Сокровище погибшего корабля

Кравцов подарил мне две шаровых молнии. Они сохранились у меня до сих пор. Одна, размером с апельсин, другая — поменьше, как грецкий орех. Она лимонно-желтого цвета, но иногда становится красной. Ее никак нельзя удержать на одном месте, она стремится проникнуть в самые неподходящие уголки. Однажды она оказалась в кармане моего плаща. Я обнаружил это только на улице, в автобусе, доставая мелочь… Теперь я держу эту молнию в цветочной вазе, прикрытой сверху двумя толстыми

Впрочем, прежде чем говорить о молниях, надо рассказать о самом Кравцове. Хотел бы я знать, где он сейчас и что делает после своего спасения.

Это было год назад, осенью. Аварийно-спасательное судно «Гром», на котором я служил старшиной водолазов, стояло на бакинском рейде. Сигнал бедствия мы приняли в полночь, в самый разгар шторма. Надо сказать, Бакинская бухта словно нарочно предназначена для пережидания штормов. Представьте себе подкову, у открытого конца которой расположен двугривенный. Так вот, подкова — Бакинская бухта, а двугривенный — остров Нарген. Вся ярость шторма разбивается об этот небольшой островок, лежащий у входа в бухту. Конечно, в шторм и по бухте ходят волны, но это уже не страшно.

Однако в ту ночь даже в бухте творилось черт знает что. Ветер то и дело менял направление, налетал рывками, словно примеривался, как одолеть суденышко. Видимость была отвратительная; над волнами носилась густая водяная пыль. Огни города, обычно яркие и ясные, заволокло дымкой, и видно было только расплывчатое, красноватое, зловещее зарево.

Как я уже сказал, сигнал бедствия мы получили в полночь. Капитан запросил аварийно-спасательное управление и, чтобы не терять времени, приказал сниматься с якоря. У команды сразу поднялось настроение. Мы знали: теперь шторм быстро утихнет. Вы спросите: откуда мы это знали? Тут дело не в метеорологии, а в нашем капитане. Мне придется сказать о нем несколько слов, иначе многое будет непонятно.

Фамилия у нашего капитана была неудачная — Воробейчик. Николай Алексеевич Воробейчик. Я понимаю, сама по себе это отнюдь не плохая фамилия, не хуже любой другой. Но для капитана такая фамилия совершенно не годится. Так у нас все думали. Возьмите, скажем, названия кораблей.

Они обычно мужественны и благородны. Ну, например, «Отважный» или «Альбатрос». Или наш «Гром». Коротко, звучно, внушительно! И никому в голову не придет назвать судно «Квитанция» или «Простокваша». Точно так и с фамилиями капитанов. Они — второе название корабля и должны быть похожи на морские команды — решительные, энергичные. Скажем, капитан Седов или капитан Беринг. Звучит! А капитан Воробейчик?.. Бывает так, что фамилия не соответствует облику, характеру человека. Но на этот раз соответствие было полным. Воробейчик напоминал бухгалтера. Еще молодого (ему шел тридцать четвертый год), очень старательного, аккуратного бухгалтера, который со временем обязательно станет главным бухгалтером.

У капитана было мягкое, даже застенчивое, веснушчатое лицо (отнюдь не обветренное и не загорелое — загар не брал Воробейчика, не знаю, почему), белые брови, тщательно зачесанные на пробор светлые волосы. Говорил Воробейчик негромким и каким-то поскрипывающим голосом. Я думаю, что такие слова, как «пожалуйста» или «будьте любезны», он употреблял чаще, чем все остальные капитаны Каспийского пароходства, вместе взятые.

