Сон Брахмы
Шрифт:
Он махнул рукой оперативникам, уже закончившим «упаковку» водителя и охранника Владимира Николаевича.
– Берите этих двоих – и по машинам! Матвей Иванович, надеюсь, не откажется поехать со мной.
Стараясь не оглядываться в сторону Вари, Шереметьев поплелся за Сергеем Сергеевичем. Он не сомневался в правильности того, что сделал, и не хотел оправдываться перед ней, но вместо ожидавшегося еще сегодня утром чувства удовлетворения от мщения за то, как она его использовала, за сожженный храм и мертвого Иваницкого, в душе было тоскливо и пусто.
– Я не знал, что Варвара – его дочь, –
– Удивительно, но это правда. Не могу понять, зачем ему это было нужно. Детей нужно беречь, а он и ее заставил играть в эти оккультные игры.
– Оккультные?
– А вы думали, они только храмы жгут и фотографии воруют? Все серьезнее. Устраивают церемонии – без сатанизма, зато посвящают друг друга в какие-то степени. Обрабатывают новопосвященных – то ли гипнозом, то ли еще как.
– Неужели все это возможно на пороге двадцать первого века?
– Матвей Иванович, вы удивляете меня, – подойдя к черному, хищно вытянутому «мерседесу», сказал Сергей Сергеевич. – Вы же сами писали о Фоменко и тому подобных персонах. Имеете полное представление, сколько людей их читают и доверяют им. Как раз на Миллениум наступает обострение всяческих оккультных дел. История с вашим храмом – только цветочки. Вернемся в Москву, я покажу вам кое-какие материалы по поводу «клуба» нашего Владимира Николаевича. Он ведь говорил вам о «клубе»?
– Говорил, – вздохнул Матвей.
Когда он забрался на заднее сиденье «мерседеса», Сергей Сергеевич, устроившийся рядом с водителем, повернулся к нему и сказал:
– Еще раз спасибо за все эти изыскания – со Скопиным-Шуйским и временами Смуты. Надеюсь, мы с вами еще поработаем в этом направлении. Наверху вашу идею оценили. Думаю, вскорости Седьмое ноября переделают в праздник освобождения Москвы от литовцев и поляков. Благо, что даты почти совпадают.
«Мерседес» тронулся с места и, вырулив на набережную Фонтанки, начал аккуратно набирать ход. Матвей решился было посмотреть назад, на машину, в которую должны были усадить Владимира Николаевича и Варю, но чертыхание водителя отвлекло его.
Прямо из-за парапета Фонтанки появился грузный, неуловимо знакомый Шереметьеву человек. Он выскочил на середину дороги, и Матвей увидел, что его рука сжимает пистолет. Все еще чертыхаясь, водитель резко нажал на газ. Машина бросилась вперед и, прежде чем пистолет успел выстрелить, ударила грузного человека, подбросила его, смела с тротуара.
Тут же взвизгнули тормоза. Сергей Сергеевич и его водитель выскочили из машины и побежали к человеку, лежащему на обочине в нелепой, изломанной позе. Матвей, уже догадавшийся, кто пытался остановить их, медленно последовал за ними.
– Еще мгновение, и он всадил бы в нас пулю, – почти кричал водитель.
– Успокойся, – держал его за плечо Сергей Сергеевич. – Я видел это. И Шереметьев видел. Ты все сделал правильно.
Он наклонился и осторожно повернул лежащего лицом вверх. Из разбитого лба Андрея Нахимова текла кровь. Щеки судорожно втягивались и надувались – словно жабры у рыбы, выброшенной на берег.
– Вы его знаете? – повернулся Сергей Сергеевич к Шереметьеву.
– Да. Этот человек сжег церковь моего отца.
– Несчастный сукин сын, – пробормотал Сергей Сергеевич.
Глава 7
«Молодой лис почти переправился, но вымочил хвост» [7] .
Михаил Скопин-Шуйский положил заключительный земной поклон перед алтарем и, взглянув в последний раз на икону с летящим богомазом, попятился к выходу из храма. Он приехал в Алексеевскую слободу затемно, отстоял заутреню, которую вел невысокий русоволосый настоятель. Батюшка, увидев гостя, взволновался так, что мгновенно осип и несколько раз заходился в кашле, обрывая ладный строй службы.
7
Гексаграмма Вэй-цзы (№ 64).
Но не настоятель был интересен Скопину-Шуйскому, а парсуны, начертанные на стене, рядом с алтарем. Он слышал, что при Иоанне Грозном работали разные мастера и что некоторые богомазы в другое время отправились бы в подвал какого-нибудь монастыря – с выколотыми глазами и переломанными пальцами рук, а Грозный все им спускал, ибо что-то искал в их писаниях – что-то, ведомое лишь ему одному.
И вот теперь Скопин-Шуйский увидел это. Все детали мозаики, которую он складывал уже несколько лет, улеглись в его голове. И рассказы немцев-астрологов, и тайные книги, которые привез ему в Новгород Делагарди, и слухи, ходившие при дворе Бориса Годунова, когда он был еще юнцом. А главное, о том же поведал ему в Новгороде настоятель Антониева монастыря. Он вытащил откуда-то ветхие списки, долго листал их, пока не нашел нужные листы, и, покашливая, прочитал рассказ некоего монаха, побывавшего во времена Василия Темного, князя Московского, в Царь-городе, ныне именуемом погаными агарянами Истанбулом.
Сегодня он понял, что его мозаика – не слова и не мечта. Быть может, богомазы знали это даже лучше собирателей старых преданий, ибо они обладали даром пересказывать не словом, а красками, образами, которые казались настолько живыми, что перед их рукотворными чудесами хотелось преклонить колени. Тайное знание передавали они не в писаниях, а в иконах и фресках. Перед смертью Иоанн нашел-таки одного из настоящих богомазов, и тот щедро вознаградил его за терпение. Вот только Грозный не успел воспользоваться этим подарком. Он умер – и не успел или не захотел поделиться знанием об увиденном.
Рассветало. Когда Скопин-Шуйский вышел из храма, горизонт окрашивали яркие розовые полосы. Солнце, еще не появившись на небосклоне, разгоняло ночной туман, обещая ясный день. Это было хорошим признаком.
Теперь он знал, в каком мире он живет и что ему нужно делать. Он понимал, что мир – пока что проект Божий. И никто даже не в состоянии представить, что будет, когда Он скажет: «Откройте глаза и видьте: вот то, что я создал для вас!» Все это шушуканье о том, что Господь совершил уже Страшный суд – ерунда. Он только ждет, когда мы подготовимся к настоящему сотворению мира. Он ждет, когда какой-нибудь богомаз, или отшельник, или просто отчаянный человек доберется до Него, и встречает его объятиями.