Солдат и мальчик
Шрифт:
Именно сейчас, на пороге дома, со всей очевидностью он понял так ясно, яснее некуда: что жила тетка и только поэтому уже было хорошо. Родная кровь, другой не сыскать на целом свете.
Пустой дом не казался своим домом, он был как реликвия, как фотография прошлого. Вроде музея детства.
Андрей поднялся, заглянул в окошко. В полумраке помещения трудно что-нибудь разобрать. Стекла были грязные, а между рамами лежала пожелтевшая вата, наверное, она лежала с довоенной поры.
Андрей вдруг вздрогнул: прямо у его лица за стеклом пробежала большая мышь.
За его спиной кашлянули. Он обернулся, так, машинально, на дорожке стояла старая женщина в валенках и шубе, придерживая воротник рукой.
– Вы кого-то ищете? – спросила она простуженным голосом, срывающимся на шепот. Андрей, не поворачиваясь, сказал:
– Нет, не ищу. Я домой пришел.
Это прозвучало странно. Но он сказал именно так:
«Я домой пришел».
Женщина продолжала смотреть на него, не двигаясь и не мигая. Андрею стало не по себе от ее неподвижного, неживого взгляда. Заметила ли она что-то в его лице или просто пришла в себя, но ровно произнесла:
– Значит, вы Андрей? Как же я вас не узнала? Но вы выросли… Ну, конечно, вы были мальчиком, а стали мужчиной.
Женщина не удивлялась, она просто вспоминала вслух. Ей, наверное, было безразлично, что он-то ее не помнил. Впрочем, она сказала:
– Вы меня забыли, и немудрено. Столько лет… И столько лет войны. Но я вас помню и маму вашу помню. Меня зовут Марина Алексеевна. Дети меня называли тетя Маня.
Теперь, когда она произнесла это, в памяти Андрея прорезался образ женщины, молодой, быстрой, смешливой, которая приходила к матери, что-то колдовала с ней на швейной машинке. Иногда мать разрешала Андрею вертеть ручку.
Андрей вспомнил, что у этой женщины была девочка Оля, крохотное существо с кружевным воротничком и голубым бантом. Однажды Олю привели в гости, и все шутили, называя их женихом с невестой. Андрей тогда изо всех сил невзлюбил девочку.
Вот что он сейчас вспомнил, удивляясь своей памяти. Никогда он об этом не думал и не догадывался, что это возможно. Война как ударом ножа поделила воспоминания на те, что были существенны для дальнейшей жизни, которые помогали жить, и на те, что ничего уже не значили, как бы ни казались прежде велики.
Женщина все понимала, как Андрей. Она произнесла; – Да, война, война. Многое переменилось. Но ведь ваши здесь не живут, вы не знали? Пелагея Сергеевна эвакуировалась на Урал… Или за Урал, я уж точно не помню. Она уехала вместе с заводом.
– Уехала, – сказал Андрей и замолчал. О чем же теперь говорить, если эта тетя Маня одним махом отняла отдаленную надежду на встречу с теткой в родном доме.
Без интонаций, без интереса он спросил, кто же сейчас живет в их доме. Ведь кто-то живет?
– Конечно, – отозвалась женщина. – У вас поселили начальника гаража, он сам из Литвы. Но вещи ваши стоят, хоть, правда, я давно не была… Но, думаю, что вещи целы, они вам принадлежат.
Андрей стоял молча, и тетя Маня повторила:
– Я говорю, что сейчас многих вселяют в чужие дома, а потом
– Не знаю, – произнес Андрей. Сейчас он действительно ничего уже не знал. Он добавил: – Да нет, ненадолго. Проездом.
Тетя Маня кивнула, хоть ничего, наверное, не поняла.
– Можете зайти ко мне, я через два дома живу. Оленьку мою помните?
– Да, – сказал Андрей.
– На фронте. Как все. А у меня снимают площадь военные, муж с женой. Заходите, Андрюша.
Последнее: «Заходите, Андрюша» – она произнесла будто жалея его. Повернулась и тихо пошла, с хрустом приминая старую траву своими валенками. Андрей остался стоять. Полез в карман за папиросами, но вспомнил, что отдал их рыжему солдату, и пожалел. Не мешало бы сейчас закурить.
Он прислонился к стене дома. Чужого теперь дома. Бездумно глядел перед собой, чувствуя только пустоту и холод. Медленно дошел он до крыльца, чужого крыльца, взошел по чужим ступенькам и вошел в чужие сенцы. Взял мешок и оружие и, так держа их в обеих руках, пошел прочь по обочине Рязанского шоссе. Шел, все ускоряя шаг, будто боялся, что его могут окликнуть и спросить, а кто он такой и что он делал в этом доме.
– 7 —
Андрей возвращался в часть. Теперь он не только понимал, а болезненно чувствовал, что его родной город изменился. Не просто изменился, он стал похожим на все другие города, как похож на солдата солдат. Военный быт, недавняя близость фронта, ощущение пережитой опасности – все это наложило на облик города свой суровый отпечаток. Но изменились и люди, их лица, их походка. Не было просто гуляющих, торопились на смену, со смены, в магазин или по служебным делам.
Многие встречные тащили в руках или под мышкой дровину, доску или прямо в авоське кусок торфа.
Счастье, что кончилась очередная военная зима и можно вздохнуть свободнее. Но еще холодны апрельские ночи, и нужно подтапливать печку, готовить пищу, да и оставалась забота о будущей зиме. Она хоть и была за горами и до нее еще требовалось дожить, но по возможности сейчас надо было запасаться, собирать по крохам будущее тепло. Холод съедал все живое в человеке, сковывал его душу. Огонь же приносил облегчение, надежду. А как без надежды возможно жить и приближать победу над проклятым врагом?
Андрей подходил к станции, посмотрел на часы. У него были ручные часы, толстые и большие, марки Кировского завода. Ему вручили их как драгоценную награду при выпуске из ремесленного училища. Он был лучший ученик.
Это произошло незадолго до начала войны.
Андрей понял, что не использовал и трех часов из отпущенных ему двадцати четырех. Он уже мог видеть свой эшелон, солдат, сидящих перед вагонами. Живо представил лейтенанта Сергеева, сочувственные лица дружков и старшего сержанта Потапенко, который будет рад его возвращению больше остальных, готовый принять Андрея в свои железные объятия. Но не сержантской хватки боялся Андрей Долгушин. Боялся он расспросов, которые неминуемо будут, а еще больше не хотел сочувствия.