Солоневич
Шрифт:
«Твой нынешний ультиматум и по форме, и по существу глуп уже до степени сумасшествия». (Самая корректная и спокойная фраза ответного письма брата от 5 мая 39.)
Борис посвятил брошюру проблеме падения престижа «Нашей газеты». Он разделил историю «Нашей газеты» («Голоса России») на три этапа: рапорт зарубежной России о «подсоветской»; вмешательство в жизнь эмиграции; попытки организационно-политического творчества в эмиграции.
Наиболее успешным, по его оценке, был первый этап: «Этот коллективный рапорт как бы приоткрыл завесу, опущенную над тем, что творится на нашей Родине. Проверенные на опыте четырёх [Солоневичей], выстраданные в лагерях и в советской жизни анализы
Второй и третий этапы, по оценке Бориса, были полностью провалены. В частности, по его мнению, Иван Солоневич взял ошибочный курс на возвеличивание политического потенциала тех «штабс-капитанов», тех «одиночек», которые «сидели по углам». Борис дал им такую характеристику: «Они были или очень милыми, гостеприимными и вместе с тем слабыми людьми, начинавшими уже забывать свой долг перед Родиной и не сумевшими найти себе места в русском строю, или — наоборот: обозлёнными, самолюбивыми, с большим самомнением. Эти последние в недостатках эмигрантской работы винили всех, кроме себя»…
По версии Бориса, апеллируя именно к этой категории эмигрантов, Иван Солоневич начал наносить «удары по своим». «Это ощущение, — пишет Борис, — окрепло после того, как блестящий полемический талант Ивана Лукьяновича стал больно и, главное, оскорбительно бить во все стороны, перейдя с врагов на тех, кто, казалось бы, должен был считаться друзьями».
Борис подчеркнул, что трансформация Ивана из «публициста в полемиста» стала отталкивать от него эмигрантов, прежде лояльно относившихся к нему: «Шутливый тон стал всё больше превращаться в язвительный, а потом и прямо в оскорбительный… Никто, даже близкие друзья и брат не были гарантированы от того, что в каком-то очередном номере в случае несогласия с мнением И. Л. на него не обрушится со всем уничтожающим блеском град насмешек и издевательств». Борис привёл небольшую сводку таких издевательских оценок:
«Деникин — вопиющая бездарность, Абрамов — трус, Архангельский — вывеска, Витковский — болван, Зинкевич — идиот, Фосс — чекист», Семёнов — «убожество высказываний», Байдалаков — говорит «вредный вздор», Георгиевский — «микроорганический кандидат в Ленины», члены РОВСа — «генеральские денщики», командование РОВСа — «горькая сволочь» и «большевицкая агентура»…
Борис особо отметил в брошюре, что написал её не с целью защиты РОВСа, мол, союз обладает таким авторитетом, что не нуждается в чьей-либо защите. Тем не менее по своему содержанию этот труд Бориса — яркий политический документ в поддержку РОВСа, «нашего белого лагеря» и — попутно — публичная демонстрация осуждения брата, неприятия его позиции, разрыва с ним.
Иван считал действия брата интригами. Борис развалил в Бельгии РОС, ведущую организацию в структуре «штабс-капитанского» движения. Во Франции роковую роль по компрометации «штабс-капитанского» движения сыграл редактор газеты «Возрождение» Ю. Семёнов, который охотно публиковал выпады Бориса и прочие клеветнические вымыслы. Иван с нескрываемой горечью откликался на эти выдумки, устрашающе звучащие для обывателя-эмигранта: «Иван Солоневич — агент гестапо, а следовательно, и ГПУ, немецкий ставленник и прочее. Пишет он под диктовку германского Министерства пропаганды, и нужно-де спасти бедных штабс-капитанов от всяких полицейских неприятностей. Бедным штабс-капитанам действительно пришлось спасаться и самораспуститься: время военное — докажи потом, что ты не верблюд. Наш центральный кружок был зарезан».
