Солнце на стене
Шрифт:
— Они все время пристают ко мне.
— Ладно, — говорю я. — Показывай…
Мне все еще не верится, что эта высокая красивая девушка моя жена. Я, наверное, очень счастлив. Даже на работе ребята стали подшучивать над моим сияющим видом. Оказывается, я могу не услышать, когда ко мне кто-либо обращается, могу без всякой причины улыбаться. И совсем разучился сердиться. А при моей бригадирской должности это иногда необходимо.
— Я не могла дождаться, когда закончится последняя лекция, — говорит Оля, прижимаясь ко
— А я гудка, — говорю я.
Мы проходим мимо нового здания, я беру ее за руку и отворяю дверь. Какое-то учреждение. Длинный освещенный коридор и двери с табличками.
Я крепко прижимаю Олю к себе и целую. Она что-то хочет сказать, показывает глазами на коридор, но потом тоже умолкает. И я вижу, как жарко блестят ее огромные глаза…
— Нашли место, — слышим мы суровый голос. Перед нами солидный мужчина в коричневом костюме и галстуке в горошек. Он смотрит на нас. На голове — ни одной волосинки. Огромная лысина сияет.
— А вы повесьте на дверях табличку: «Посторонним целоваться воспрещается!» — говорю я.
— Что?! — багровеет мужчина. Брови его ползут вверх.
Мы как ошпаренные выскакиваем на улицу. Над дверями вывеска: «Городская прокуратура».
— Ты сумасшедший! — говорит Оля. Она тоже прочитала вывеску. Впрочем, если бы мы попали в другую дверь, вот, например, в эту, где помещается народный суд, что бы изменилось?
— Ты моя жена? — спрашиваю я.
— Ничего подобного. Муж и жена живут вместе, а мы?
— Так интереснее, — говорю я.
— Целуемся в каких-то мрачных подъездах! — возмущается она.
— Давай на улице, — останавливаюсь я и поворачиваю ее к себе.
Она шепчет:
— Ты с ума сошел… Нина Сергеевна, завкафедрой…
— Ей завидно, — говорю я.
— Андрей, мы попадем в милицию.
— Вот и прекрасно, — говорю я. — Получим по десять суток, покажем судье наше брачное свидетельство и отсидим в одной камере. Мечта!
— Я согласна, — смеется она.
Заслонившись от прохожих ее студенческой сумкой, мы снова целуемся.
Нам повезло: в «Спутнике» шел «Брак по-итальянски». Ни я, ни Оля этот фильм еще не видели. Тихо просидели весь сеанс и даже ни разу не поцеловались.
Бывает, много говорят о каком-нибудь фильме. Настроишься заранее на шедевр, а потом уходишь из кинотеатра обманутый. На этот раз этого не случилось.
Мы молча пошли к Олиному дому, говорить не хотелось. Под ногами с тихим треском крошился лед, в лицо дул свежий ветер. Он принес с собой далекие и уже позабытые запахи весны.
Мы остановились под деревом. Уже одиннадцать часов, а расставаться не хотелось. Не хотелось — не то слово. Расставаться просто было немыслимо. Кто мы в конце концов: муж и жена или бедные влюбленные?
Все верно, муж и жена, и еще влюбленные. Без памяти друг в друга. Я расстегнул пальто и крепко прижал Олю к себе. Никуда я ее не отпущу. Вот так и простоим
Хлопнула дверь парадного, и на улицу выкатился черный комок. Это наш Лимпопо! Лохматый песик с веселым лаем бросился к нам. Я схватил Олю за руку и по тропинке припустил к автобусной остановке.
— Андрей, — сказала запыхавшаяся Оля. — Пойдем к нам… Это уже становится неприлично.
— Не могу я к вам пойти. Я вчера был, и позавчера. И запозавчера тоже.
— Я так больше не могу…
— Я тоже, — сказал я.
— У нас есть комната, моя комната, понимаешь?
Я пытаюсь ей объяснить, что никогда не смогу жить у ее родителей, — уж такой я человек, и ничего тут не поделаешь. Одно дело приходить в гости, другое — жить с ними. Меня это угнетает. Я все задеваю плечами и опрокидываю, у меня отнимается язык, я глупею и вообще чувствую себя несчастным. Я лучше попрошусь в строительную бригаду и буду сам строить этот новый дом, где мне пообещали квартиру. Может быть, его сдадут раньше срока. И пусть Оля не думает, что я плохо отношусь к ее родителям…
Она слушает меня, плачет и улыбается. Лимпопо крутится возле наших ног, встает на задние лапы и заглядывает в лицо. Он тоже меня приглашает… на новую квартиру.
— Когда ты садишься в этот проклятый автобус, который тебя куда-то увозит, я ему показываю кулак, — говорит Оля.
И тут из-за поворота — легок на помине — показывается автобус. Вспыхивают яркие фары и снова гаснут.
— Вот, пожалуйста! — плачущим голосом говорит Оля.
Она совсем по-детски шмыгает носом, и блестящая слеза медленно ползет по щеке и подбородку. У меня на какой-то миг возникает ощущение, будто мы расстаемся навсегда. Вот сейчас я сяду в автобус, за мной закроется дверца — и прощай моя жена!
С металлическим скрежетом распахиваются дверцы.
— Действительно, почему мы должны расставаться? — говорю я.
— Не знаю, — говорит она.
Я беру ее за талию и, как маленькую девочку, сажаю в автобус, затем хватаю Лимпопо и сам забираюсь.
В автобусе плавает горячий воздух — обогреватели работают на всю мощность. Оля удивленно смотрит на меня. Лимпопо — я его запихал под пальто — высунул свою смешную морду и тоже таращит маленькие черные глаза.
— Почему ты не спросишь, куда мы едем? — говорю я.
— Мне все равно, — отвечает она.
Пышный синий с голубым шарф закрывает ее голову и подбородок, у самых губ — каштановый завиток волос. Мне хочется его отодвинуть к уху, но я не решаюсь. Так тоже красиво. Я осторожно беру в ладони ее теплую руку и смотрю в глаза. Мне все еще не верится, что она моя жена. И что мы сидим в автобусе, который не спеша катит по освещенным улицам. Мне не верится, что сейчас мы придем в общежитие, и я сниму с нее пальто и этот пышный шарф и скажу Феде Золотухину, чтобы он убирался ко всем чертям…