Солнцеравная
Шрифт:
— Добрый вечер, — сказал я Хадидже, стоявшей у печи и помешивавшей в котле. — Я принес вам сласти в подарок от моей повелительницы, с благодарностью за вашу помощь в том благотворительном деле, что мы обсуждали в прошлый раз.
Брови Насрин-хатун приподнялись.
— Мне всегда приятно помочь, — ответила Хадидже. — Насрин-хатун, пожалуйста, кофе нашему гостю.
— Могу я приготовить его тут?
— Нет. Принеси с главной кухни. Так будет быстрее.
Губы Насрин-хатун кривились, когда она уходила.
— Ну,
Она вздохнула:
— Когда шах касается меня, мой желудок сводит от отвращения.
Как мне хотелось спасти ее от него!
— Похоже, явилась одна возможность.
— Какая?
— Пилюли от несварения.
Хадидже перестала чистить айву.
— Верно. Он принимал их в последний приход сюда.
— Правда? А как они выглядели?
— Величиной с виноградину, похоже, что сделаны из меда и трав.
— Кто их доставил?
— Он велел слуге принести.
— Как он мог знать, безопасно ли средство?
— Коробочка была опечатана.
— Чьей печатью?
— Хассана.
Я не удивился. Ближайший спутник шаха обычно заботится и о тех вещах, которые у шаха всегда должны быть под рукой, — лекарства, платки и прочее.
— Как лекарство попадает к Хассану?
— Не знаю. Скорее всего, посыльный приносит пилюли из аптеки, а Хассан пробует их, прежде чем опечатать.
— Можешь раздобыть для меня одну пилюлю?
— Попытаюсь.
Варенье тихо побулькивало. Она помешала его, затем попробовала и добавила сахара и розовой воды. Цветочный запах наполнил воздух, напомнив мне первый раз, когда мы поцеловались. Когда мать Махмуда страдала от желудочной болезни, в конце концов убившей ее, мне приходилось заказывать Хадидже легкую еду, которую больная могла переварить, вроде рисовой каши. Однажды, когда мы уже начали интересоваться друг другом, Хадидже угостила меня пахлавой, благоухавшей розовой водой, и заставила меня есть из ее пальцев. Я облизнул их, а потом…
— Джавахир, пожалуйста…
Руки мои дрожали.
— Он по-прежнему говорит о врагах? Вскакивает по ночам и хватается за оружие?
— Пока нет. Но это не значит, что он не нанесет удар снова.
Лучше бы мы ударили первыми.
— Как насчет варенья? — спросила она, глядя в булькающий котел. — Хочешь, я добавлю туда одно средство?
Я был потрясен:
— Где ты возьмешь такое средство?
— Знаю кое-кого.
— Не смей даже думать об этом, — прервал я, гневаясь на себя, породившего такую мысль в ее уме. — Умрет шахский отведыватель — и тебя тут же казнят. Что бы ни случилось, не делай ничего — пожалуйста, ради меня.
Она вздохнула:
— Хотела бы я тебе помочь…
— Ты помогла мне больше, чем думаешь. Просто повидать тебя — для меня счастье. Сбереги себя ради своих будущих детей.
Хадидже грустно улыбнулась:
— Иншалла…
Она зачерпнула ложку варенья и подула на нее. Когда оно остыло, Хадидже предложила мне попробовать. Я взял чуточку на язык и подержал во рту, чувствуя, как сладость наполняет его. Наши глаза встретились, и я припомнил сладость ее языка.
— Несравненно! — сказал я. — Мне лучше уйти, прежде чем я оскверню приличия и уложу тебя прямо здесь.
Она отвела взгляд, и сердечная боль заставила меня спросить ее:
— Хадидже… как ты думаешь… если ты когда-нибудь освободишься, можем мы снова…
Отложив мешалку, она плотно сжала губы. Глаза ее смотрели в пол.
— Я хочу детей, — сказала она тихо, — и, кроме того…
Беспомощным жестом она воздела руки к небу. Я смотрел на нее и понимал, что она хочет сказать. Теперь, когда она узнала, что это такое, она предпочитала полностью снаряженного мужа.
Она улыбнулась еще печальнее:
— Прости меня.
— Ты всегда в моем сердце, — ответил я, чувствуя, как ложится еще один рубец.
— Джавахир… — проговорила она, и я увидел, как жалость туманит ее взгляд. Этого я уже не мог перенести.
— Я должен идти.
В дверях кухни я столкнулся с Насрин-хатун, возвращавшейся с моим кофе. Поблагодарив ее, сказал, что у меня неотложные дела. Мой поспешный уход явно вызвал у нее подозрения.
Мне и вправду следовало сообщить узнанное царевне, но никакого настроения заниматься дворцовыми делами не было. Я послал записку, что болен, вернулся к себе и пролежал всю ночь без сна, глядя, как индиго ночного неба становится пеплом. На рассвете слабое, бесполезное солнце так и не смогло озарить мутное небо.
Хадидже прислала мне восьмиугольную коробочку, выложенную крошечными кусочками позолоченной слоновой кости, узором из мерцающих золотых звездочек на переливающемся белом дереве. Коробочка была запечатана красным воском с оттиском печати Хассана. Приподняв крышку, я обнаружил единственную пилюлю в особом углублении.
Пилюля была лимонно-желтым шариком величиной с последнюю фалангу моего большого пальца. Размер подсказывал, что она предназначена для разжевывания, а не для глотания. У нее не хватало кусочка, и были видны следы зубов. Я представил, как Хадидже жалуется шаху на боли в животе, чтоб заполучить ее, а потом ей пришлось и съесть немного. Лекарство я укрыл в складке одежды.
Вечером Пери вызвала меня показать пилюли от несварения, полученные из аптеки. Их прислали в простой деревянной коробочке с печатью аптекаря. Пери открыла ее, а я тронул одну пальцем. Она была липкая.
— Посыльный сказал аптекарю, что мне нужно такое же хорошее лекарство, какое он делает для шаха. Тот поклялся, что нынче утром использовал именно такой рецепт.
Я задумался над правдивостью этого:
— Каковы они на вкус?
— Мятные. Хочешь попробовать?
— Нет, благодарю.