Сорок дней Муса-Дага
Шрифт:
Автору этих строк посчастливилось встретиться с Армином Вегнером во время его вторичного пребывания в Армении, куда он приехал в 1968 г. уже в восьмидесятитрехлетнем возрасте.
Вспоминая мучительные истязания жертв турецкого насилия, он сравнивал их с действиями обезумевшего преступника. Однако, как и Анатоль Франс, он всегда верил, что Армения возродится.
«Та небольшая доля крови, которую она еще сохранила — драгоценная кровь, из которой родится героическое потомство». [111] Предсказание его сбылось. Вегнер приехал еще раз в Армению, чтобы увидеть «не побежденный поражением народ».
111
Геноцид
Уже в первом сборнике стихов «Друг мира» Верфель определил свое литературное кредо, выражающее общественно-этические идеи экспрессионизма: веру в добро, в человека, желание служить людям, мечту объединения их под знаменем братства. В понимании Верфеля человек может быть счастлив, только делая людям добро: «Нет, я больше не одинок, так как я совершил доброе дело!» — восклицает его лирический герой.
Второй поэтический сборник «Мы существуем» свидетельствует, что за прошедшие два года Верфель многое в своих взглядах подверг переоценке, убедившись, как глубоки внутренние противоречия в сфере социальных отношений буржуазного общества. Чувство внутренней опустошенности, сознание одиночества толкают поэта к мистике и богоискательству. Природа здесь уже теряет светлые краски, описывается в гамме серых или резко контрастирующих черно-белых тонов.
Впоследствии Верфель оценивает этот безысходный период в стихотворении «Так ничего и не познав».
Два года спустя Верфель издал новую поэтическую книгу — «Друг для друга». Она открывается программным стихотворением «Смех, дыхание, шаг».
Пафос третьего сборника выражен в словах:
«Не от солнца льется свет, лишь улыбка на лице человека рождает свет».
Верфель и здесь остается верен своему чувству безграничной любви к человеку. Он горячо призывает людей покончить с убийствами. Протест против войны приводит его в 1917 г. к созданию известного стихотворения «Революционный призыв». Впервые Верфель отходит от позиции непризнания насилия в любой форме. Пройдут десятилетия, прежде чем он придет к осознанию того, что только в вооруженной борьбе с насилием возможно завоевание свободы и независимости. Лишь в канун надвигающегося фашизма абстрактный гуманизм уступит место призыву к активной борьбе.
Вскоре после выхода в свет первого сборника стихов Верфель начинает заниматься и драматургией.
В драматургии, как и в поэзии, наблюдается увлечение Верфеля мистикой. Так, в своей первой одноактной пьесе «Посещение из Элизиума» [112] (1911) он описывает посещение земли пришельцем из загробного мира. Пьеса насыщена атмосферой мистицизма, столь характерной для писателя в тот период.
В предисловии к следующей пьесе «Троянки», написанной в 1914 и поставленной в 1915 году, Верфель писал: «Человечество должно было в своем кругообороте опять прийти к той точке, с которой предстояло родиться драме, схожей с трагедией Еврипида…». Сближая современность с веком Еврипида, Верфель как бы давал современникам урок воли к жизни. Немецкий же зритель, переполнявший театральные залы, в троянской войне мог усмотреть отголоски собственных страданий.
112
Элизиум (то же, что и Елисейские поля) — загробный мир для праведников, обитель блаженных.
В пьесе Верфеля на фоне всеобщего горя троянцев дан трагический образ Гекубы, [113] которая потеряла все — близких, родных, родину, но отказывается умирать. Драматург не дает умереть Гекубе там, где было столько смертей, чтобы утвердить власть Жизни над человеческим страданием.
Наиболее значительной драмой Верфеля считается «Человек из зеркала» (1920), о которой театральный критик А. Берестов справедливо писал: «Постановка «Человека из зеркала» для русского театра, проникновение в сущность этой трилогии было бы проникновением в магию Толстого и Достоевского, очаровавших немецкую мысль и искусство». [114]
113
Гекуба — жена троянского царя Приама, мать девятнадцати детей, среди которых были Гектор, Парис, Кассандра, Поликсена и др. В Троянской войне она потеряла мужа, увидела смерть и угон в плен своих детей и сама стала пленницей Одиссея. В мировой литературе Гекуба стала олицетворением крайней скорби и отчаяния.
114
А. Берестов. Экспрессионизм в немецкой драме — «Театр и музыка». 1922, № 12. стр. 313.
В начале века тема борьбы поколений, разрыва традиций, непримиримых противоречий между ними становится одной из главных в экспрессионистской литературе. Во вражде «отцов и детей» многие видели не только источник основных общественных конфликтов эпохи империализма, но и проявление вечного трагизма, присущего развитию человечества.
Эта тема — бунт молодых против старших — находит свое отражение и в написанной в 1920 году новелле Верфеля «Не убийца, а убитый виноват». Иронический подтекст заглавия уже говорит за себя. Устами юного героя писатель выносит суровый приговор поколению «отцов-милитаристов», развязавших мировую войну. В эпилоге писатель возвращается к излюбленной теме братства всех людей, хорошо знакомой по его поэзии. Смысл обращения — призыв к народам, поднявшим в трагическом заблуждении оружие друг против друга.
В романе «Однокашники» (1928), написанном в сугубо реалистическом плане, Верфель предстает перед читателем в поисках человеческого начала в бесчеловечном мире, в мире социального неравенства. Выход он видит в нравственном очищении человека, в любви к нему.
Для понимания творчества Верфеля многое дает рассмотрение его прозы, в частности, романа «Верди» — важной ступени на пути к роману «Сорок дней Муса-дага».
В предисловии к нему автор приводит выдержку из письма великого итальянского композитора: «Отражать правду, может быть, и хорошо, но лучше, куда лучше правду создавать».
В создании этой правды Верфелю видится воплощение его заветных идеалов.
Основной конфликт романа «Верди» составляет предельно обостренное противопоставление творческих индивидуальностей двух великих западноевропейских композиторов XIX века — Верди и Вагнера. Верфель воссоздает врожденный демократизм Верди, высокую требовательность к себе, заставившую уничтожить партитуру оперы «Король Лир», которую он вынашивал в течение тридцати лет. Беспокойный дух великого итальянца восставал против всего, что шло наперекор внутренней правде, вело к преувеличению собственной значимости; Вагнер же, наоборот, упоенный славой, легко отметал свои сомнения.
Верфель признавал, что произведения Вагнера «являются многогранным поэтико-музыкальным сплавом» и подчеркивал, что автор этих произведений, витая в межпланетных пространствах, подчинял всё законам собственного «я».
Образы Вагнера и Верди воплощают писательское видение двух больших художников-творцов. Как символ торжества жизни жизнерадостный венецианский карнавал в романе противопоставлен смерти Вагнера. В хорах Верди Верфелю слышится «чистота и доблесть человека, открывающего шлюзы всех добрых стремлений». Завершающей оценкой Верди являются слова: «Он — последний народный и всечеловеческий художник». [115]
115
Франц Верфель, «Верди», ГИХЛ, Москва, 1962, стр. 383.
Верфель не случайно обратился к Верди, которого называли голосом и душой современной Италии, «взволнованной политическими бурями Италии, смелой и пылкой до неистовства» (А. Серов).
Роман «Верди» — внутренний спор с экспрессионизмом на пути к реализму, к народности. «Надо жить! — это значит убивать химеры, все ближе подходить к реальности. Бедный Вагнер!», — пишет Верфель.
От гимна человеку-творцу Верфель приходит к гимну народу-творцу, от темы великой личности — к героической теме Муса-дага.