Сон в летнюю ночь
Шрифт:
Ещё весной поползли слухи, что царица больна, и хоть за такие разговоры нещадно наказывали, но они множились, и уже иностранные посланники сочувственно спрашивали о здоровье самодержицы. Это не могло не раздражать Анну Иоанновну: она боялась заговоров, политической подлости, но всего более боялась, что Густав Бирон, узнав про её хвори, охладеет к ней, больной и немощной. Шутиха Глашка принесла из города загадочную историю о жуткой погребальной процессии. Якобы в ветреную сентябрьскую ночь, когда дождь лил беспрерывно и Нева норовила выйти из берегов, из-под арки Адмиралтейства длинной вереницей медленно вышли факельщики, озаряя площадь зловещим светом. Многие смельчаки выбежали из домов, чтобы посмотреть, кого это хоронят ночью, но ничего не смогли разглядеть в непроглядной тьме, а приблизиться ближе не получилось, процессия отдалялась по мере приближения к ней, и видели любопытствующие
Анна Иоанновна испугалась страшно:
— За мной шли. За мной…
Шутиху Глашу долго били, чтоб соображала дура, что можно самодержице рассказывать, а чего нет. Но царица окончательно впала в уныние.
Недуги усиливались, а к прежним болячкам прибавилась ещё и еженощная бессонница. Время, отведенное для сна, стало мучительным: черные руки тянулись из темноты, дрожащие силуэты отделялись от стен. Анна Иоанновна приказывала зажечь свечи, но свет мешал спать, и вспоминалось то, что хотелось забыть, вставали перед глазами картины, какие видеть жутко было. Даже младенец Иванушка не мог отвлечь от тяжелых мыслей — императрица смотрела на смеющееся дитя, а вспоминала страшное пророчество астролога Эйлера. Надо было срочно придумать что-то, что отвлекло бы, заставило позабыть ночные страхи, боли в боку, кровь в ночном горшке. И Анна Иоанновна всерьез занялась подготовкой помолвки невесть откуда взявшейся девицы Виктории и Мирона Фомича Миклешина. Пьяного безобразия императрица не жаловала, а вот веселое застолье уважала. Конечно, такого феерического гулянья, с постройкой ледяного замка и парадом подданных, какое было устроено прошедшей зимой по случаю шутовской свадьбы Бужениновой и князя Голицына, делать не стали. Однако и из предстоящей помолвки собиралась самодержица устроить забаву, которая должна была празднично расцветить унылость осенних дней.
Помолвка, хотя и не обручение, но серьезный шаг к браку. А к чему этот брак — понять невозможно. Мирон Фомич Миклешин дожил до пятидесяти лет, исполнял при дворе обязанности комнатного истопника, много лет был вдов и ничего плохого в участи вдовца не видел. Но однажды лукавый попутал его подать руку спускавшейся по лестнице большеротой и отвратительно худой, прямо-таки больной сухоткой, на взгляд Мирона Фомича, девице Виктории. Мирон Фомич Миклешин уважал женщин маленьких, пухленьких, румяных, как наливные яблочки. Такой была и его покойная супруга Евдокия Петровна, такая же у него жила теперь в кухарках вдова Матрена Саввична. В жизни бы не помог Виктории спуститься по ступенькам Мирон Фомич Миклешин, если бы не присутствовала при этом государыня. Ей, а не похожей на жердь девице хотел продемонстрировать галантное обхождение господин Миклешин, Но Анна Иоанновна, увидав, как заботливо подает истопник двора руку спускающейся по лестнице сказительнице, подумала: а не поженить ли их? И в тот же день было объявлено о высочайшей милости — любила самодержица устраивать матримониальные дела своих верноподданных. Виктория возмущенно открыла рот: чего-чего, но это… За такого Мирона Фомича идти замуж она не собиралась. Мало того, что этим летом она была лишена нормальных человеческих санузлов, душевых, парикмахерских, кафе и пляжей, так теперь придумали, как и вовсе её жизнь отравить — предлагают ей ежедневно общаться (про то, чтобы спать с ним, речи просто не могло быть) с предпенсионного возраста занудой! Но несколько месяцев пребывания при дворе Анны Иоанновны научили Викторию тому, что здесь не возражают, да и потом, в этом мире, куда неожиданно попала, она просто перестарок, у которого ни кола, ни двора, а так хоть свой угол появится… Вика задалась вопросом: «Был ли истопник у Снежной королевы?», а вслух поблагодарив за высочайшую милость, Виктория Чучухина стала готовиться к новому повороту в судьбе.
