Соленые радости
Шрифт:
Раз змеи на дороге – значит, иду тихо. Так тихо, что они не поспевают удрать. Значит, у меня совсем неплохой шаг. Я грузен, но идти могу и умею.
Вытираю платком лицо, шею. Оглядываюсь. Воздух прозрачнее родниковой воды. Ветер утробно подвывает в стволах. А может быть, ветер просто скрадывает мои шаги?..
Подхожу к собаке. Старый след не дает ей покоя. Она ерзает, скулит.
– Ищи! – командую я.
Пес срывается на бег и сразу теряет след. Длинными прыжками начинает искать его. Хлопотливо неспокоен обрубок хвоста. Шея далеко вытянута – так, что ошейник кажется
Конечно, ошейник надо бы снять. Многие считают, что собака в ошейнике может попасть в беду. И я знаю такой случай. Отличный кобель – гордон с аристократической родословной и кучей медалей- утонул в тростниках. Кинулся за убитой уткой и зацепился за коряжину. Толстый мозолистый сук прорвался под ошейником за спину и лишил пса возможности вывернуться. Он и голоса подать не успел, как вместе с коряжиной погрузился в воду.
Но здесь лягаш у меня на виду, а ошейник необходим, чтобы брать его на сворку, а брать его время от времени не лишне, и отнюдь не только из соображений охоты. Набалован он и строптив. И даже плеть не всегда приводит его в чувство. А все это еще и потому, что к этой породе щедро прилита кровь гончей.
Гончие же дики и необузданны в работе, как их не держать близко к себе. В старину псовые охотники твердо держались мнения, что «ни одна из охотничьих собак не обладает таким количеством зверских инстинктов, сколькими наделена гончая собака, преимущественно зверогон; его жадность, зоркость и злоба без постоянного внимания и строгого за ним досмотра ведут его прямо к зверской одичалости». И я вспоминаю недавно читанную книгу о псовой охоте в степях у Хопра. Здесь с острова, то есть леса посреди полей, брали по тридцать-сорок лисиц. А остров-то всего ничего: несколько километров в ширину и длину. А в полях паслись дрофы, стрепеты и во множестве водились сурки. И было это менее ста лет назад…
Я вздрагиваю и оборачиваюсь на треск – большая стрекоза взлетает с моего плеча. Дымчато-сине узкое брюшко, испещренное жилковатым узором. На меня таращится неподвижная округлая головка, похожая на маску. Лаково зелена крутая грудь. Это коромысло синее- узнаю я. Она отдается ветру и мгновенно пропадает. В памяти остается трепет прозрачных крылышек.
И тут я замечаю, что пес идет верхним чутьем. Сердце всколыхнулось у меня и заколотилось где-то в горле. Проворно ступаю за ним.
Вздев морду, сузив глаза, пес будто плывет по воздуху. Я всегда считал этого пса настоящим охотником. Окаменевший во всех иных движениях, кроме движения по запаху, он лишь перебирает лапами. Он выхватывает эту струю запаха из воздуха, из множества иных запахов.
Его шаг становится тягучее. Он уже идет с остановками. Я догоняю его и крадусь в десятке метров позади. Хвост у пса напряженно оттопырен. Ход нервный, порывистый: это из-за птицы, она то бежит, то затаивается, а порой и ветер вдруг спадает или меняет направление.
Рот у меня пересыхает. Вдруг ощущаю, как подобраны и послушны мои мышцы. И как ловок и точен мой шаг.
Крадусь за псом. Спускаю предохранитель. Глаз все замечает. На болоте тихо. Только ветер шевелит ветки кустов. Настороженно замечаю любые перемены. Чуток к ничтожному шевелению. Поле зрения странно расширяется. Вижу все сразу. Не свожу глаз с собаки.
Птица срывается в метрах шестидесяти. Ее взлет ожег мою грудь. Это старая тетерка. Ее перо почему-то кажется мне голубоватым, нежным и голубоватым. Дистанция велика. Веду за ней стволами, потом опускаю ружье.
Пес скачет, чтобы видеть птицу. Она отклоняется вправо к рощице у основания холма. Замечаю место, где она планирует в кусты. Это метрах в четырехстах. Что ж, после можно попытаться взять ее. Но сначала пошарим здесь.
Подсвистываю. Пес, повинуясь, вразвалку бежит ко мне. Поднимаю руку. Он садится. В коричневых глазах нетерпение и азарт.
Я перевожу дыхание. Сзади на моих следах распрямляется травка. Сапоги по щиколотку в сизоватом клюквенном соке и кожуре. Срываю ягоды. Они неспелы и кислы. Листья клюквы жесткие, беловатые снизу.
Душно воняет псиной. Шерсть у пса склеилась в кисточки. Выщупываю в карманах патроны: не забыл ли. Я не люблю патронташи. Запас обычно ношу в карманах куртки. В правом с мелкой дробью, в левом от третьего до пятого номера.
– Ищи! – командую я. И рукавом протираю прицельную колодку.
Пес уходит прыжками. Потом рысит между кустами. Он не находит запах и горячится. Накручивает круги. Всхрапывая, срывается на бег.
Подаю не один свисток прежде, чем он оглядывается на меня. Подзываю к себе, сажусь на корточки и притягиваю к себе за ошейник. Надо успокоить пса. Глажу. Часто и жарко ходят у него бока. С языка скапывает слюна. Язык узок и длинен. Отмякнув, брыли обнажают желтоватые клыки. К языку прилипла перекушенная в нескольких местах травинка. Пес звучно сглатывает слюну.
Я не выпускаю и глажу его до тех пор, пока не чувствую, что дышит он ровно и ослаб у меня в руках. Теперь он не станет напирать на птицу. Что ж, определим, выводок тут или нет. Я шепчу: «Ищи». И отпускаю ошейник.
Пес наметом идет по мохнатому ложу болота, мотая мордой от букета крепких запахов. Он «челночит» по всем правилам. Я едва поспеваю за ним, смахиваю с бровей пот. Пот обильно бежит между лопаток. Я уже не выбираю дорогу. Я вижу, пес взял свежий след. Обрубок хвоста опять напряженно оттопыривается. Пес слегка припрыгивает. Он всегда припрыгивает, когда прибавляет ходу. У него была перебита задняя лапа и срослась с изъяном.
Метров двести я почти бегу за псом.
Скоро мы догоним птицу. Пса душит запах. Я спускаю предохранитель и прибавляю шаг, чтобы выйти на верный выстрел, если птица не станет выдерживать стойку или сорвется еще раньше.
Петляем по буроватому мшарнику. Иногда я пробегаю несколько шагов, но незаметно для пса, чтобы не загорячить его.
Я почти уверен: старка уводит от нас выводок. Пес опять идет верхним чутьем. Глаза полузакрыты – глянцевые щелочки вместо глаз, будто в бреду каких-то видений. Он вскинул морду и, не отвлекаясь на посторонние движения, одурело повинуется только запахам. Его движения сосредоточенно скупы.