Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров

Мережко Виктор Иванович

— Собаки по следу не пойдут. Никакой погони не будет. Был Овечкин и нет его. Сбежал… Слишком поздно спохватились.

Лука от такого разговора был как в лихорадке.

— А завалить Кузьму лучше в поселке или где подальше?

— Лучше подальше. В снег зароешь, чтоб не сразу могли найти.

— Понял, ваше благородие. Понял… — Овечкин подрал бороду грязными толстыми пальцами. — Значит, вы дадите мне знать?

— Дам… Но язык держи за зубами.

Поручик развернулся и быстро зашагал в сторону

виднеющегося в полутьме выхода.

Евдокимов, выпив с вечера самогонки, крепко спал в своей амбарной комнатушке. В окно несильно постучали. Кузьма не расслышал, продолжал спать. Стук раздался сильнее и настойчивее.

Надсмотрщик вздрогнул, ошалело огляделся, подошел к окну, отодвинул занавеску.

— Кто такой? — Увидел лохматую физиономию Луки, от неожиданности даже отпрянул. — Чего тебе?

— Открой, Кузьма, — ответил тот. — Есть разговор.

— Тебя выпустили или как?

— Начальник выпустил. Открой!

Евдокимов почесал в недоумении живот, подумал маленько и все-таки шагнул открывать.

Овечкин, огромный и холодный, занял собой почти половину комнатенки, поискал глазами, на что бы присесть. Увидел табуретку, опустился на нее.

— Ну? — озабоченно промычал Евдокимов и присел, настороженно глядя на нежданного гостя. — Говори.

— Я пришел, чтоб порешить тебя.

— Чего-о? — от такого заявления Кузьма даже привстал. — Совсем сбрендил, что ли? Да я из тебя сейчас решето сделаю! — И потянулся за трехлинейкой, висевшей на стене.

Овечкин резко и сильно отбросил конвоира назад, сорвал винтовку, направил на Евдокимова.

— Сядь. А то и правда убью.

Кузьма, не сводя глаз с Луки, нехотя сел.

— Крышка окончательно сдвинулась?

— Слушай и не перебивай, — ответил тот. — Сейчас нажму курок — и тебя нет. Дырка в лоб и навылет. Верно?

— А с самим чего будет?

— Мне уже неважно. Начальник выпустил, могу творить, чего захочу. Вот, к примеру, могу тебя пристрелить. Башку развалю, а сам в тайгу. Никто не найдет.

— А какой резон меня убивать?

— Начальник велел.

— Меня?!

— Тебя, гумозник.

— А чего я ему такого сделал? Следом вроде хвоста так и бегаю.

— Вот за то и велел. Видать, слишком не по делу махаешь этим самым хвостом.

Евдокимов помолчал, продолжая смотреть на ночного гостя, с недоверием переспросил:

— Начальник выпустил меня убить?

— Тебя.

— Дела-а… И чего делать?

— Договариваться.

— С господином поручиком?

— Со мной.

Кузьма ничего не понимал.

— О чем договариваться, алюрник?

— Чтоб бежать вместе.

— В тайгу, что ли?

— А куда еще? — ухмыльнулся Овечкин.

Кузьма со злой хитрецой посмотрел на него.

— А ежели не побегу?

— Не побежишь, конец тебе все одно известный. Не я, так другой завалит. На тебе, Кузьма, уже черная метка поставлена. Не жилец ты на этом свете.

— Не-е, — оскалился тот. — Мутишь ты меня, Лука. Голову дуришь. Вот сейчас как заору и тебе конец. Схватят и запорют.

— Не успеешь. Стрелять ладно умею.

Евдокимов помолчал, неожиданно попросил:

— Воды дай!

Тот, не убирая винтовки, зачерпнул из кадушки кружкой, подал хозяину. Он выпил жадно, едва ли в один глоток.

— А когда бежать-то?

— Сейчас.

— Так ведь хоть собраться надобно. Это как голодный в баню!

— Лыжи у тебя есть?

— Есть. Как раз две пары.

— Доставай и с богом.

— Трехлинейку с собой?

— А то!.. Вдруг на зверя набредем или на человека со звериным обличьем. Давай патроны и сам собирайся!.. Жрачки тоже прихвати.

Кузьма вдруг метнулся по комнате, стал бессмысленно доставать что-то из ящиков и сундуков и тут же засовывал обратно. Натянул теплые ноговицы, тулуп, вдруг остановился.

— Правда, что ли, Никита Глебович велел меня убить? Или врешь?

— А какой резон врать? Видать, чем-то серьезным не угодил барину. Вот когда тебя выгнал из холодной, так мне и нашептал в ухо.

…Они вышли из амбара осторожно, таясь. В ночном небе висел месяц. Оба были на лыжах, за спинами виднелись привязанные войлочные котомки с провиантом.

Собаки во дворе подняли было гвалт, но Кузьма цыкнул на них, и они охотно вернулись в будки.

— Ну, с богом, — перекрестился Евдокимов.

— В час добрый, — кивнул Овечкин.

Они огляделись и ходко двинулись в сторону чернеющего леса, оставляя на рыхлом снегу широкие лыжные следы.

Рано утром, когда бараки только начали просыпаться, в дверь комнаты Гончарова постучали с такой силой, что он от неожиданности вскинулся и какое-то время не соображал, где он и что он.

— Ваше благородие, беда! — прокричал из коридора мужской голос.

Никита торопливо натянул брюки, толкнул дверь. В коридоре стоял с вытаращенными глазами надзиратель.

— Ваше благородие, беда! — снова повторил он.

— Что стряслось?

— Побег!.. Сбежали двое — Евдокимов и Овечкин.

— Когда?

— Ночью, видать, след от лыж совсем еще свежий.

— Поднимай людей, готовь собак! — приказал поручик и стал торопливо одеваться.

След действительно был совсем недавний — глубокий, вдавленный, размашистый. Гончаров стоял за амбарной оградой, смотрел вдаль, рядом топтались человек пять конвоиров, державших на поводках скулящих от нетерпения собак.