Соправитель

Старый Денис

— Кого-то еще позвать, Ваше Величество! — как только за Штеллином закрылась дверь, в нее протиснулся Илья.

Эта дверь сегодня еще не один десяток раз откроется и не один десяток человек переступит порог моего кабинета.

— Музыкантов ко мне! Из тех, кто во дворце. Желательно Франческо Арайю, — повелел я Илье [Арайя был придворным музыкантом, сочинителем опер и при Анне Иоанновне и при Елизавете Петровне, да и при Екатерине II трудился].

Но пришел Луиджи Мадонис. Пришел быстро, как будто ждал аудиенции в приемной. Кроме того, он принес уже расчерченные нотным станом листы бумаги. Да, чаще

всего именно этот скрипач, руководитель придворного оркестра, первым оценивал мои произведения.

Следовало бы отметить, что то, что русский наследник, а нынче уже и император, пишет гениальные музыкальные произведения, привлек в Россию немало хороших музыкантов. Среди приехавших хватало и таких, которые могли бы составить конкуренцию Мадонису и в игре на скрипке и в умении руководить музыкальным коллективом. Однако тетушка не меняла Луиджи, не стану и я. Для моих нужд, умений и навыков этого весьма, при прочих, хорошего музыканта, хватит.

— Луиджи, рад, что Вы подготовились, — констатировал я факт.

— Ваше Императорское Величество! Если дело стоит за тем, чтобы ходить за Вами, как апостолы за Иисусом Христом и записывать Ваши гениальные произведения, я готов, — высказался музыкант и уставился с некоторым раздражением на своего переводчика.

Мадонис говорил сейчас на итальянском языке, между тем, он уже сносно изъяснялся и на русском. Однако, в моменты волнения всегда переходил на родной язык, в его неаполитанском звучании.

— Да, сеньор Мадонис, сейчас мы с Вами запишем музыку одного произведения. Оно сильно отличается от тех печальных творений, что я написал по случаю скоропостижной смерти любимой тетушки. Я бы сказал, что это призыв, клич. Не к кому-то одному, а ко всему русскому народу, к его глубинному чувству справедливости, — немного увлекся я патетикой.

Речь шла о «Вставай страна огромная». Я хотел, чтобы эту песню, наряду с «Прощанием славянки» играли повсюду. Чтобы обозы с солдатами отбывали под гром оркестра, исполняющего эти произведения, чтобы в ресторации «Элит» даже заядлые игроманы вставали под звуки песни, чтобы слезы проступали даже у прожженного купца, что ранее был готов продать товар хоть бы и врагу России, главное прибыльно.

— Это невозможно, Ваше Величество! — выпалил Луиджи, осекся, но переводчик уже успел донести до меня слова. — Простите, я имел ввиду, что Вы пишете музыку в столь ее многообразии: песни для казаков, полонез, просто гениальные реквиемы по почившей императрице, теперь и это произведение — оно совершенно иное, чем все остальные до того.

— Что на душе, Луиджи, то и пишу, — ответил я.

Далее разговор пошел об ином. Я хотел, чтобы Луиджи Мадонис, как и Франческо Арайя, как и еще один их коллега Доменико Далолио, потрудились и создали пять-шесть коллективов для исполнения патриотических песен. Сильных музыкантов для того, чтобы исполнить и «страну огромную» и «славянку» не потребуется. Однако тут нужен упор на духовые инструменты. Вот и путь думают, кого привлекать. Я бы хотел, чтобы уже через два месяца наши войска, отправляющиеся на фронт, слышали песни, воодушевлялись ими, преисполнялись решимостью и верой в справедливость всего происходящего. Для современного солдата подобная вера станет в новинку, он и так будет исполнять свой долг, но станет это делать с еще большим

усердием, если поймет, для чего он льет свою кровь.

Первым из всего сонма чиновников прибыл Яков Петрович Шаховский. Обер-прокурор Священного Синода был взволнован, немного рассеян, но первым, о чем он завел разговор, стало прошение за Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.

— Ваше Величество, позволено ли мне будет просить Вас смягчить свое сердце в отношении Алексея Петровича? — задал вопрос Шаховский.

— Вы уже начали делать это, обер-прокурор! И я считаю, что задачи перед Вами стоят иные, чем побуждать меня, императора, изменить своему слову, — жестко ответил я.

— Ваше Величество, я только лишь прошу позволить бывшему канцлеру Бестужеву-Рюмину присутствовать на погребении почившей…царствие ей небесного, — мы оба перекрестились. — Елизаветы Петровны. А, после я никоем разом не стану просить Вас, Ваше Величество, смилостивиться над Алексеем Петровичем. С иной стороны, подобный Ваш жест, как истинного христианина, позволит мне склонить Священный Синод к любым Вашим требованиям, если они не скажутся на церковных землях. Тут все сложно.

Иными словами мне предлагали сделку. Слову своему изменять нельзя — это так, но и быть костным в своих решениях и упускать выгоду от договоренностей, не стоит. Тем более, когда вопрос с Бестужевым решен и неделей раньше, неделей позже, но он будет отправлен в ссылку с конфискацией своего имущества, не малого такого имущества.

— Взамен, — начал я говорить после непродолжительной паузы. — Синод объявит Фридриха Прусского пособником Нечестивого, воплощением Антихриста, который посягает на нашу веру. Далее, церковь обязуется организовать снабжение не менее чем трех дивизий. Вот тут те земли, что все еще церковные, пригодятся. Наша святая церковь объявит набор священников для отправки их в полки для служения служб, отпевания и иных обязанностей, главной из которых станет воодушевление солдат, и прежде офицеров, на ратные подвиги.

Шаховский замялся. Мои требования были немалыми в понимании обер-прокурора, пусть и минимальны, в моем. Церковь — мощнейший институт влияния на умы. Если она будет рядом со мной в этой войне… нет, они все равно лишатся своих земель, но после войны.

— Если такова цена присутствия Бестужева на погребении…- начал было говорить Шаховский, но был мной перебит.

— Бестужев тут не причем. Эти требования прозвучали бы, так или иначе. Я лишь готов немного уступить и Вам. Но сударь… коли Вы не можете исполнить волю мою, то, вероятно, Вы устали быть обер-прокурором Святейшего Синода! — сказал я и по выражению лица Якова Петровича понял, что все будет исполнено.

При Елизавете Шаховский не довел только одно дело до логического завершения — секуляризацию церковных земель. Но тут, я полагаю, немалую роль в нерешительности обер-прокурора играла и позиция Елизаветы Петровны. Это почившая государыня только и делала, что спекулировала обещаниями отобрать у церквей и монастырей земли, не совершая для этого ни одного официального действия. Два миллиона крестьян и огромные земли! Они нужны мне! На этой базе можно построить новую систему хозяйствования. Если к тому прибавить еще и моих крестьян и земли наиболее лояльных помещиков, то можно и переломить существующее положение дел.