Сомнамбулист
Шрифт:
— Мама! Мамочка! Помогите мне!
Оживший кошмар за окном продолжал деловито разбирать витраж. До его проникновения внутрь башни оставались считанные минуты. Свинец подался с ужасным, душераздирающим скрежетом.
— Хотя бы скажи: за что?!!
Сквозь щели в окне повеяло ночной прохладой, и по спине Хонимена от затылка до ягодиц волной прокатилась дрожь.
Мать вздохнула.
— Ты позволил себе пойти на поводу у разврата.
Костлявый палец, просунувшись в помещение, выдрал часть витражного узора. Через несколько секунд Хонимен услышал звон стекол, долетевших до мостовой.
—
— Матушка, прошу вас! Что бы я ни сделал... какие бы страдания я ни причинил вам — простите меня! Простите! Простите!
С невероятной силой, по-видимому не ощущая боли от порезов, тварь выворотила остатки окна и швырнула в помещение. Затем могучим прыжком перенеслась к актеру, припала к полу и злобно уставилась на Хонимена. Казалось, будто один из жутких образов, порожденных фантазией Босха, еще влажный от краски, лоснящийся и блестящий, покинул свой холст.
Миссис Хонимен снова улыбнулась.
— Да пребудет с тобой Господь.— Она кивнула твари. Существо послушно вскочило на ноги и двинулось к жертве, тесня ее в сторону разбитого окна.
Хонимен завопил в смертном ужасе. Он попытался было еще раз взмолиться о прощении, однако чудовище пихнуло его к пустому оконному проему, не дав вымолвить ни слова. Оно так и толкало его до тех пор, пока с последним, обманчиво легким толчком актер не оказался снаружи и не полетел вниз сквозь холодный безжалостный воздух.
Он кричал всю дорогу и умолк, лишь достигнув земли. Через несколько секунд тварь последовала за ним, выскользнув из помещения и устремившись в ночь вниз по стене.
Миссис Хонимен и падшая женщина пожали друг другу руки.
— Господь да хранит вас,— сказала одна.
— Да хранит вас Господь,— ответила ей другая. Рука в руке они вышли из башни и растворились в городе.
Сирил Хонимен еще оставался жив, когда его обнаружили. За последними минутами несчастного наблюдали кучка зевак из местных жителей и один констебль. Правда или неправда, но говорят, что предсмертные слова его были также и заключительными словами несыгранной роли:
Я умираю! Если ты не камень,Прошу, внеси меня к Джульетте в склеп!До последнего мгновения он как был актеришкой, так и помер.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ненавижу красавчиков.
Да, я понимаю, что в основе своей нелюбовь эта порождена самой обычной завистью. Такова моя врожденная ненависть, застарелая, иррациональная злоба. Сравнивая собственное обрюзгшее тело и рябое лицо с изящными чертами смазливых юношей, я ощущаю себя чудовищно неполноценным. Даже сейчас не могу смотреть на симпатичных молодых людей, не испытывая при этом желания разбить им физиономию.
Поэтому вам не дано понять моей радости, когда я заметил, как мистер Эдвард Мун теряет былую привлекательность.
Шелковистые волосы, точеные скулы, правильный подбородок — Мун некогда являл собой воплощение изящества, образец мужской красоты. Однако только ему перевалило за сорок и дни его с неприличной скоростью устремились
В ту ночь, когда Сирил Хонимен встретил свою жуткую смерть, Эдвард Мун ужинал со знакомыми (не с друзьями, прошу заметить, никоим образом не с друзьями!) в самой фешенебельной части Кенсингтона, среди самых знаменитых городских болтунов. Когда-то он числился здесь почетным гостем, изюминкой вечеринки, но сегодня хозяева, казалось, просто мирятся с его присутствием и пригласили сюда скорее в силу привычки (он сильно подозревал, что все обстоит именно так). Еще пара-другая лет, и Мун выпадет из упомянутого общества, его имя навсегда вычеркнут из списка приглашенных, и станет он никем, пустым местом.
Мун быстро устал от компании и к концу ужина, когда женщины удалились позубоскалить и почесать языки, а мужчины, закурив сигары, уделили внимание портвейну, он извинился, встал из-за стола и вышел в сад, оставив спутника в одиночестве.
Некогда Мун слыл изрядным щеголем. Его гардероб всегда на шаг опережал моду. Теперь же, когда дендизм Муна резко пошел на убыль, он уже не поспевал за веком и все более напоминал пережиток прошлого, реликт давно ушедшей эпохи. Его костюм с Сэвил-роу знавал лучшие дни, а туфли, шитые на заказ и некогда стоившие дохода за несколько месяцев, прохудились до неприличия. Мун носил на рукаве черную повязку, все еще блюдя траур по королеве [3] , хотя со дня ее кончины минуло едва ли не полгода. Он, как и почившая монархиня, успел превратиться в человека уходящей эпохи.
3
Имеется в виду королева Виктория (1819-1901), правила с 1837 года.
Год как раз достиг того рубежа, когда зима начинает постепенно усиливать свою хватку, дни становятся короче, а деревья, бесцветные, лишенные листьев, похожие на пустые вешалки в прихожей, безмолвно стерегут улицу. Воздух сделался влажным и холодным, из нижних частей города приполз туман, и сад, окрашенный светом окон, наполнило таинственное мерцание. Мун двинулся прочь от дома по высокой траве, и вскоре его туфли, края брючин и носки промокли. Закурив сигарету, он с удовольствием втянул в себя дым, мягко проникший в его легкие.
— Мистер Мун?
За спиной у него возник один из гостей, американец, чье имя Мун позволил себе забыть сразу по представлении. Кончик сигары незнакомца светился в полумраке сердитым глазом.
— Наслаждаетесь вечерней прогулкой? Пропустив вопрос мимо ушей, Эдвард еще раз вдохнул сигаретный дым.
— Чем могу быть полезен? — наконец поинтересовался он.— Мистер... э-э?
— Стоддарт.— Американец криво усмехнулся.
— Да, конечно.— Мун сопроводил ответ ни к чему не обязывающей улыбкой.