Солнце мертвых (др. изд.)

Шмелев Иван Сергеевич

Глаза бы не глядели…

Бежит сынишка Вербы с горки, кричит-машет:

– Павка-то ваш!.. на память!..

Павлин… А где же павлин?.. Что-то не слышно было последние дни его тоскливых криков, не видно было его одинокого мотанья на пустыре. Что такое – на память?

Я вижу сломанное перо с глазком, новенькое перо, осеннее, явившееся на смену. Он еще хотел жить, бедняга, своими силами хотел жить – ничей. Я вижу в руке мальчишки и серебристое – из крыла, и розовато-палевое, чудесное!

– На винограднике подобрал, под горкой. Должно быть, доктор с тычка подшиб палкой, а перья на виноградник выкинул… собаки, мол, разорвали!

Последний привет – глазок.

Павка со мной простился – прислал на память. Он же был такой добрый, он так доверчиво говорил – не дашь? И отходил покорно. Мы первые с ним начинали утра… Он никогда не ушел бы – я первый его покинул. И он, одинокий, гордый, отъединился на пустыре – ничей. Теперь не будет и пустыря – ушел хозяин.

– Все к даче доктора, на тычок, ходил Павка, а у них ни крошки. Вчера у нас занимать приходили. И что-то жареным пахло, будто индюшкой. А чего им жарить?..

Доктор съел моего павлина?! Чушь какая… Не дядя ли Андрей? Он ведь недавно спрашивал…

– А у нас другой гусь пропал! Это Андрей проклятый, некому больше… Наш гусь все в их сад забирался, где у бассейна лягушки квакчут. Убью! вот подстерегу к ночи да из двустволки в зад, утятником! Меня не засудят, я мальчишка… Скажу, с курка сорвалось!

Я беру остатки моего – не моего – павлина и с тихим чувством, как нежный цветок, кладу на веранде – к усыхающему «кальвилю». Последнее из отшедших. Пустоты все больше. Дотепливается последнее. А-а, пустяки какие!..

Круг адский

Тянется из неведомого клубка нить жизни – теплится, догорает. Не таится ли в том клубке надежда? Сны мои – те же сны, нездешние. Не сны ли – моя надежда, намечающаяся нить новой, нездешней жизни?.. Туда не через Ад ли ведет дорога?.. Его не выдумали: есть Ад! Вот он и обманчивый круг его… – море, горы… – экран чудесный. Ходят по кругу дни – бесцельной, бессменной сменой. Путаются в днях люди, мечутся, ищут… выхода себе ищут. И я ищу. Кружусь по садику, по колючкам, ищу, ищу… Черное, неизбывное – со мной ходит. Не отойдет до смерти. Пусть и по смерти ходит.

Темнеет в моем саду. Молодой месяц уходит за горб горы. Почернела Кастель, идет с Бабугана ночь. Под ним огневая точка – сухая трава горит, – под будущую пшеницу?.. Не будут сеять пшеницу – последнее. Будут сеять другие, кто выживет и дождется тучной земли, тленьем набравшей силы. Не костер ли горит под Бабуганом? Не страшно ему гореть! Каждую ночь погибают под ножом, под пулей. По всей округе, по всем дорогам. А круг все узится. Везде доживают люди по пустынным дачкам, по шоссейным будкам, по хуторкам. Застрявшие дорожные сторожа и сторожихи, былые прачки, беспомощные старухи, матери с мелюзгой сыпучей. Некуда никому уйти. Пойти за горы? дотащиться до перевала и умереть неслышно? Это они могут сделать дома. А в шоссейной будке чего бояться? Изнасилуют девочку? Изнасилуют… а может, и швырнут хлеба!.. Не убежишь из круга. Камню молиться, чтобы разверзлись горы и поглотили? пожгло солнцем?..

Уйти? Бросить осиротевший домик и балочку, где орех-красавец? Последнее поминание… Размечут, порубят, повырывают – сотрут следы. Я не уйду из круга.

