Соперник Цезаря
Шрифт:
— Бешеный! Бешеный! — вопил кто-то из гладиаторов Милона, отступая.
— Бешеный! — подхватили, как клич, люди Клодия.
Помпей стоял в толпе в окружении десятка своих ветеранов и наблюдал за дракой с кривой усмешкой. Он был уверен, что Милон одолеет, — людей у нынешнего народного трибуна было больше, чем у Клодия, а Милоновы гладиаторы Евдам и Биррия убивали с ловкостью заправских мясников. Но Клодий не сдавался. Помпей хочет сражения — отлично! Клодию плевать, что Помпея называют Великим, что он победил киликийских пиратов и Митридата. Главное — Помпей нарушил их договор!
Клодий во главе своих людей вновь и вновь кидался в атаку. Гладиаторы Милона,
Бой уже кипел возле Помпея. Полибий сцепился с новичком-гладиатором. Удар меча рассек новичку артерию на руке. Кровь брызнула струей и окатила тогу Помпея. Кто-то крикнул, что Великий убит, волна ужаса прокатилась по форуму, и почти сразу же драка прекратилась. Все побросали палки и кинулись врассыпную…
— Великий! Великий! — неслось с разных сторон.
— Кровь! Кровь! Глядите, кровь! — Люди с суеверным ужасом указывали на мостовую, как будто только сейчас увидели алые кляксы на плитах.
Помпей снял окровавленную тогу — страсть к красивым жестам, — и велел отнести ее домой и взамен принести чистую, а сам завернулся в плащ одного из ветеранов. Рабы притащили перепачканную тогу домой. Передавали ее друг другу, ахали, охали, делали вид, что старательно прячут от беременной хозяйки, чтобы тут же и показать, да еще при этом состроить самые многозначительные мины. Бедняжка Юлия решила, что Помпей уже не жилец, упала в обморок, у нее начались преждевременные роды.
Глупец Помпей! Он уже получил свою долю — самую красивую, самую умную, самую обворожительную женщину в Риме. Это даже больше, чем ему причиталось. Так пусть не мешает другим делать то, что они считают нужным. Потому что сам Помпей Магн не знает, что нужно сделать, чтобы навести порядок в Республике. А Клодий знает.
II
Прошло всего несколько дней после сражения на форуме, и Цицерон так осмелел, что приказал рабочим, что возводили для него новый дом, разломать храм Свободы и разбить статую, хотя было оговорено, что после выборов, сделавшись эдилом, Клодий храм разберет и перенесет на новое место. Узнав об этом, Клодий со своими людьми кинулся на участок. Храм еще стоял, но четыре колонны из портика были выломаны, и фронтон обрушился. Прекрасная Свобода с лицом Юлии валялась в грязи. Впрочем, у нее уже не было лица — нос и подбородок отбили, а голову отделили от торса, будто отрубили топором. Клодий поднял мраморную голову и завернул в плащ. Ярость душила его.
— Прогоните этих скотов! — выдохнул он сквозь зубы.
Его люди принялись кидать камнями в рабочих, и те, побросав инструменты, пустились наутек. Кто-то швырнул факел и подпалил соседний дом, принадлежавший Квинту Цицерону.
«О, бессмертные боги! Что мы делаем! Мы же губим Город! — в отчаянии хотел закричать Зосим. — Хорошо, что Ганнибал не стоит у ворот, а то бы конец пришел Риму!»
Но он промолчал. Взял из рук патрона изуродованную мраморную голову Свободы и понес домой.
А Клодий в сопровождении Полибия и Этруска кинулся в соседние кварталы и стал кричать:
— Свобода!
Отныне он всем — да, всем, и рабам, и вольноотпущенникам! — даст права, какими обладают римские граждане. Все будут отныне голосовать в комициях, хозяев лишат права убивать рабов, вину невольников будет определять суд. Разве не позор, что люди, которые считают себя самыми свободными в мире и так гордятся своей Республикой, владеют другими людьми?!
И что же, кто откликнулся на его призыв? Два или три человека осторожно высунулись из дверей, но тут же скрылись. Эта трусливая покорность взъярила Клодия больше, чем подлые увертки Цицерона.
— Кажется, они не очень смелы! — раздался рядом насмешливый женский голос, показавшийся знакомым.
Он резко обернулся. Женщина стояла рядом — то ли вышла из ближайшего дома, то ли из переулка. Она улыбалась. В первый миг Клодию показалось, что это — прекрасная Юлия. Потом понял — нет, не она. Но все же сходство было разительным. Лет ей было примерно столько же, сколько и дочери Цезаря. Такая же белая кожа, изящная шея, похожая на стебель цветка, и глаза — черные, живые. Женщина улыбалась, будто думала о чем-то своем, тайном. И голос был, как у Юлии. Невыносимость этого сходства совершенно парализовала Клодия — он подался вперед, потом отступил, пропуская незнакомку и ее служанку, потом пошел следом, даже не отдавая себе отчета, что идет за красавицей.
Она обернулась и спросила по-гречески:
— Твои псы тебя сопровождают на свидания, или ты приходишь один?
— К тебе я приду один, — с улыбкой отвечал Клодий, уже догадавшись, что перед ним очень дорогая гетера.
— Один вечер со мной может тебя разорить, Красавчик.
Было что-то очень волнующее в этом сходстве продажной девки с пронубой Юлией. Клодия не оставляло чувство, что скромница Юлия, переодевшись, строит мужчине глазки на улице и торгуется о цене.
Нет, конечно, это не может быть Юлия — у бедняжки несколько дней назад случился выкидыш, ей сейчас не до любовных утех. Перед Клодием всего лишь гетера.
— Цена не имеет значения, — сказал он упрямо.
Он шел за ней целый квартал. Один из встречных бросил на женщину изумленный взгляд. Видимо, и его поразило сходство.
Гетера подвела Клодия к двухэтажному дому. Ни одно окно не выходило на улицу. Совершенно глухая беленая стена, и в стене — черная узкая дверь.
— Сегодня вечером. Здесь. Принесешь десять тысяч сестерциев. Клянусь Венерой, ты эту ночь никогда не забудешь. Но одно условие: ты придешь один.
Если тебя кто-то будет сопровождать, ему придется ждать за дверью.
— Не волнуйся, красавица, мне не нужен помощник в постели. Но ты не назвала свое имя.
— Эвридика.
— Значит ли это, что я стану твоим Орфеем?
III
Хозяина в тот вечер сопровождал лишь один Полибий. Впрочем, после того, как Клодий постучал в дверь и ему открыли, гладиатор отправился в таверну, где можно было выпить вина с пряностями и просидеть до утра.
Клодию показалось, что в доме, кроме хозяйки, никого нет — было слишком тихо. Рабы всегда производят слишком много шума, постоянно куда-то бегают, болтают, стараются попасться господину на глаза. Здесь же сама Эвридика отворила гостю дверь и повела в глубь дома. В триклинии все было готово для изысканной пирушки: на столе чаши с вином, закуски, ложа убраны пурпурными тканями. Впрочем, кто-то в доме все же был: из-за занавески, тоже пурпурной, лился звук кифары. Сейчас, вечером, Эвридика показалась Клодию божественно красивой — щеки ее горели естественным румянцем, на шее сверкало ожерелье из золотых пластинок, а длинная туника была сшита из тончайшей ткани, и без труда можно было различить острые груди с темными сосками и темный треугольник лона — под тунику хозяйка ничего не надела. На плечах ткань была сколота золотыми фибулами с крупными жемчужинами.