприятие несвижского призрака, Черной дамы, именно как Барбары Радзивилл широко распространено в белорусской научной и художественной литературе. Но в последнее время некоторые исследователи полагают, что призрак «принадлежит» другой женщине, Анне-Катерине Радзивилл (из рода Сангушек), знавшейся с нечистой силой и мучившей дворовых девушек.
Однако озвучить свои рассуждения Доминик не успел. Со стороны лестницы вдруг послышались шаги, голоса, бряцание оружия. Князь Михаил… кто же еще может так цокать каблуками сапог, украшенных золотыми цепочками и драгоценными накладками! Нигде не спрятаться от зловредного опекуна, в целом замке – ни уголка убежища!
Доминик послал Марысе умоляющий взгляд, прижал палец к губам и юркнул за дверь.
Матка Боска, да что же это князь за человек-то такой! Как сильно он двинул дверь к стене, тут и вскрикнуть недолго… слава богу, а вот уже и чуть отодвинулась дверь та самая… можно все рассмотреть, что в кухне происходит…
– Ясновельможный пан, приветствую. – Марыся, вполне непринужденно изображавшая уборку стола, отерла о фартук руки и почтительно вытянулась.
– Вижу, был у тебя Доминик! – гаркнул князь и пресильно ткнул в бок стоявшего рядом учителя. Поэт Франтишек Карпинский, смиренно склонивший голову, вздрогнул, словно бы его ужалила пчела. – Учите вы его наукам, учите! Значит, плохо стараетесь, коли он на кухне свои науки изучает.
Учитель собирался что-то возразить, губы его слабо шевельнулись, однако потом поэт едва заметно махнул рукой и грустно вздохнул.