Сокровище ювелира
Шрифт:
– Купырь вонючий! – вставила Шафраниха.
– Вишь ты, вишь! – закивал головою Гаруц.
– Да, да, и достославный магистрат ничегошеньки не знает. Старуха учит молодую, а та целуется, льнет к нему и еще черт знает что вытворяет с молодым Грегорианцем, сыном того антихриста, который украл у нас чудесный Медведград! И кто же эта старуха, а? Как думаете? Наша святая Магда. А молодая? Крупичева Дора, да, Дора! Тьфу, тьфу, тьфу! – заплевала Фраиха. – И мы, порядочные горожанки, должны все это терпеть?
– Не станем терпеть! – загорланила разъяренная толпа.
– В нашем
– С Грегорианцем!
– Дора!
– Эта лилия!
– К столбу лилию!
– К столбу Магду!
Магда дрожала от негодования, ее землистое лицо побагровело.
– Эй, ядовитая змея! Ты во сто крат хуже всех, кто когда-либо стоял у этого столба! – крикнула во все горло Магда.
– Ах ты гадина! Я честная горожанка, у меня собственный дом и муж цеховой мастер! И вы на это смотрите. вы это допускаете? – в бешенстве обратилась жена гвоздаря к толпе.
– К столбу ее! К столбу! – истошно заревела толпа и двинулась на лавку, решив взять ее приступом.
Камни, песок, комья грязи градом посыпались на деревянную лачугу. Призывая в помощь бога, старуха забилась в угол, разъяренная толпа была уже готова растерзать старуху.
– Назад, негодные! Или, клянусь честным крестом, раздроблю вам черепа этим прикладом! – загремел Рапак и, встав перед лачугой, замахнулся ружьем.
Глаза его сверкали, как у дикой кошки, усы от гнева топорщились, раскрытая грудь высоко вздымалась. Толпа в ужасе отступила.
– Назад, говорю вам! Чтоб вас чума взяла! Разве вы божьи творенья? Люди? Вы скоты, бездушные скоты! Что вам надо от этой нищей старухи, что она вам сделала, чего беситесь, за что хотите убить ее, как собаку? Разойдитесь сейчас же, а кто тронет бабку, тот распрощается с жизнью, я вытрясу из него душу!
Ошеломленные окриком страшного великана, люди на минуту притихли, но при виде спешивших к ним стражников в синей форме снова забесновались.
– А чего этот влах вмешивается в наши дела?
– Долой его!
– Бей его камнями!
Град камней посыпался на Радака. Один из них сбил с него клобук. Но харамия молнией кинулся в толпу, схватил за шиворот лавочницу Шафраниху и поднял ее в воздух, закрываясь ею от камней, как щитом. Лавочница извивалась, точно жаба на удочке, лицо ее стало красным, как у вареного рака.
Толпа ревела, шумела, смеялась и бранилась.
– Добрый день, Шафраниха! Вот теперь и качайся без качелей!
– Бейте влаха!
– Видали черта! Толстая лавочница-то как перышко! Висит, точно деревянный ангел над главным алтарем!
– Цельте ему в лоб! Чертова скотина!
– Что здесь происходит? Какой бес в вас вселился? – загремел Блаж Штакор, рослый мужчина с засученными рукавами, расталкивая локтями скопище народа. – Магда в крови! Вас бешеная собака перекусала, что ли, жалкие трусы?! Какие же вы горожане, люди! Вы турки, волки, вурдалаки! Если старуха в чем провинилась, на то есть власти. Разве вы судьи, а палка и камни – закон? Влаха ругаете, а сами что делаете, крещеные люди? Или вам на вечерне об этом читали? Расходитесь по домам! И стыдитесь! Или дома вам делать нечего? Беритесь за шила да за иглы. А у вас, женщины, что, разве
Харамия отпустил лавочницу, которая, бранясь, заковыляла, как ошпаренная курица, в свою лавку.
– Прощайте, – коротко бросил Радак Блажу, – вы добрый человек! – и, закинув за спину ружье, удалился.
Пристыженная и напуганная толпа разошлась, и первой с площади исчезла Фраиха. Последним унес ноги Джюро Гаруц, ощупывая свой опухший нос. Камень, отскочив от дощатой лавчонки, пребольно ударил глашатая по его острому носу.
Сидевшая у Крупича компания даже не подозревала, что происходит перед церковью св. Марка. Вино притупило слух, и никто не придавал значения крикам, доносившимся с площади. Пусть народ развлекается, не беда, если прольется даже немного крови. Городская стража всегда смотрела на такие потасовки хладнокровно, как на интересное развлечение. Пускай, дескать, народ сам рассудит, кто прав, кто виноват.
Вдруг распахнулась дверь и в комнату ворвался лавочник Шафранич, пузатый коротышка, в широкополой шляпе, с очень толстым и глупым лицом. Он был вне себя и пьян; за ним втиснулся и Грга Чоколин.
– А скажите-ка мне, что тут происходит? Живем ли мы в Загребе? Горожанин ли я и судья ли вы? Законная ли жена перед богом и людьми моя Ева? А? – выпалил единым духом коротышка-лавочник.
Гости в недоумении переглянулись, а капеллан постучал себя пальцем по лбу, показывая, что Шафранич помешался.
– Ну, ну, дорогой Андрия, не бушуйте, точно молодое вино! Скажите спокойно, что случилось? – добродушно спросил хозяин.
– Спокойно! Спокойно! Как же! Меня чуть удар не хватил, а вы «спокойно»! Что со мной случилось? Желчь разлилась, вот что! А почему? Содом, Гоморра, Вавилон! Срам, грех, безобразие! Мне, городскому асессору, моей жене, городской асессорше, это, это, тьфу!..
– Ей-богу, вы требуете, чтобы вас рассудили, но я не знаю, кто и в чем перед вами виноват? – промолвил удивленный судья.
– Specificatio et petitum [64] обвинения, дорогой мастер! – добавил глубокомысленно Каптолович.
– Расскажите господину судье все как было, кум Андрия, – сказал цирюльник, – он справедлив и привлечет виновного к ответственности.
– Хорошо. Итак, слушайте мое обвинение! Мою Еву схватили колики, извивается как змея. Ее новая шляпа – прости-прощай! Я заплатил за нее на королевской ярмарке пятнадцать динаров. Вы слышите? А во всем виноваты вы, мастер Петар.
64
Характер и повод (лат.).