Гости приглашены были самые достойные, кого приятно было императрице видеть. Праздничный стол обсуждался во всех подробностях, тщательно подбирались и кушанья, и посуда, и цветы для украшения. Разумеется, и невеста должна была соответствовать этой галантной подготовке. За три месяца пребывания во дворце Виктория начала привыкать к казавшимся ей поначалу полным трешем робронам и понемногу разбираться, чем отличаются венецианские кружева от брюссельских, а пудермантель оказался не жестким оскорблением, а накидкой, надевавшейся при пудрении головы. Корсет уже не давил, как прежде, напротив, Вика нашла его весьма сносной заменой корректирующему белью, обнаружила она, пусть, не удобство, но определенную прелесть и в фижмах, и в атласной обуви. И потому, стараясь не думать о цели мероприятия, Виктория занялась любимым своим делом — выбором наряда, в коем предстояло присутствовать на праздничном ужине, благо высочайшем повелением ей были выделены две камеристки, чтобы Виктория Чучухина соответствовала предстоящему важному событию.
И вот октябрьским сереньким утром, по последней моде четырехсотлетней давности причесанная и одетая, направлялась Виктория пред государевы очи, дабы лично Анна Иоанновна убедилась, что готова её протеже к предстоящей помолвке. Надо сказать, что Виктория была чрезвычайно довольна собой, ощущая себя успешной участницей «Модного приговора». Неделя усилий не прошла даром: из шёлка, лент и кружева было сооружено в рамках жестких требований моды нечто весьма элегантное. Словно перевернутый цветок тюльпана покачивалась на китовом усе юбка из жемчужного атласа, а изящный стан, укутанный в дымку и тафту, так и манил к объятьям. «Мне идет», — решила Виктория, любуясь на своё отражение, а присмотревшись внимательнее, поправила себя: «Не идет, а бежит». Эх, сфоткаться да выложить в Инстаграм — лайков бы собрала…
Осторожно спускалась Виктория Чучухина по узкой винтовой лесенке — мешали фижмы, не давая смотреть под ноги. И уже дошла до последней ступеньки, не оступившись и не поскользнувшись, да тут неожиданно, как черт из табакерки, появился на площадке перед чугунной лесенкой Его светлость красавец князь Роман Матвеевич Соболевский-Слеповран. Подхватил, закружил и на мозаику пола аккуратно поставил. Откуда он взялся у этой боковой лесенки, Виктория подумать не успела, как не успела и вспомнить, что во дворце все за всеми повсюду подглядывают и подслушивают, просто почувствовала такую мужскую силу, что ни вырваться, ни возмутиться.
— О, богиня! Настоящая богиня! — Слеповран не мог оторвать от Виктории восхищенных глаз. — Поехали со мной. Сейчас поехали. Я как тебя давеча на берегу увидел, так и не могу позабыть. Каждую ночь во сне вижу.
— У меня помолвка сегодня, — прервала Виктория жаркий шёпот Слеповрана.
— Да наслышан, можно сказать, приглашен, — Слеповран жестко скривил губы и вновь принялся быстро шептать: — Неужели за этого облезлого старика замуж хочешь? Неужто я хуже?
Ещё что-то говорилось, но Виктория уже не пыталась понимать, только видела глаза, зовущие, манящие, да чувствовала жар ласковых рук. И не думала больше Виктория о помолвке, об Анне Иоанновне, а хотела, чтобы целовал её этот рот, шепчущий нежные слова, чтобы гладили её эти длинные и сильные пальцы.
Потом, как ни старалась, не смогла вспомнить Виктория, каким образом вместо покоев императрицы, куда направлялась она показать праздничный наряд, оказалась в карете Соболевского-Слеповрана. Кадрами забытого кинофильма наплывали эпизоды: стучат копыта лошадей по булыжнику мостовой, бьет о крышу дождь, и шепчет Роман Матвеевич ей на ухо такое, что уже в карете готова она сорвать с себя все эти неудобные одежды, впервые понимая, что значит «страстно желать». В телесериалах Виктория такое видела, в женских романах читала, но что подобное в действительности случается с людьми, а тем более, что она сама может голову потерять, мысли не допускала.
У Слеповрана петербургский дом был обставлен, пожалуй, даже поизысканнее, чем царский дворец. Попав три месяца назад в эту странную передрягу, Виктория все предметы обозначала одним понятием — киношные декорации, но теперь она уже понемногу стала разбираться, где новомодная, заграничной работы мебель, а где дешевая ремесленная поделка. И как ни кружилась голова Виктории от горячего дыхания и страстного шёпота Романа Матвеевича, но не могла она не заметить изобилие фарфора, бронзы, мягких ковров, великолепных гобеленов. «Вот именно так в сказках про принцев на белых конях бывает», — мелькнуло в голове, а потом уже никаких мыслей не было, а началось то, о чем невозможно рассказывать, но так приятно вспоминать.
Мелодичным боем отсчитывали часы в спальне Слеповрана время объятий, поцелуев, то нежных, то страстных ласк… Такого партнера у Вики даже в пережившем сексуальную революцию двадцать первом столетии не бывало! «Может быть, именно ради этой встречи перенесла судьба меня в тридевятое царство?» — подумалось изможденной Виктории: не мог же быть напрасным её полет через время. Если бы Виктория Чучухина прилежнее училась в средней школе, то наверняка процитировала бы пушкинское «Ты в сновиденьях мне являлся», но поскольку классическая поэзия не была её коньком, то она просто объявила: