Сон в начале тумана
Шрифт:
В родной яранге Пыльмау вела себя совсем иначе, чем на берегу моря. Там она лишь раз или два мельком взглянула на Джона, а здесь не знала, куда и посадить его. Передняя стенка полога была приподнята, к бревну-изголовью приставлен коротконогий столик, а в глубине полога расстелена белая оленья шкура.
— Ты садись туда, — Пыльмау показала на шкуру. — Отдыхай. Сейчас будем есть и пить настоящий русский чай.
Пыльмау носилась по чоттагину. Повесила котел над огнем, приготовила деревянное блюдо, достала из большого ящика, заменявшего шкаф, сверток и выложила перед Джоном две плитки черного плиточного чая, пачку курительного табака, несколько больших кусков сахару и бутылку водки.
— Все это я выменяла на русском корабле. Отдала за них четыре пыжиковые шкуры, а за это, — Пыльмау кивнула в сторону умывальника, — русские спросили только два моржовых клыка. Как ты думаешь, я не очень переплатила?
— Ты молодец, Мау! — улыбнулся Джон, притянул к себе женщину и поцеловал в губы. — Лучшего подарка ты бы не могла для меня придумать!
Пыльмау, пораженная поцелуем, удивленно посмотрела на Джона, дотронулась пальцами до своих губ и нерешительно спросила:
— Это и есть поцелуй белого человека?
— Да, — ответил Джон. — Не нравится?
— Чудно… — тихо произнесла Пыльмау, — словно ребенок, заблудившийся в поисках груди.
Пыльмау отказывалась выпить, но Джон настоял. Рюмка водки разрумянила смуглое лицо Пыльмау, но она вдруг погрустнела и замолчала.
— Почему ты молчишь, Мау? — спросил ее Джон.
— О чем говорить? — пожала плечами Пыльмау, глядя куда-то в сторону.
— Ну рассказала бы про корабль.
— Приплыли, ходили по яранге, меняли товары… Спрашивали у стариков про лед. Никак не понимали, что я хочу взять у них умывальник. Недолго пробыли здесь, торопились на север, на Невидимый остров… Вот и все, — совсем угасшим голосом закончила рассказ Пыльмау.
— Тебе плохо от водки? — сочувственно спросил Джон.
— Нет, — почти шепотом ответила Пыльмау. — Только мне очень захотелось, чтобы ты меня еще раз поцеловал, как ребенок, заблудившийся в поисках груди…
Джон улыбнулся и медленно поцеловал Пыльмау в твердые горячие губы.
Разморенный обильной едой и водкой, Джон заснул в пологе. Среди ночи он почувствовал, как Пыльмау раздевала его, а потом, потушив жирник, дрожащая от волнения, прилегла рядом. Джон обнял ее. Пыльмау что-то говорила, но Джон каждый раз закрывал ее рот поцелуем. Потом он лежал с широко открытыми в темноту глазами, и в сердце его входили мир и успокоение. «Я нашел себя и свое место на земле», — думал он, ощущая рядом горячее женское тело.
Когда Джон проснулся, ни Пыльмау, ни Яко в пологе уже не было. Прислушавшись, он услышал пение Пыльмау.
Джон высунул голову в чоттагин:
— Мау!
— Эгей, — отозвалась Пыльмау и вбежала в чоттагин.
— Где мои… — Джон не знал, как назвать по-чукотски часы. Вчера он забыл их завести и боялся, что они остановятся. — Они у меня были в кармане. Круглые такие…
— Стукалка, похожая на глаз? Со стеклом? — догадалась Пыльмау, нашла и подала часы.
Стрелки показывали двенадцать.
— Будешь чай пить или сначала умоешься? — заботливо спросила Пыльмау.
— Сначала умоюсь, — ответил Джон и лукаво добавил: — А я знаю, о чем ты пела.
Пыльмау покраснела и концом рукава прикрыла глаза.
— Я очень боялась… — смущенно пробормотала она. — Я боялась, что у тебя и все другое такое же чудное, как поцелуй… Но оказалось, ты человек как человек! Потому я и радовалась.
Такая неожиданная откровенность заставила покраснеть Джона, и он заспешил к умывальнику.
С этой ночи Джон уже не покидал полога и занял место, которое до него занимал Токо.
Через несколько дней охотники принялись перевозить добычу с Берингова пролива в свои домашние мясные хранилища. Иногда с ними ездил и Джон, но чаще всего он оставался дома, занятый переделкой яранги. Он решил сделать древнее жилище более удобным. На небольшой байдаре он ездил на противоположный берег лагуны и буксировал оттуда плавниковый лес. Однако когда возле яранги выросла внушительная груда бревен и досок, Джон обнаружил, что ему ничего не удастся сделать, поскольку у него нет ни одного гвоздя. И Орво подтвердил, что без гвоздей не обойтись.
На исходе лета в Энмын пришел «Вайгач». Когда энмынцы проснулись, корабль уже стоял на рейде.
Джона и Орво на корабле встретили как старых знакомых. Капитан подчеркнуто вежливо поблагодарил Орво за ценные сведения о ледовой обстановке.
— До мыса Биллингса ваш прогноз был совершенно точен, — сказал капитан. — Должен отметить, что в этом году обстановка на редкость благоприятная, и нам без особых приключений удалось добраться до острова Врангеля.
В капитанском салоне, отделанном светлыми деревянными панелями, был сервирован стол. С интересом разглядывая Джона и понимающе перемигиваясь по поводу того, что Орво правильно понял назначение столовых приборов, руководители экспедиции наперебой потчевали гостей. Наполнив рюмки, капитан сказал:
— Плывя вдоль этих унылых и пустынных берегов Российской империи, мы убедились, что господь не оставил своими милостями далекий край, населив его выносливым и смышленым племенем, способным выжить в самых суровых условиях. Просвещенные посетители этой земли с удивлением взирают на людей, которых только невежда может причислить к дикарям. Позвольте еще провозгласить гост за присутствующего за этим столом представителя чукотского племени Орво.
Переводчик переводил речь капитана, и Орво внимательно слушал. Ни один мускул не дрогнул на его лице, словно ему были привычны и эта обстановка, и высокопарные тосты в его адрес. В знак благодарности он слегка наклонил голову и чокнулся с капитаном.
Выпили и за Джона Макленнана. Капитан, провозгласивший тост за него, сравнил его с Миклухо-Маклаем, о котором Джон не имел ни малейшего понятия. Когда ему растолковали, кто был этот человек, Джон решил внести ясность и заявил, что он поселился среди чукчей отнюдь не для того, чтобы изучать их. Он просто хочет жить их жизнью, ибо убедился, что общество, в котором живут так называемые цивилизованные люди, далеко от совершенства и не дает возможности человеку проявлять его истинные человеческие качества. Речь Джона озадачила присутствующих, но капитан вышел из положения, предложив выпить за канадских мореплавателей, внесших большой вклад в освоение Арктики.