Соль Саракша
Шрифт:
Потом побежали на своё это… Ну как назвать площадку для маленьких самолётиков, которые ещё и подводные лодочки?
Для транспорта, короче.
Собралась на поле, должно быть, вся гимназия — сотни три. Форму не носили, но одеты все были схоже, никто не оригинальничал: летняя рубашка да короткие штаны. Несколько чернокожих учеников, в том числе две девочки. Волосы у них тоже чёрные и похожи на пружинки. Были совсем узкоглазые и смуглые. Очков никто не носил. От них вообще шибало таким здоровьем, что с нашей жизнью даже сравнивать не хотелось.
Учителя ходили тут же, никого не строили и не успокаивали — незачем было.
Кого же они ждут? Местного начальника или столичного гостя? Никаких плакатов, никаких флагов, никаких национальных костюмов…
И никакого оркестра.
У нас гостя встречают кружкой пива и кристаллом соли, а у них чем?
А-а, понял. Ничем. Просто сейчас должны прилететь родители. Как в обычный летний лагерь. Сначала спихнули детишек на государство, а теперь соскучились. Громадная толпа, должно быть, образуется. Интересно, на отдельных самолётиках прибудут или на одном огромном? Лучше бы на одном, а то я такой не успел как следует рассмотреть. Потому что остальное мне не интересно — ну, разойдутся по углам, начнут сюсюкать над своими чадами, а чада будут стесняться товарищей и гордо отказываться от домашнего угощения…
Что же он нам хочет показать? Обычный семейный джакч?
И вдруг все взоры, как сказал бы Князь, устремились в одну точку. И была она не вверху, как я ожидал, а совсем в другом месте.
Тут любой джакнется.
На краю лётного поля (вот как эта площадка называется, вспомнил!) стоит кое-как сколоченная из досок будка. И очень она не похожа на другие здешние здания. Ни по форме, ни по материалу. Она скорее на сортир в нашем летнем лагере похожа. Который никто не хотел чистить, поэтому все бегали по кустикам, а потом, во время ночной военной игры, то и дело орали «массаракш!» да «джакч!», так что скрытного проникновения не получилось.
Но зачем здесь-то сие убожество? В этом гимназическом городке такие отхожие места, что впору Неизвестным Отцам квартировать! Там, поди, и плюнуть-то страшно — святотатцем себя почувствуешь!
Ну, может, и не сортир, а сарайчик. Может, там лопаты да грабли хранят. Хоть и не видел я тут ни граблей, ни лопат.
Почему же все на эту халабуду уставились? На дверь, кое-как сколоченную, словно к ней наш поэт умелые ручки приложил?
И вот эта самая дверь не открывается, а попросту исчезает. И выходит из будки человек. И направляется к нам.
А мы (они, конечно, но вы поняли) выстраиваемся в две шеренги и ждём, когда он к нам приблизится.
Он высокий, худощавый, немолодой; а старики здесь редко встречаются — не доживают, что ли, до старости? Лицо вытянутое, ни бороды, ни усов. Обыкновенное лицо. Обыкновенная здешняя одежда, разве что штаны не укороченные. И никакого сопровождения, не говоря уже об охране. Да и не поместилась бы там никакая свита.
Нет, всё очень даже просто: чей-то прославленный дедушка решил навестить внучка. А до того он много лет просидел в своей крошечной хижине затворником… Тем и знаменит…
Бред какой-то. «Волшебное путешествие».
Но мы начинаем бить ладонь о ладонь. Так выражают в том Саракше приветствие. Или восхищение. Или почтение. И, видимо, человек из сарайчика этого заслуживает…
Потом мы оказываемся уже в аудитории. Все норовят занять места на первых сиденьях, так что получается толчея.
Гостю приносят какое-то подобие кресла (вообще мебель тамошняя — это отдельная песня), и он располагается там в полулежачей позиции. Должно быть, спиной мается, как Мойстарик.
Гость начинает говорить. Я, понятно, ничего не слышу, да хоть бы и слышал — толку-то, но внимаю вместе со всеми.
Обычно во время лекций здешних преподавателей то и дело возникают в воздухе всяческие схемы, карты, показывают целые фильмы, а тут ничего. Только рассказчик и мы.
Тут я себя на том поймал, что слушаю безмолвную эту речь с разинутым ртом…
Покосился на Князя. Он, видимо, тоже только что рот захлопнул и зырит, не видел ли я его позора.
— Он пилот, — сказал Князь. — Видишь, руками показывает заход на посадку…
— Он подводник, — сказал я. — Он про торпедный залп толкует…
А потом этот дед выходил у нас и артиллерист, и танкист, и даже, пожалуй, музыкант — что-то такое изображал он длинными пальцами.
— Это бывший полководец, — решил Князь. — Пожалуй, маршал. Когда-то он выиграл решающую битву, и теперь там наслаждаются миром, за что безмерно этому деду благодарны…
— А где ордена и медали? — спрашиваю. — Карты, кинохроника боевых действий, схемы сражений? Это же типичное «как сейчас помню»…
— Нет, Чаки, — сказал Князь. — Люди такого масштаба в цацках не нуждаются. И войну вспоминать не любят. Он о чём-то другом им толкует. О чём-то более важном… Вон как на него смотрят!
И вот так мы за компанию с этими бодренькими и здоровенькими гимназистами иного Саракша слушали немой рассказ, ужасались, восторгались и даже пару раз хохотали. Как все — так и мы…
После этой лекции или рассказа начался у них разговор. Чтобы задать вопрос, мы (назовём это Саракш-1) поднимаем над головой сцепленные руки, изображая письменный знак вопроса, а в Саракше-2 надо всего-навсего поднять одну руку. Правую. Хотя можно и левую.
Больше всего вопросов было, конечно, у нас с Князем. Но только нас там никто не видел, не слышал и не догадывался о нашем существовании…
Тихо и незаметно в палату проскользнула воротившаяся Рыба, так что я даже вздрогнул, услышав её голос:
— Дину, миленький, поставь закладку на этом кадре. Пусть потом Чаки срисует вон ту лазоревую кофточку — тогда весь город ко мне за выкройкой прибежит…
Шёпот во мраке
Доктор и Рыба приехали голоднющие — и потребовали жрать. Мойстарик непременно бы проворчал: «Что же вас в госпитале-то не покормили?», но я воздержался. Даже Яррики меняются! Кроме того, приятно было наблюдать, как скоро уничтожается моя стряпня. Зря я боялся, что пересолил…