Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии

Васильев Федор

Оглянувшись направо и налево, я снова припал к прицелу…

Справа, уступом ниже, – наш дзот. В нем мои друзья пулеметчики. Среди них Липаев и Терьяков. Смелые и сильные ребята. Терьяков позавчера вернулся с побывки.

Вернулся – и сразу ко мне в этот окоп.

– Вот ты где, Федор, зарылся… Днем с огнем не сыщешь. Здравствуй…

Он стоял передо мной без шинели, туго перехвачен ремнем, бодрый.

– Письма тебе от матери и Ани привез.

Лопата выпала из моих рук.

– Как они там?

– Ничего, живут. Гостинец тебе передали!

Мы присели на дно еще необорудованного окопа. На три недели давали Терьякову внеурочный отпуск за пойманного немецкого лазутчика, но он недогулял, вернулся раньше срока на пять дней, однако наказы товарищей выполнил – побывал у родителей однокашников-москвичей.

– Шлем твой, Федя, матери отдал, – рассказывал он с нескрываемой добротой в голосе. – Рада мать была. Повертела в руках шлем, дырочку в нем нашла, пятнышко коричневое рассмотрела и спрашивает: «Федюшкина кровь?» «Да, – говорю, – его!» Всплакнула. Поднесла шлем к лицу, вроде бы принюхалась, опять всплакнула. На видное место, на комод, поставила его звездой напоказ. «Пущай, – говорит, –

так и стоит до Федора».

– Значит, верит, вернусь, спасибо ей, – вслух подумал я.

– А это вот тебе. – Терьяков, улыбаясь, быстро развернул газету и извлек из свертка банку меда, подвинулся ближе ко мне. – Наказала довезти в сохранности. Пусть, говорит, Федор полакомится…

Пока Терьяков открывал банку с медом, я все вспоминал мать. Перебирал в уме каждую ее морщинку. И грусть охватила меня: ведь она не знает, что у нас наступили тревожные дни.

Часа два просидел в моем окопе Терьяков, помог мне закончить оборудование стрелковой ячейки и затем пригласил меня в дзот к друзьям.

– У-у, бисова детина, явился! – проворчал на Терьякова всегда добродушный и невозмутимый Иван Дорошенко, полный, лобастый командир пулеметного расчета. – А где гостинцы?

Терьяков недвусмысленно ответил:

– Помнил о тебе, Дорошенко, помнил. Чемодан зеленого лука и ведро меда старшине преподнес, к обеду все на столе будет, отведешь душу.

Жилистый и костлявый, как я, Андрей Новоселов резко махнул рукой:

– Не об этом говорить надо. Вы все о жратве толкуете, будто и заботы другой нет, – укорил он.

Конец ознакомительного фрагмента.