Разрыв между братьями оживлённо комментировался в кругах эмиграции. В газете «Сегодня» (№ 181 от 3 июля 1939 года) был помещён отклик на брошюру «Не могу молчать!..» под названием «Политическая ссора двух братьев». Опираясь на содержание этой брошюры, автор, укрывшийся под псевдонимом Р. В-й, камня на камне не оставил от журналистской и публицистической работы Ивана Солоневича:
«Неприятен тон статей, где вопрос касался эмиграции. Впрочем, надо сказать, что вообще тон и стиль „Нашей газеты“ был слишком бравурный, решительный и самонадеянный. Теперь братья разошлись. Это не ссора родственников, а принципиальное размирение политического характера… Борис объясняет промахи и грубости брата тем, что он — больной человек и, значит, безответственный. Так или иначе, брошюра вполне справедливо отмечает, что вера в „Нашу газету“ и в работу Ивана Солоневича погасала и погасла. На страницах даже благожелательных к Ивану Солоневичу органов печати всё реже и реже, всё равнодушней и холодней становились отклики и упоминания: интерес исчез… Но бесспорно одно: брошюра Бориса Солоневича проникнута искренностью, написана с болью в сердце. Это голос глубокого и безнадёжного разочарования, горьких сожалений в том, что задуманное не удалось».
Иван вычеркнул Бориса из своей жизни. А тот, войдя в раж, изо всех сил подрывал авторитет брата, продолжая «вразумлять» его со страниц эмигрантской печати. Став европейским корреспондентом журнала «Нация», который издавался в Харбине Родзаевским, Борис посвятил его в обстоятельства семейной жизни Ивана. Лидер дальневосточных фашистов, не обладавший интеллектуальным потенциалом для публичной полемики с Солоневичем, опубликовал в журнале «Нация» (от 24 декабря 1939 года) очередную статью Бориса против брата, из содержания которой Иван понял, что на него льют очередной ушат помоев.
Иван ответил на эти недостойные выпады статьёй «На ту же тему». Он резонно указал на то, что, будучи монархическим публицистом, обязан отстаивать идею монархии в борьбе с другими конкурирующими течениями, включая фашистскую, которую представляет Родзаевский. Иван набросал даже примерную схему, по которой Родзаевский мог бы «вдребезги разбить» его монархическую аргументацию, попытавшись доказать, в частности, что «идея Русской Монархии давным-давно устарела или, по крайней мере, что для данного момента она потому-то и потому-то несвоевременна: нужно-де подождать. Может быть, всё это было бы спорно (бесспорных вещей в мире очень мало), но тут ещё можно было бы разговаривать».
Надежды Ивана на цивилизованную полемику не сбылись. Родзаевский и его «Нация» предпочли самый экономичный с точки зрения умственных усилий способ: тот самый, помойный. Иван привёл небольшую цитату из статьи Бориса, чтобы проиллюстрировать предложенный уровень дискуссии о фашизме и монархизме: «Аппетит власти диктатора эмигрантской мысли (то есть И. Солоневича. — К. С.) рос не по дням, а по часам… Имена Тамочки, Юрочки, Боречки вперегонки забегали по „Голосу России“. Скоро вся эмиграция знала, когда мы встаём, чаепитничаем и чавкаем за обедом, храпим ли во сне».
Отвечая Родзаевскому, Иван в первую очередь обращался к брату, напоминая ему об этике, элементарной морали, бдительности, наконец, когда каждое неосторожно сказанное слово может быть использовано врагом:
«Нельзя же так, голубчики-соратники. И нельзя пользоваться письмами Бориса Лукьяновича. Как ни низко стоит уровень нашей эмигрантской порядочности, но до этого не доходила ещё ни одна эмигрантская газета — даром, что Б. Л. такого рода информацию рассылает по всему белу свету. Иногда она попадает и к красному свету… Часто попадает и ко мне. О ней я ничего не писал, ибо был почти уверен, что ни одна русская газета не станет лазить под семейными кроватями. „Нация“ опустилась или собирается опуститься и до этого».