Somewhere
Шрифт:
Астакар был стар. Очень стар. Он сидел на пороге своей пещеры и смотрел как солнце садится в океан. Тысячи раз он это видел, и не переставал удивляться разнообразию и великолепию этого невероятного, невиданного более никем на Самвэре зрелища.
Ветер трепал рубище старика и его длинную белую бороду, гнал дым от костерка и стаи птиц. Астакар думал. Уже много десятилетий он в основном этим и занимался. Думал. Размышлял. Писал трактат «О жизни». Чем больше он узнавал, тем отчетливее вырисовывалось перед ним все неоглядное множество того, чего он не знает и, скорее всего, не узнает никогда. Но Астакару хотелось хотя бы ту малую толику, что ему
Астакар знал, что, вероятнее всего, он умрет здесь, в одиночестве, и будет это, возможно, очень скоро. А труд его истлеет или его растащат птицы, утеплять гнезда. Но старец верил, что, если его работа нужна миру, боги не попустят ей пропасть, а если не нужна, то туда ей и дорога. Так думал старец, сидя на пороге своей пещеры и глядя, как солнце опускается в океан.
Велики боги, мудры и неясны смертным помыслы и поступки их. Ни человек, ни какое иное существо неспособно в полной мере понять божество, ибо не в состоянии смертный ум вместить все величие знания доступного богам. Иной мог бы позавидовать богам, но Астакар был слишком мудр для этого. Он понимал, что богам вовсе не так легко живется – многознание умножает печали, а мудрость подразумевает ответственность.
Оранжевый шар коснулся водной глади. Его поверхность прочертили черные силуэты птиц. По морю понеслись их крики.
Астакар перевел взгляд на лежащие перед ним листы, обмакнул перо в чернила и снова задумался.
Во всем есть промысел божий. И в закате, и в величии океана, и в полете птиц, и в гармонии чернильной капли, висящей на кончике его пера. И в нем самом – в его целостности и в то же время в его единстве со всем этим миром. Астакар чувствовал в этот миг себя и солнцем, и морем, и ветром и маленькой чернильной каплей.
Рука дрогнула. Капля качнулась, преодолела притяжение пера и полетела вниз, влекомая девственной чистотой листа – прильнула к нему, дробясь и расплываясь.
Астакар посмотрел на кляксу. Почему она такая? В ней столько гармонии, столько красоты. Секунду назад она была круглой черной каплей, ловившей оранжевый свет солнца выпуклыми боками, а сейчас она растеклась, марая чистый лист бумаги – почему?
Астакар посмотрел на небо. Солнце село, появились первые звезды. Становилось прохладно. Старец встал, кряхтя собрал листы и письменные принадлежности и пошел в пещеру.
Доминга.
Доминге был тесен этот мир. Она была одержима жаждой жизни, жаждой действия и перемен. Два года назад она с отличием закончила Университет по курсу общей магии и целительства, и теперь странствовала по всему Самвэру, набираясь впечатлений и пополняя багаж знаний. Доминге как никому было ясно, насколько мал и ограничен Самвэр. Ей хотелось большего.
Сейчас Доминга находилась в двух днях пути Вправо от Пограничной реки. Еще немного, и она у цели. У границы мира. Доминге ужасно хотелось посмотреть на нее, а может и попытаться преодолеть. Конечно, она не стала бы использовать магию, чтобы сокрушить границу – этим можно было бы навлечь на себя проклятие богов – но попробовать чисто по-человечески, на авось, пересечь границу-то можно!..
Карантир, вороной конь Доминги, весело рысил по лугам, и настроение у девушки было безоблачное. Неожиданно она почувствовала на лице порыв знойного ветра. Что-то не так было в этом ветре, чудилось в нем нечто чужеродное и враждебное, гонящее прочь. Карантир, очевидно, тоже это почувствовал, потому что непокорно заплясал на месте, явно желая пуститься в обратный путь. Доминга успокоила коня и решительно направила его вперед.
Луг резко, без всякого перехода, превратился в пустыню. Здесь постоянно дул ветер, гнавший все живое от границ Самвэра. Карантир стал на краю пустыни и отказывался сделать еще хоть шаг, несмотря на все понукания. Доминга со вздохом спешилась, стреножила коня, переложила большую часть содержимого седельных сумок к себе в рюкзак, похлопала Карантира по шее и шагнула навстречу ветру. И увязла в песке по колено. Несмотря на то, что на луг песок не задувало, здесь он господствовал безраздельно. Доминге пришлось щуриться, чтобы не набрать полные глаза песку. И, хотя она и не открывала рта, песок уже хрустел на зубах, оставляя во рту странный железистый привкус.
Доминга попыталась применить левитацию, чтобы выбраться из песка, но ничего не получалось. Одержимая недобрым предчувствием, она попробовала сотворить светящийся шарик – самое простое заклинание и первое, которое пришло на ум. Безрезультатно. Магия была здесь бессильна. Кто-то другой на ее месте дрогнул бы и вернулся, но не Доминга. Она собрала всю свою волю в кулак и пошла навстречу песчаным тучам. Каждый последующий шаг давался труднее предыдущего. Из-за ветра и однообразия ландшафта девушке казалось, что она стоит на месте. Время исчезло. Все исчезло – был только песок, ветер и сила воли. Доминга очень быстро погрузилось в странное, измененное состояние сознания, какую-то разновидность транса, как отметила крохотная ее частичка, сохранившая способность размышлять. Она шла. Она просто шла. Все потеряло смысл. Она шла, не чувствуя ни усталости, ни голода. Ей надо было идти, и она шла.
Доминге казалось, что она шла целую вечность. Но вот впереди замаячило нечто темное и огромное. Доминга выжала из себя еще десяток шагов, и ветер неожиданно кончился. Было сразу понятно, что это и есть граница мира: абсолютно ровная базальтовая стена уходила неоглядно во все стороны. Возле нее царило безветрие и удивительная тишина. Тишина, какой не бывает.
Волшебница изо всех сил ударила по стене кулаком, потом – ногой. Никакого эффекта. Не было даже звука удара. И боли не было.
Она села на черную землю, прислонившись спиной к границе мира, и устало закрыла глаза. Ну что ж, по крайней мере, теперь она знает, как это выглядит.
Ланкаммонн.
Ланкаммон подставил ладонь, и на нее мягко и неслышно лег зеленый лист. Элф посмотрел на него и медленно убрал руку. Лист неторопливо продолжил свое путешествие к земле. Ланкаммонн закрыл глаза и прижался затылком к нагретой солнцем коре старого вяза. Солнце и трепещущая листва рисовали на изнанке век затейливые узоры. Пахло душицей и полынью.
Послышался шелест. Ланкаммонн не открыл глаз – он слышал, он обонял и ощущал стоящего перед ним олененка. Ему не нужно было зрение, чтобы увидеть тонкие ножки, большие уши, темные любопытные глаза и светлые пятнышки на боках.
Элф чувствовал, как вяз пьет земные соки, как копошатся под корой насекомые, как растут листья и корни и как солнце щедро дарит свет и тепло маленькому игрушечному миру. Ланкаммонн давным-давно понял, что размышлять о смысле жизни, искать его бесполезно, и что самый лучший выход – это слиться с природой, стать ее частью и ощутить ее вечное блаженство.
Что-то вспугнуло олененка – Ланкаммонн слышал отрывистый звук его бега, и мог бы по хрусту определить, на ветку какой породы наступил зверек и сколь давно эта ветка упала с дерева. Чуть позже он услышал и причину страха – мимо проползла, шурша прошлогодней листвой, гадюка.