Соломея и Кудеяр
Шрифт:
Прочитав грамоту Юрия Константиновича, он поднял голову, негромко кашлянул:
– Славно, славно. Хоть корельский воевода распорядителен оказался, и то добро. Мои-то тверские-то красавицы еще неделю тому в Москву отъехали, а с севера доселе ни единой весточки. Не иначе, брезгуют новгородцы Великим князем, норов свой опять показывают.
– Как брезгуют? – изумленно вскинула голову Соломея.
– Нешто так ни единой и не явилось, батюшка? – куда более размеренно переспросила ее тетушка.
– Четверо приплыли, – вскинул пальцы князь. – С Тихвина да с Олонца. Да и из тех половину повитухи завернули. Одну больной сочли, другую – бедрами узкой. Тяжело такой рожать-то, как ей род великокняжеский продлевать? Князь Чаломеев аж запил от позора. Полагал ко двору не меньше полусотни красавиц отборных доставить, ан в руках всего две оказалось. Ты третьей станешь. Исполнил, называется, поручение государево. В Москву хоть не возвертайся, засмеют.
– Не огневается Великий князь на Новгород-то за обиду? – забеспокоилась Евдокия, но тверской воевода не ответил, отмахнулся:
– Подворники вас к Полковой башне проводят, там располагайтесь. Баня протоплена. Как рухлядь уложите, сразу парьтесь идите. Устали верно, с дороги-то?
– Как не устать, батюшка? – поспешила пожаловаться тетка. – Ночевали-то на земле голой, где тьма застанет. Подстилку кинем и спим. И кушали на ходу токмо рыбу вяленую али соленую да пироги, коли у берега купить удавалось, водой речной запивая…
Но воевода, тяжело пыхтя, лишь отмахнулся. Он, похоже, задал вопрос разве что из вежливости, в душе мечтая побыстрее избавиться от посетительниц и скинуть наконец жаркую тяжелую шубу… Соломония поняла это первой, поклонилась, дернула Евдокию за рукав:
– Пошли, тетя. У князя, верно, дел важных в достатке.
– За мной, за мной ступайте, – подсуетилась стоявшая у дверей женщина в простом белом сарафане и сине-красном платке. – Вы, верно, твердыни нашей и не знаете вовсе? Ну, тогда и до бани тоже провожу.
Полковая башня стояла примерно посередине восточной крепостной стены, аккурат напротив воеводских покоев, отделенная от них огромным пятикупольным храмом, каменным, с выбеленными стенами, золотыми шатрами и высокими узкими окнами, забранными слюдой. Бревенчатая башня на фоне богатой церкви выглядела скромно: высотой ниже чуть не вдвое, а шириной – так и вчетверо. Между тем пять ярусов рубленого укрепления могли вместить сотни две воинов, если не более. Судя по тому, что внутри под стенами лежали грудами тюфяки из травы, она для того и предназначалась, ополчение в случае войны принимать.
– Вот, укладывайтесь, где душе угодно, – щедро предложила их провожатая. – Ваши землячки на третьем жилье поселились. Можете к ним подняться, а можете другое выбрать.
– Лучше здесь, боярышня! – взмолилась Заряна, что вместе с холопом несла сундук да еще и узел через плечо.
– А хотите, потом куда лучше переберетесь, – предложила женщина. – Вы пока рухлядь с мальчиком оставьте, я вас до бани провожу. Может статься, разбирать и не понадобится.
Евдокия и Соломея переглянулись, и тетка сказала:
– Обожди чуток, милая. Я токмо исподнее чистое достану.
Баня стояла, понятно, на берегу Тверцы – и женщинам пришлось еще раз пересечь мощенный дубовыми плашками двор. Зато внутри низкой широкой избы их ждало настоящее блаженство: горячий влажный воздух, полные котлы горячей воды и бочки с холодной да ароматный щелок, белый, черный и зеленый на выбор.
Похоже, тут совсем недавно кто-то мылся: полки были еще влажными, тут и там на стенах и полу прилипли березовые листья, и воздух еще хранил травянисто-можжевеловый аромат ошпаренных веников. Но путниц это не смущало – для того ведь бани и рубят, чтобы не простаивали. Воды кто-то натаскал, шайки-ковшики приготовил – за то работнику низкий поклон и благодарность. Женщины торопливо скинули в предбаннике одежду, плеснули на раскаленные камни воды, с наслаждением вытянулись под самым потолком, пропитываясь жаром и покоем, сбрасывая усталость.
Они успели пару раз натереться здешним щелоком, разведенным каким-то травяным настоем, и ополоснуться, постегать друг друга вениками и снова ополоснуться – когда в дверь постучали, и женский голос громко позвал:
– Какую из вас Соломонией кличут? Выходь сюда!
В предбаннике оказались три пожилые, уже одетые вразнобой тетки: кто в сарафане, кто в безрукавке с юбками; одна в кокошнике – остальные в платках. Они без смущения стали ощупывать девочку пухлыми мягкими пальцами – ровно скотину на рынке.
– Тоща больно девка-то! – заметила одна. – Кожа да кости! Груди малы совсем, токмо соски и торчат.
– Чего же вы хотите от малой девы?! Пятнадцать лет всего! – вступилась за воспитанницу выскочившая следом Евдокия. – Грудь настоящая у бабы появляется, когда первый раз понесет!
– Без тебя знаем, не маленькие, – грубовато ответила повитуха. – Бедра да, широкие, рожать легко будет. А мясо… Мясо нарастет. Коли кость крепка, то и тело будет. Рот открой, дай на зубы глянуть…
Соломея послушалась, и тетка удовлетворенно кивнула:
– Крепки, хоть орехи коли! Ровно жемчуг сверкают.
– С лица гладкая, тело без оспин, – добавила вторая. – Родинок тоже немного, не портят.
– Без изъянов, в общем, – подвела итог третья и положила ладонь Соломее на плечо: – Ступай, девочка, парься.
Облегченно вздохнувшая красавица послушно вернулась в парную, еще раз ополоснулась из шайки – но настроение париться прошло. Девочка вышла, переоделась в чистую рубаху, зачерпнула ковшом из бочонка заботливо принесенный кем-то квас, попила.
– Тебе бы не квасу, а медку хорошо ноне пить, – присоветовала тетка. – От хмельного пития, известное дело, щеки румянятся и тело рыхлее становится. Девка пухлая да румяная завсегда краше кажется, тебе сие ныне на пользу. И спать хорошо бы поболее. Вот, душегрейку мою накинь, дабы не простыть, да в башню пошли. Ты ляжешь, а я на базар обернусь. Гляну, чем Тверь нынче богата.
Тверь оказалась богата копчеными судаками, каковых Евдокия принесла целых три себе и воспитаннице, да еще два для слуг. Наевшись и напившись досыта, да после баньки, да оказавшись на мягкой постели после полутора недель скудости и жесткой подстилки, Соломея не просто заснула – провалилась в беспамятство, вовсе не заметив ночи. Показалось – токмо-токмо веки сомкнула, ан чуть не над самой головой звонкий юношеский голос прокричал: