Солдатами не рождаются
Шрифт:
– А я должна была вам это сказать, раз нашла вас. Разве можно скрывать такие вещи!
– Это верно.
– Я сосисок только половину сварю, а остальные вам оставлю.
– Варите все, – сказал он. – У меня аппетит здоровый, при любом настроении.
– Почему вы на Наде не женились? – не поворачиваясь к нему и продолжая заниматься своим делом, спросила она.
– А разве она вам, пока вы квартиру с ней убирали, всех подробностей не доложила?
– Никаких подробностей она мне про вас не докладывала. Только
– Врет. Ни в чем она не виновата. Просто не любила меня. Даже лучше, что ничего из этого не вышло.
– А почему вы и потом ни на ком не женились?
Он молчал, потом рассмеялся.
– Почему вы смеетесь?
– Потому что, когда хочешь на такой вопрос совершенно правдиво ответить, в устах мужчины звучит как-то смешно. Но все равно, скажу: без любви жениться не хотел. Это неудачливые барышни обычно так о себе говорят: хотела выйти замуж только по любви! Не надо заставлять человека говорить все, что он думает, смешно получается.
– Ничего смешного, – сказала Таня, открыла крышку чайника с заваркой и понюхала. – Уже заварился. Крепкий, как до войны. Сказали, чтоб я ничего не жалела, вот я и не пожалела…
– Сейчас, – сказал он. – Только позвоню, будет ли машина, чтоб знать, в каком темпе ужинать.
– Оказывается, у вас даже телефон, – как о чуде, сказала Таня, когда он, позвонив и узнав, что машина придет, вернулся на кухню.
Она за два месяца на Большой земле все еще никак не могла привыкнуть, что в квартирах бывают телефоны, что на дверях висят почтовые ящики, что люди отправляют друг другу письма и телеграммы.
– Не было телефона, выключили, – сказал Артемьев. – Но у меня в Управлении связи один друг еще с Халхин-Гола, и я, когда думал, что иногда тут ночевать буду, попросил его сделать. Ладно, будем ужинать! Водки, правда, всего четвертинка!
– А я вам еще «тархуна» достану, мне тетя Поля свой дала, – поспешно сказала Таня.
– Нет, «тархун» по дороге на харчи менять будете.
Он открыл четвертинку и только тут заметил, что она не поставила себе рюмки.
– Если в мою пользу экономите, так я пошутил, что четвертинки мало.
– Не потому. Я позавчера слишком много выпила портвейна, до сих пор ничего не хочется.
– Тогда на дно, чтоб чокнуться.
Она молча подставила чашку и обрадовалась, что он и правда налил совсем немного.
– За ваше свидание с отцом и матерью! – Артемьев чокнулся и выпил.
– Боюсь, что отец умер. Как получила телеграмму с одной маминой подписью, все об этом думаю…
– Подождите, стойте… – остановил он ее. Он был полон добра к ней, и ему захотелось сделать для нее чудо. – Хотите, попробуем сейчас позвонить вашим родителям?
– Но это же невозможно, – ошеломленно сказала Таня.
– А мы возьмем да попробуем… – Он встал из-за стола. – У вас в телеграмме адрес был.
Она
– «Караванная, девять», – вслух прочел он. – Может, они там и живут в общежитии при заводе? Кого на заводе больше знают: отца или мать?
– Отца. Мать перед войной не работала.
– А вы пока сидите, чего встали? Это еще долгая песня.
Она опустилась обратно на табуретку, но, когда он уже был в дверях, окликнула его:
– Подождите…
– Ждать некогда, – сказал он. – Или звонить, или нет.
– Нет, нет, звоните, это я просто так… все не могу себе представить…
Она услышала через дверь, как он, вызвав какого-то полковника Харитонова, уговаривает его дать Ташкент, партком завода, который помещается на Караванной, девять.
– Ничего! Мне не найдут, а ты скажешь – тебе найдут… Потому и прошу тебя, что невозможно… Ну, что тебе объяснять – нужно, значит, нужно… Нет… Партком вызываю, при чем тут женщины?.. Большое тебе спасибо, Николай! Утром улетаю на Донской. Первый же трофейный «вальтер» тебе пришлю…
Таня сидела и слушала; сначала чуть было не вскочила и не остановила его, чтобы не уговаривал: зачем это?.. А потом, когда он сказал «Спасибо, Николай!», подумала о муже, который тоже Николай, и даже не о нем, а о том, что почти никогда не думает о нем. Даже странно, до чего она не думает о нем!
Артемьев вернулся с радостным лицом. Он был доволен, что ему, кажется, удастся совершить чудо для этой женщины.
– Может быть, вы ему мой «вальтер» подарите? – спросила Таня, когда Артемьев снова сел напротив нее за стол. – Он у меня трофейный, не записанный за мной.
Ей было бы жаль, если б он согласился, но она все-таки предложила.
– Еще чего! Там, на Донском, этого добра, когда немцы сдадутся, через голову будет…
– А вы думаете, они сдадутся? – спросила Таня.
– А что же им делать?
– А мы там в тылу их ни разу в плен не брали. – Таня задумалась, потому что вспомнила, как Каширин, единственный раз за все время, изматерил ее, когда она пожалела двух захваченных в бою немолодых немцев из карательного батальона, пожалела и предложила что-то несуразное.
«Значит, тебе их жаль? – сказал тогда Каширин. – А мне их не жаль?.. Ты у меня за них просишь! А мне у кого просить? У царя небесного? Кто за чужой счет добрый, тот сволочь. Уходи… А то тебе самой прикажу их…»
Немцев из карательного батальона расстреляли, а Каширин потом неделю не говорил с нею. Обиделся, что напомнила ему о его жестокости, вынужденной, но уже привычной. Значит, и у него самого душу свербило от этого, иначе не обиделся бы, просто обругал бы, и все…
А теперь, если окруженные в Сталинграде немцы сдадутся, их будет много, очень много, так много, что трудно себе представить…