Должен сразу сказать, что Воробейчик знал толк в морском деле. О том, что на корабле у нас был идеальный порядок, даже говорить не приходится. Все это так. Не было в капитане только морской лихости, и экипаж, состоявший из молодых парней, ценивших романтику моря, не мог не жалеть об этом. Иногда, знаете ли, приятно услышать с мостика рев этакого просоленного морского волка: «Гром и молния! Все наверх, по местам стоять, с якоря сниматься!» Без всяких «пожалуйста»…

И еще. Воробейчику слишком везло. У нас твердо верили: шторм может начаться только тогда, когда Воробейчик привел корабль в порт. И наоборот: стоит Воробейчику отдать команду о выходе в море — и любой шторм немедленно утихнет. За год моей службы на «Громе» не было ни одной аварии, ни одного ЧП, все шло тихо и гладко. Мы выполняли — на редкость удачно — задания, получали премии, благодарности… С другими кораблями могли произойти (и происходили!) всевозможные неприятности, другие корабли могли попасть (и попадали, черт возьми!) в разные переделки, но у Воробейчика ничего подобного не случалось. Есть, знаете ли, такой порошок против акул: бросишь в воду таблетку — и купайся, сколько угодно, ни одна акула не сунется. Запах у порошка такой, что они его не выносят. Так вот, Воробейчик был сильнее этого порошка: любая беда старалась обойти его за три кабельтова…

Так получилось и в тот раз. Едва Воробейчик отдал приказ поднять якорь» как ветер начал заметно спадать. А когда мы вышли из бухты, шторма уже не было. Дул, конечно, свежий ветер, море пошаливало, но шторм как-то сразу сник. Воробейчик сказал старпому: «В случае чего вы, пожалуйста, меня вызовите» — и спустился в свою каюту. Но, как вы понимаете, за ночь ровным счетом ничего не произошло.

К утру мы были в районе острова Сломанная Челюсть. Корабль, с которого приняли сигналы бедствия, затонул часа за три до нашего прихода. Команду подобрал идущий порожняком танкер. Исчез только пассажир — единственный на борту «Пытливого» (так назывался погибший корабль). Нам приказали тщательно осмотреть район гибели «Пытливого» и попытаться отыскать этого пассажира.

Капитан вызвал меня на мостик. В руках у Воробейчика была радиограмма. Он перечитывал ее, и лицо его выражало откровенное недоумение. Такое лицо должно быть у бухгалтера, увидевшего вдруг, что в расчетную ведомость вписаны две строчки из опереточной арии.

— Послушайте, старшина, — сказал он, глядя в радиограмму, — мы будем искать «Пытливый»… Поставим буи… — он замолчал. Я видел по его глазам — он снова перечитывает радиограмму. Потом он аккуратно сложил бланк и спрятал его в карман кителя. — Знаете, старшина, что у них в трюме?

Ответить я не успел. Вахтенный сигнальщик закричал: «Человек за бортом!» — и все бросились к правому борту.

Мы увидели надувную резиновую лодку. И в ней действительно находился человек. Воробейчику даже не пришлось искать потерпевшего крушение, этот парень сам отыскался. Но, клянусь вам, это был очень странный парень, во всяком случае самый странный из всех когда-либо терпевших крушение.

Судя по всему, он даже не очень радовался, что его нашли. В руках у него была гитара, и он наигрывал нечто меланхолическое. Время от времени он откладывал гитару, опускал за борт туфлю, набирал воду и поливал чемодан, занимавший чуть ли не половину шлюпки. А потом снова принимался за гитару и пел приблизительно так:

То было раннею весной, В тени берез то было…

— Нервное потрясение, — определил наш корабельный врач. — Такие случаи описаны в литературе. Нужно скорее его подобрать!

Но этот парень, кажется, не очень хотел быть спасенным. Когда «Гром» подошел к шлюпке, он весело крикнул:

— Куда держите курс, друзья?..

Ну, тут мы его без лишних слов втащили на палубу его и чемодан, потому что он вцепился в чемодан обеими руками.

— Благодарю вас, — сказал он, осторожно поставив чемодан на палубу. — Будем знакомы: Олег Павлович Кравцов, кандидат физических наук.