Солнцеравная
Шрифт:
— Я благодарю вас, повелительница.
— В благодарность за нашу благую судьбу я дала волю дюжине своих рабов, и все они решили остаться у меня на службе. Им будет предоставлено место, пока они желают быть со мной. Я также решила удочерять любую из девочек-сирот Казвина, которую приведут ко мне. Наконец, я дала обет совершить паломничество в Мешхед и основать там новое медресе.
— Ваше имя воссияет вашей необычайной щедростью!
— Но пока нам еще многое предстоит в ближайшие дни. Я говорю о будущем нашей
— Что вы предвидите?
— Ирану нужен справедливый правитель, — сказала она. — Уцелевшие царевичи слишком юны и неопытны, чтобы править. Единственный, кто годится, — это я, хотя ни одна женщина не может править законно.
— Воистину. Чего вы желаете сейчас?
— Я хотела бы стать регентшей при Шодже, сыне Исмаила. Буду править от его имени, пока он не войдет в возраст и не станет править сам. Когда я завершу его обучение, он будет превосходным вождем превосходного нрава.
Я был поражен.
— То есть это значит, что вы будете настоящим шахом, пока он не созреет?
— Да! Я наконец получу то, чего достойна. Я буду править любящей дланью и принесу справедливость тем, кто лишился ее.
Гордость наполнила меня; я смотрел на нее, в темно-зеленом платье, и словно видел мудрость, источаемую ее жемчужным челом, подлинную вершину знаний и милосердия, созданную тремя тысячелетиями иранской истории. Никто не сможет быть лучшим правителем! Она уже доказала это однажды и сейчас наконец получает возможность явить все, на что способна. Сердце мое воспарило от радости за нее.
— Да изольет Бог свои благословения на вас!
— Как мой верный слуга, ты будешь назначен на более высокую должность, — добавила она. — Я присвою тебе более высокий титул, когда буду подбирать людей для окружения шаха.
— Повелительница, служить вам — величайшая честь моей жизни.
Теперь у меня были все основания надеяться, что наконец я смогу забрать Джалиле в Казвин и дать за ней богатое приданое. Если она когда-нибудь выйдет замуж и родит детей, их смех будет разноситься по всему дому. Наконец я снова обрету семью.
Посыльный стукнул в дверь и объявил о приходе Шамхал-султана. Несколько месяцев мы не виделись. Я поднялся до того, как он войдет, и занял свое обычное место возле двери. У него прибавилось морщин и седины в бороде — похоже, служба Исмаилу далась ему очень непросто. Он уселся на подушку напротив Пери, могучее тело было напряжено.
— Царевна, я пришел как только мог срочно и приношу вам свои соболезнования по случаю кончины вашего брата Исмаила, — сказал он. — Не говоря уже о других, умерших во время его царствования.
— Благодарю вас, — ответила Пери и умолкла.
— Могу я поговорить с вами наедине?
— Мой слуга Джавахир — все равно что часть меня самой.
Сердце мое расцвело от этих слов.
— Конечно, — сказал он, не пожелав даже взглянуть на меня, — так велико было его желание польстить ей. — Я пришел также, чтоб сказать, как восхищаюсь вашей храбростью.
— Несомненно, это черта нашей семьи, — ответила Пери, возвращая похвалу, едва приправленную вежливостью.
— В точности так, это я и имел в виду.
Повисло неловкое молчание, но Пери не собиралась его заполнять.
— Вот я еще пришел спросить: могу ли я чем-то служить в эти трудные времена? — Глаза его умоляли.
— Нет, благодарю вас.
Шамхал неуклюже поправил свой огромный белый тюрбан. Пери не стала предлагать чай или сласти или еще как-то смягчать отказ.
— Трудно объяснить, как мучительно было жить в постоянной угрозе, что шах решит убить меня.
— Как, и вам тоже? — язвительно поинтересовалась Пери.
— Я глубоко сожалею, что не мог вам помочь, — продолжал Шамхал. — Мы все были скованы страхом, словно вокруг был непроглядный туман. Одна вы не боялись ничего.
— Я боялась.
— Но вы не позволили страху помешать вам справиться с этой опасностью.
— Дядя, что вы имеете в виду? — отвечала она, разумно отказываясь признавать что-либо. — Мой бедный брат скончался от избытка опиума и жестокого несварения, и на то была воля Бога. Важнее всего сейчас — что делать дальше?
— Вот потому я здесь. Хочу вам помочь.
Он был слишком деятельным союзником, чтоб пренебречь им, но как она сможет ему доверять? Глаза ее были полны упрека.
— Я не всегда делал то, что ты хотела, — сказал он, — но ты всегда была в моем сердце.
— Правда? И что мне делать с теми, кто обещает мне свою преданность, а потом отдает ее кому-то другому?
— А что еще я мог? Мог я отказаться от назначения шаха и не оскорбить его, воспротивиться его приказам и не попасть в беду?
— И ты заступался за меня?
— Я пытался, но он был неумолим. Подозреваю, что кто-то очень влиятельный был против тебя, Пери.
— Мирза Шокролло?
— Не знаю. Однажды Исмаил упомянул причину своей враждебности. Сказал, что ты поддержала Махмуд-мирзу до того, как корона досталась ему.
— Ты знаешь, что это не так.
Она говорила правду.
— Интересно, не пустил ли этот слух мирза Салман? — продолжал он.
— Он всегда был мне верен.
— Знаю, но его повышение было крупной неожиданностью. Как он его заслужил?
— Он знает свое дело, — сказала она. — И беззаветно предан. Он приходил навестить меня даже после того, как шах запретил это.
Шамхал выглядел подавленным.
— Пери-джан, послушай меня. Мы одна семья. Я всегда заступлюсь за тебя, если шах не прикажет иного. По крайней мере, я всегда признаю правду, в отличие от других, кто идет на поводке верности, надеясь, что ни одна сторона не натянет его слишком туго.