Шрифт:
Виктор Зенович Телегин СОЛНЦЕБЫК
Предисловие Мишеля Уэльбека к французскому изданию "Солнцебыка".
С Виктором Телегиным я познакомился в 1998 году в офисе издательства FLT. Он рассказал мне о России, о своей жизни во Франции. Честно говоря, это показалось мне скучным. Затем мы заговорили о пороках современного общества,
На прощание Телегин дал мне рукопись готовящегося к изданию романа под названием "Солнцебык". Я не знал тогда, что это станет событием моей жизни, повлияет на мое видение мира. Просто сунул рукопись в портфель, где лежала купленная в магазине селедка (да-да, я ношу селедку в портфеле).
Я пришел в номер, поужинал, выпил вина, почистил зубы и улегся в постель. Вспомнил о Телегине и потянулся за портфелем...
Я читал Солнцебык, замирая. Я забывал обо всем. Мне казалось, что он проникает в меня, как наркотик, что он медленно, но верно, убивает меня. На мгновение оторвавшись от книги, я бросил взгляд на свои брюки и ошалел: поллюция. Телегин вернул меня в детство.
На какое-то время я стал Солнцебыком, извращенцем и гением Александром Сергеевичем Пушкиным, солнцем русской поэзии. Телегин исследует темные стороны личности, срывает покровы, он абсолютно - дьявольски!
– свободен в своем творчестве. Так же свободен был Солнцебык-Пушкин, когда в детстве ебался с кухаркой, когда участвовал в гей-оргиях в Лицее, когда проституировал свою жену - красавицу Натали, когда насиловал крестьянок, когда сооружал в Болдине машину для лишения девства, когда участвовал в заговоре против самого себя и собственном убийстве, когда...
Впрочем, вы должны прочесть это сами. Я счастлив, что именно мне выпала честь представить на суд читателей эту книгу, лучшее, что произвела европейская литература за годы худых коров.
Париж, 1998
Часть первая Пушкин - Хуюшкин
Гл. 1 Ключик, отворяющий ларец жизни
Он был приговорен к своему хую, приторочен к нему, как волчья голова к седлу ивановского опричника. Вся его жизнь была подчинена одному единственному, самому сильному и неискоренимому желанию: трахаться. Он хотел трахаться сегодня, хотел трахаться завтра, хотел трахаться вчера. Он с сожалением отпускал минуту, кусочек пирога под названием "время", если в эту минуту он не трахался. Его огромный хуй постоянно топорщил непомерно узкие панталоны, вроде бабских современных лосин; в свете его прозвали "елданосцем". Бабы, видавшие его в неглиже, поражались волосатости елданосца, он казался им обезьяной и трахался так же дико и ненасытно, как животное.
Его звали Александр Сергеевич Пушкин. Он был великий поэт, но еще более - великий ебарь.
Да, он умел трахаться. Анна Петровна Керн, барышня из высшего света. Он давно истекал слюной при виде ее! Его член вздрагивал в панталонах, под уздечкой собиралась молофья. Он хотел эту суку! И он ее добился. На квартире Керна, ее тупоголового мужа. Они трахались несколько часов подряд. Член Пушкина содрогался раз за разом, извергая потоки молокни то на лицо Анны Петровны, то в рот, то на ее белые мягкие сиськи, то в ее широкую жопу.
– Сука ебаная, - рычал он в исступленье, оттягивая за волосы ее голову и слюнявя пальцами ее нижние губы.
– Обезьяна, - стонала она.
Он читал стихи, что-то про "чудное мгновенье", а между тем совал ей в рот свой толстенный хуй. Усталая, Анна Петровна едва могла держать во рту эту тяжеленную штуковину, но ненасытный поэт принуждал ее. Он затрахал бы ее до смерти, если бы не воротился муж.
Не попрощавшись, обезьяна выпрыгнула в окно и огромными прыжками поскакала по заснеженной улице, на ходу напяливая панталоны.
Его хуй знавал и мужскую жопу, и жопу козы, и просто дупло старого дерева. Он не гнушался ничем, от готов был трахнуть весь мир! Иногда он представлял себя великаном, который сношает землю. О, он бы залил молофей все ее пещеры и кратеры, он оплодотворил бы ее для новой жизни! Новая жизнь! Она не давала ему покоя! Сотворить жизнь из ничего, тем самым приблизиться к богу, - вот была его мечта. Потому и поэзия - ничто, буквы, сраные буквы складываются в мелодичные стихи, равных которым нет в целом мире. Потому и жена, затраханная до умопомрачения, рождающая детей каждый год жизни с обезьяной.
Впервые он трахнулся в восемь лет. Кухарка его отца, крепостная Палаша. Она засекла его, наблюдавшим за ней в бане.
– Барин, - вскрикнула она, испугавшись.
– Чо это вы?
Ее тело было подобно свежей пашне - рыхлое, готовое принять в себя семя. Глаза Палаши повело вниз. Она увидела торчащий под панталончиками хуй мальчика.
– Войди, - быстро сказала она и, схватив его за рубаху, увлекла за собой.
Мгновенно раздев Сашеньку, она припала горячим ртом к тонкому отростку с трогательными яичками, которому суждено было впоследствии прославить русскую литературу. Долго и нежно она сосала хуй мальчика, а затем улеглась на пол, раздвинув ноги. Саша увидел второй артефакт (помимо хуя), завораживающий его до конца жизни и присутствующий с ним сакрально до последнего вздоха.
– Пизды не видел?
– засмеялась Палашка.
– Пощупай. Это пизда.
Сашенька дрожащими руками ухватился за волосатый бугор, разделенный на две половины красноватой щелью. Он не хотел отпускать этот бугор, он был ему теперь дороже матери, отца, братьев, дороже всего на свете. Пиз - да! Он припал к пизде губами, он целовал ее, он, кажется, даже плакал.
– Ну-ка, малок, ляг-ка на меня, - позвала Палаша.
– Вот так. Ну, за него-то не держись. Дай, я сама.
Подчиняясь жадным рукам кухарки, хуй Сашеньки легко проник в красноватый бугор, в щели исчезли даже его яйца.
– Во, так, - охнула Палашка.
– А теперь, Сашенька, ты подвигай жопой, подвигай. Не так! Сильнее!
Сашенька задвигал тощим задом. Он не понимал, что он делает, зачем это нужно кухарке. Но вдруг Палашка издала долгий стон, а потом вскрикнула. Что-то внутри пизды начало сжимать Сашенькин хуй, точно стремясь затащить мальчика внутрь кухарки. И тогда его мозг облился горячим, там, между ног, происходило что-то настолько приятное, что мальчик закричал, не в силах сдерживать в груди все возрастающую радость.