Солдатами не рождаются
Шрифт:
Гусаров ответил своим густым, как из бочки, голосом, что для такого случая горилка еще есть, и, повернувшись к Тане и прихватив ее под локоть, с неожиданной для его голоса и вида церемонностью добавил:
– И вас милости прошу в нашу честную компанию, если, конечно, других личных планов нет.
– Какие же у меня планы? – сказала Таня, радуясь приглашению.
– А что у вас за горилка? Типа «тархун»? – спросил капитан из газеты.
– Подымай выше. Типа «сырец», – сказал Гусаров, – а для вас, – снова обратился он к Тане, – есть бутылка
– А ты расскажи, расскажи ей, – сказал Каширин, – как тебя тогда хотели к ордену представить, а ты попросил, чтобы лучше в благодарность новую кожанку и штаны кожаные выдали.
– Да, было такое дело, по дурости молодых лет, – сказал Гусаров. – Я Каширину рассказал, а он смеется, думает, вру. А я не вру, так оно и было, хотя сейчас и трудно поверить.
– Гусаров у нас сегодня тройной именинник, – сказал Каширин. – Во-первых, как-никак орден, а не полушубок на этот раз выбрал; во-вторых, до того боевой доклад сделал, что товарищ Сталин всех генералов побоку, чтобы только Гусарова дослушать; а в-третьих, жена приезжает… Когда мне с вещичками из номера удаляться?
– Вечером, – сказал Гусаров. – Придем, буду еще на вокзал звонить.
– Правда, жена приезжает? – спросила Таня, как всегда торопливо радуясь чужому счастью.
– Должна приехать, – вздохнул Гусаров.
– А чего ты вздыхаешь? – сказал Каширин. – Грехов за тобой нет. Могу, как сосед, справку с печатью выдать!
– Грех тот, – сказал Гусаров, – что едет, бедная, из Омска шестые сутки, а не знает, что сегодня встретимся, а завтра простимся.
– Опять улетаете? – спросила Таня.
– А что мне делать, я ж не военный, как он, – кивнул Гусаров на Каширина. – Ему, если б попросился, и на фронте место нашли, а я райкомщик, мне дорога одна – обратно, к себе в район… Заходил на днях в МК, к старому товарищу, и даже позавидовал: как немцев из-под Москвы погнали, так сразу все райкомщики, кто жив и не на фронте, обратно на своих местах. А наша Брянщина когда еще к нормальной жизни вернется!..
– Тем более что ты там у себя ни одного моста в живых не оставил, – сказал Каширин.
– А что делать? – невесело отозвался Гусаров. – Фронт ближе подойдет – все, что еще цело, дыбом поставим. Через это не перепрыгнешь!
– Ладно прибедняться, – сказал Каширин и обернулся к Тане: – Его там, где мы были, знаешь как хвалили? Мастер рельсовой войны!
– Мастер-ломастер, – снова невесело усмехнулся Гусаров.
– А вы не могли попросить у товарища Сталина, чтобы вас самого к семье отпустили? – спросила Таня. Слушая разговор Каширина и Гусарова, она все время удивлялась: неужели ничего нельзя придумать, чтобы Гусаров и его жена повидались подольше?
– Как-то не попросилось, – сказал Гусаров. – Когда в Москву вызвали, надеялся, что сам к ней слетаю, а потом ждали приема со дня на день, куда
Так, разговаривая, дошли до гостиницы и поднялись на третий этаж, в угловой двухкомнатный номер, который занимали вместе Каширин и Гусаров.
Гусаров сразу взялся за телефон: звонить на вокзал, а Каширин и капитан из газеты стали собирать на стол. Таня помогала им, мыла взятые с умывальника стаканы.
– Можно из буфета посуду попросить, – сказал Гусаров, оторвавшись от телефона. – Да и принесут, глядишь, еще чего-нибудь, у меня талоны есть.
Но Каширин махнул рукой.
– Побереги свои талоны для жены. Обойдемся наличностью.
Капитан из газеты отстегнул от пояса нож с красивой наборной ручкой, и Таня стала резать им хлеб.
– Покойник Дегтярь подарил, – сказал про нож капитан из газеты, стоя у Тани за спиной.
Она ничего не ответила.
– Не забыли его?
Таня обернулась и посмотрела капитану из газеты прямо в глаза:
– Нет, не забыла, товарищ Люсин.
Она знала, что вопрос задан со значением, не отвергала этого значения, но говорить об этом не хотела.
– Хороший был мужик, верно? – не успокаивался капитан из газеты.
– Хороший был мужик, верно, товарищ Люсин, – как эхо, ответила Таня, продолжая смотреть ему в глаза до тех пор, пока он не отвел их.
– А что ты с ним так официально? – обрывая их разговор, сказал Каширин.
– У него имя есть – Николай, можно и Коля.
– Слушаюсь, товарищ полковник.
– Чего «слушаюсь»?
– Буду звать товарища капитана Колей…
Она улыбнулась, насильно погасив в себе неприязнь к этому человеку, заговорившему о том, о чем не надо было заговаривать. Не хотелось портить праздник ни Каширину, ни себе.
Гусаров наконец оторвался от телефона и сказал, что если не врут, то жена вроде бы приезжает не в одиннадцать, как думали раньше, а в семь, поезд нагоняет опоздание. У него было радостное лицо. Да и не удивительно: ему, бедняге, приходилось теперь считать каждый час.
Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с флягой и поллитровой бутылкой портвейна.
– Под пробку, – удовлетворенно сказал Люсин, тряхнув флягу над ухом. Потом, отбив сургуч вилкой, открыл портвейн.
Сырец перелили в графин и разбавили водой. Стаканов было всего два, и Люсин налил первым Тане и Каширину. Таня придержала его руку, но он все-таки налил ей почти полный стакан портвейна.
– А может, Гурского подождем, он прийти обещал. – Каширин поглядел на часы.
Гурский был второй корреспондент, прилетавший тогда в бригаду с Люсиным и вдвоем с ним писавший потом очерки. Таня обрадовалась, услышав, что он тоже придет: там, в бригаде, он показался ей веселым человеком.