Табак весь вышел. Курю цикорий. Кто-то еще покупает книги, но у меня и книг нет, зачем книги?! А кто-то покупает… кто-то говорил недавно про… что? Да, Большая энциклопедия!.. Когда-то и я мечтал купить Большую энциклопедию! Продавали ее «в роскошном переплете»… Купил кто-то по полфунта хлеба… за том! Кто-то еще читает Большую энциклопедию… Да, когда-то писали книги… стояли книги в роскошных переплетах, за стеклами… Теперь я вспомнил… у Юрчихи тоже стояли, «в роскошных переплетах». Она и

продала за полфунта хлеба. Зачем ей книги, хоть и Большая энциклопедия! У нее внучек лет двух – зачем малышу Большая энциклопедия? Разве он вырастет? без матери, без отца… Старуха голову потеряла… Живет у самого моря, в глухом саду. Сына у нее убили, невестка умерла от холеры. Живет старуха в щели, с внучком. Там пустынно и море шумит. Слушает она день и ночь свое море. И муж и сын моряками были, на своем море. Пришли и – убили сына. Не будь лейтенантом. «Пожалуйте, лейтенант, за горы, от моря, – маленькие формальности соблюсти!» Не уехал лейтенант за море, остался у своего моря. Не оставили его у моря. Шумит оно у пустого сада и день и ночь, не дает спать старухе. Сидит старуха, нахохлилась в темноте, – слушает, как шумит море, как дышит мальчик. А жить надо: оставили ей залог – мальчик! У своего моря – мальчик… И продала старуха лейтенантову шубу, запрятанную в камни. Кому-то еще нужна шуба. Хорошая, с воротником шуба… Не старухе же надевать ее! А внучек когда еще вырастет с отца, дорастет ли до шубы! Да еще и убить могут… Придут и спросят:

– А это у тебя чей мальчик?

Скажет им старуха:

– А это вот этого… того… сына моего, вот которого вы убили… моряка-лейтенанта Российского флота! который родину защищал!

– А-а… – скажут, – лейтенанта?! Так ему… и надо! всех изводим… Давай и мальчишку…

Могут. Убили в Ялте древнюю старуху? Убили. Идти не могла – прикладами толкали – пойдешь! Руки дрожали, а толкали: приказано! От самого Бэла-Куна свобода убивать вышла! Идти не можешь?! На дроги положили, днем, на глазах, повезли к оврагу. И глубокого старика убили, но тот шел гордо. А за что старуху? А портрет покойного мужа на столике держала – генерала, что русскую крепость защищал от немцев. За то самое и убили. За что!.. Знают они, за что убивать надо. Так и Юрчихина внучка могут. Вот и не нужна шуба. Правильно.

А говорят ли они по радио – всем – всем – всем:

«Убиваем старух, стариков, детей – всех – всех – всех! бросаем в шахты, в овраги, топим! Планомерно-победоносно! заматываем насмерть!» —?..

Вчера умер в Профессорском Уголке старичок Голубинин… Бывало, в синих очках ходил – ерзал, брюки старенькие, последние, дрожащей щеточкой чистил на порожке… Три месяца выдержали в подвале… за что?! А зачем на море после «октября» приехал? Бежать вздумал?! Отмолили старика – выпустили: на ладан дышит! Привезли вчера к вечеру, а в одиннадцать – сподобил Господь – помер в своей квартирке, чайку попил. Хоть чайку удалось попить!

А старуха Юрчиха добрая, как ребенок. Выменяла шубу на хлеб – на молоко – на крупу, – гостей созвала на пир: помяните новопреставленного! Все приползли на пир: хлебца попробовать, в молочко помакать… – нет шубы! Ходит по саду с внучком, на свое море смотрит… Придумывает – чем бы еще попотчевать? Стулья да шкаф зеркальный… Набежит покупатель какой с базара – отвалит хлеба и молока кувшин: опять приятно на людях есть. А если зима придет?.. А можно и без зимы… можно устроить так, что и не придет зима больше…

Ходит старуха по садику, внучка за ручку держит. На свое море смотрят. Рассказывает про дедушку, как он по морю плавал, – вон и портрет его на стене, в красной раме… Висел и – уполз со стенки. Пришли – спросили:

– Это у тебя кто, старуха? почему канты на рукаве?

– А муж покойный… капитан, моряк…

Хотели взять капитана. Выплакала старуха: не военный капитан, а торговый, дальнего плаванья. Слово только что – капитан!

И запрятала старуха своего капитана в потайное место. Кружит по саду, кружит… нет выхода.