Сон разума (сборник)
Шрифт:
Прильнув глазом к окуляру и настроив трубу, адвокат увидел между акациями окошко, за стеклом которого красовалось объявление: «Сдается».
— Представляешь, — продолжала она, — как приятно будет жить здесь? И обойдется это куда дешевле той паршивой казармы.
— Умоляю, дорогая, — адвокат схватился за сердце, — давай вернемся к этому через пару дней, когда будем знать что-нибудь о делах в Петербурге.
Карина нахмурилась, помолчала, а потом ответила, как ему показалось, отчужденным тоном:
— Ладно… А теперь объясни, почему ты решил, что труба не украдена?
— Я этого не утверждал. Наверняка украдена, и не один раз. Я имел в виду, что после многократного воровства
— Гм… и с подобной логикой ты мог бы выступить в суде?
— Иногда нечто подобное происходит.
В следующие дни между ними действительно возникло определенное отчуждение, и оно, к сожалению, постепенно развивалось. Карина в значительной степени потеряла интерес к окружающей реальности и большую часть суток проводила за чтением детективных романов, каковые имелись в гостиничной библиотеке для скучающих постояльцев. От этого чтива она отвлекалась только для разглядывания окрестностей в подзорную трубу — сидя в лоджии или у моря, среди прибрежных скал. Адвокат сопровождал ее в прогулках по берегу, и внешне все выглядело прекрасно — они вместе купались и загорали и болтали о всякой всячине, но легкость в общении, открытость отношений были утеряны. И наконец, к великому огорчению Александра Петровича, Карина стала уклоняться от выполнения супружеских обязанностей. Она засиживалась с книжкой далеко за полночь и укладывалась в постель лишь после того, как он засыпал. Если же ему удавалось дождаться ее, она затевала разговор о том, как ей не нравится жить здесь, дело кончалось ссорой, и об интимных отношениях не могло быть и речи.
Александр Петрович чувствовал, что его семейная жизнь под угрозой и следовало бы выложить Карине все как есть, все известные ему факты и все собственные страхи, но что-то внутри мешало ему так поступить. Он говорил себе, что фактов слишком мало, а страхов слишком много, чтобы убедить ее в их обоснованности, что она не поймет его, высмеет и обзовет трусом и все будет еще хуже, чем сейчас. У него не было привычки анализировать свои поступки, он всегда просто ЗНАЛ, как следует действовать, и не интересовался источником этого знания. Но в отношениях с Кариной ему многое приходилось делать впервые, и вот теперь он вынужден был понять, что сам себе врет. Конечно, он сумел бы ей все объяснить и убедить ее в своей правоте, и она не стала бы насмехаться над его опасениями. Дело было в другом. Он знал, что по их следу идет неизвестная и страшная сила, но она их ищет пока вслепую. Где-то на дне его разума, на грани осознаваемого, жила уверенность, что если начать говорить об этой ситуации, обозначить ее словами, преследователь обретет зрение, перестанет тратить время на вынюхивание следов и тогда их дни будут сочтены. В общем, он решил повременить.
Вскоре пришла долгожданная телеграмма из Петербурга, от Фавиловича: «Сонечка пока не родила тчк беременность протекает нормально».
— Избытком фантазии этот человек не страдает, — отметила Карина скептическим тоном.
Адвокат вместо ответа уныло покачал головой.
Что и говорить, обстановка к веселью не располагала. Мало того что отель изначально был выстроен как хотя и привилегированная, но все-таки казарма, к тому же и люди, здесь жившие, создавали мрачноватое психологическое поле.
Одной из наиболее заметных фигур был пожилой азербайджанец, бывший министр своей республики. Даже в ресторан он приходил в сопровождении многочисленных телохранителей, которые тотчас занимали столики вокруг него, он же в центре образованного ими круга принимал пищу в гордом одиночестве.
Единственными обитателями гостиницы, проявившими некоторую общительность, были респектабельные немцы, Дитрих и Эдна. Они, как и Карина с адвокатом, иногда совершали прогулки по берегу и окрестным горам, и вскоре между ними завязалось знакомство. Эдна, в отличие от своего мужа, неплохо говорила по-русски. Когда Карина вскользь выразила удивление, почему они избрали для отдыха столь некомфортабельный отель, Эдна пояснила, что ее муж занимал на родине высокий пост, но его оклеветали и до восстановления справедливости им приходится проявлять осторожность. Карина в свою очередь отрекомендовала Александра Петровича как юриста, расследующего преступления могущественной мафиозной группы, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Постепенно у Карины создалось впечатление, что в гостинице собрался некий интернационал изгоев, каждого из которых на родине основательно оклеветали. Значительная часть постояльцев имела личную охрану, и многие не появлялись даже в ресторане, предпочитая заказывать еду к себе в номер.
Карина чувствовала: ей и адвокату здесь не место. Общая гнетущая атмосфера вызывала нервозность, беспредметный страх и бессмысленную настороженность ко всему и вся. Она перестала понимать своего мужа, а он что-то скрывал от нее, и отчуждение между ними возрастало.
Шла уже третья неделя их невеселого свадебного путешествия. В одну из ночей Александр Петрович проснулся от невнятного беспокойства. Он огляделся и стал прислушиваться. За окнами было еще черно, сквозь занавеску просвечивала изогнутая тонкая нить новой луны. Тишина нарушалась лишь еле слышным далеким собачьим лаем и неровным посапыванием со стороны Карины. Это насторожило его, потому что обычно она дышала во сне бесшумно. Он осторожно сел, спустил ноги на пол и протянул руку к ее кровати: ему показалось, она чуть заметно вздрагивает. Встав, он склонился над ней и тихонько погладил по лицу — оно было мокрым от слез.
Не имея более необходимости сдерживаться, она начала рыдать в голос.
— Ты меня напугал! Почему ты ходишь тихо, как кошка? Я так не могу! Я же тебя предупреждала, что никуда не гожусь как женщина! Почему все так плохо? Мы становимся чужими людьми! Почему мы спим на разных кроватях?
Последнее заявление было совершенно вопиющим: на разных кроватях они спали по ее инициативе. Он уже готов был возразить, но вовремя остановил себя.
— Я не могу так жить, — продолжала она всхлипывать, но уже не столь громко, — и не стой надо мной, ляг рядом, пожалуйста! Я тут мерзну одна, а тебе хоть бы что! Объяснишь ты мне когда-нибудь, что с нами происходит?
— Хорошо, сейчас расскажу.
— После расскажешь! А теперь, наконец, согрей меня! И сними твою дурацкую пижаму, если бы ты знал, как она меня раздражает!
Он забрался к ней под одеяло, и она оказалась вовсе не замерзшей, а, напротив, горячей и лихорадочно возбужденной. От каждого прикосновения она вздрагивала, вскрикивала и всхлипывала, и он, обладая достаточным опытом, тем не менее не мог разобраться, где кончается истерика и где начинаются нормальные сексуальные реакции. Но постепенно все стало на свои места, по крайней мере судя по результату.
Небо за окном посветлело. Карина лежала на спине, прижав его руку к груди, и, похоже, намеревалась уснуть. Но как только он стал пристраиваться поудобнее, чтобы тоже подремать, она, не открывая глаз, произнесла отнюдь не сонным голосом:
— Ничего подобного.
Она села, откинувшись на спинку кровати, затем положила под плечи подушку, явно стараясь устроиться с комфортом.
— Днем ты начнешь рассуждать расчетливо и обдумывать каждое слово, и все опять будет плохо. А ночь и постель, как известно, располагают к откровенности.