Солоневич
Шрифт:
Убедился Солоневич и в том, что победная эйфория гитлеровского национал-социализма усилила германофильские настроения в значительной части русских эмигрантов. В случае войны многие из них были готовы примкнуть к боевым колоннам фюрера, чтобы разгромить большевизм и сбросить Сталина. Своих симпатий к Гитлеру германофилы не скрывали, восхваляя в фюрере врага большевиков, решительного вождя, способного нанести поражение СССР.
Но были и другие точки зрения. «Критики нацистов» предупреждали «фанатиков фюрера», что такая откровенно прогерманская позиция вредит интересам «Национальной России», морально компрометирует лидеров эмиграции накануне решающих событий в Европе, порождает недоверие к белым русским у
Первый тревожный сигнал для русских поклонников Гитлера прозвучал во Франции. Власти выслали из страны нескольких белых генералов, не скрывавших симпатии к Германии, в числе двухсот с лишним «нежелательных иностранцев», полагая, что они могут принадлежать к предательской «пятой колонне». Эмигрантская пресса, в особенности газета «Возрождение», играла подстрекательскую роль, подзадоривая «штабс-капитанскую» массу, провоцируя её на выступления против СССР, пропагандируя «активизм», который здравомыслящим людям в русском рассеянии казался неумным, неуместным и опасным.
В этих обстоятельствах требовалось чётко оценить «пределы» сближения с немцами, взаимодействия с ними, если такое было возможно, ни на минуту не забывая об интересах России, русского народа, условиях независимого, суверенного, свободного от большевиков и нацистов будущего…
Жизнь в местечке Клейн-Махнов недолго оставалась спокойной. Однажды, когда Солоневичи садились в автомашину, чтобы отправиться в Берлин, Юрий по привычке заглянул под неё (согласно инструкции по безопасности!) и увидел подозрительную коробку, прикреплённую к днищу. Пришлось вызывать сапёров, которые со всеми предосторожностями извлекли подозрительный предмет. Оказалось, что это и в самом деле бомба. Через неделю после этого происшествия Солоневичи обнаружили, что во время их отсутствия кто-то побывал в их доме и перевернул в нём всё сверху донизу. Это была акция по запугиванию: ни деньги, ни ценные вещи не пропали.
Солоневичи были уверены — это работа НКВД. Пришлось снова переезжать. Просторную квартиру в Берлине рекомендовал им куратор службы безопасности, не забыв отметить, что в этом же доме — весьма фешенебельном — живёт известная киноактриса Лиль Даговер.
Иван дал согласие на переезд, даже не посмотрев предварительно квартиру. Подыскать подходящее жильё в Берлине было нелегко…
Инга оставила описание этой квартиры:
«Когда я впервые оказалась в моём новом доме, у меня возникло такое ощущение, что обои табачно-коричневого цвета в столовой комнате словно пытаются сообщить мне о каком-то прошлом несчастии, которому они были свидетелями. Моя вера в то, что каждое жилище имеет свою ауру, всегда являлась причиной для шуток и недоверия в моей семье. Мебель, которая имелась в квартире, была чёрной, полированной и элегантной, но вызывала ощущение депрессии. Позднее мы узнали, что всё это принадлежало еврейской семье, которую изгнали из квартиры, не дав им возможности вывезти свои вещи».
Эта неприятная ситуация была впоследствии использована недругами для компрометации Солоневича: он, дескать, подыскал квартиру и «организовал» всё так, чтобы прежние жильцы больше «не появлялись».
Для Инги вживание в «русский быт» было нелёгким. Главной причиной трудностей её адаптации был Иван Лукьянович, который так «узурпировал» сына, подчинив его своей воле, планам и проектам, что молодая жена оказалась как бы «на обочине» интересов собственного мужа!
Много лет спустя Инга рассказывала:
— Я думала, что выхожу замуж за одного Солоневича, а вышла за двоих. Юра даже взял отца с нами на медовый месяц: он был вне себя после гибели Тамочки, чудовищно пил, и Юра боялся оставить его одного… Я вообще их обоих очень мало видела. Юра был очень хорошим сыном, они жили душа в душу, да и у дедушки был чрезвычайно сильный характер, он всегда являлся средоточием всех окружающих. А меня не подпускал к их политической жизни, да ещё нас разделяла и его широкая натура [150] …
150
Казанцев Н. Л. Жёны Солоневичей.
О «широкой натуре» свёкра она вспомнила не без оснований:
— Когда мы жили в Берлине, к нему валом валили русские эмигранты. И абсолютно каждого он уговаривал остаться поужинать, остаться переночевать. И это в пору продовольственных карточек! Ему было решительно невдомёк, что я простаивала по несколько часов в очереди ради пяти-шести картошек. Однажды какая-то засидевшаяся в гостях русская поэтесса обронила, что ей нечем укрываться по ночам. Так дедушка прошёл в мою комнату, взял моё красивое финское одеяло, дар моей матери, и вручил этой даме! А когда я запротестовала, рассердился! [151]
151
Там же.
Было бы неправильным говорить о равнодушии и чёрством отношении Ивана к невестке. Он ценил её художественный талант, искренне восхищался её анималистскими работами, о которых, в частности, писал: «Собачьи портреты выходили у Инги замечательно: каждый пёсик имел свою собственную, неповторимую в истории мироздания индивидуальность».
Обиды Инги на Ивана Лукьяновича сохранялись долгие годы после его смерти. В какой-то мере она была права, концентрация на политической борьбе, ежедневная публицистическая страда, обдумывание и подготовка масштабных трудов о монархии и судьбах России ограничивали его контакты с близкими людьми, часто лишали их эмоциональных ноток. Он слишком поздно получил возможность обращаться к русским читателям в полный голос и потому торопился, жертвовал всем…
Переезды Солоневичей с квартиры на квартиру помогали Ивану осваивать «географию» Берлина. Он обзавёлся схемой транспортной сети города и, сверяясь с нею, выстраивал свои маршруты, не переставая удивляться пунктуальности «прибытия-отбытия» поездов городской железной дороги, линий метро, автобусов и трамваев. Автомобильные потоки захлёстывали столичные улицы, капоты новеньких «опелей» и «хорьхов» блистали лаком. Люди на улицах выглядели довольными и счастливыми. Всё свидетельствовало об экономическом подъёме рейха. Позорный Веймарский мир ушёл в прошлое благодаря решительным волевым действиям фюрера.
Иногда Солоневич углублялся под зелёный шатёр Тиргартена и, прогуливаясь по аллеям, обдумывал очередную статью для отправки в Софию или баловал орешками общительных белок. Симпатичные зверьки сопровождали его до ближайшей скамьи и с любопытством заглядывали через плечо в немецкие газеты, которые он по обыкновению просматривал. Чаще всего это были «Фёлькишер Беобахтер» и «Ангрифф». С карандашом в руках читал Солоневич еженедельник «Дас Рейх», посвящённый вопросам политики, который редактировал Геббельс. Солоневич называл «Дас Рейх» лучшим политическим изданием не только в Германии, но и в англосаксонских странах. При этом делал вывод, что после прочтения «Дас Рейха» его содержание надо воспринимать «наоборот»: исходить из того, что всё хорошее для рейха никак не подходит для России.