Сорок два свидания с русской речью
Шрифт:
Нужно ли ругать себя? Стоит ли нарочито упрощать свой язык для непринужденного контакта с собеседниками? С ходу на эти вопросы не ответишь. В былые времена классический русский интеллигент мог для разнообразия щегольнуть приземленным словечком, мог подшутить над самим собой, чтобы сбить пафос, создать атмосферу раскованности и доверительности.
Вспоминаю, как в студенческие годы в тесной филфаковской библиотеке на Моховой я увидел пожилого профессора, зашедшего перед лекцией за книгой. Попросив том Жуковского, он вдруг сам себе сделал замечание: «Ой, тут же написано: „Соблюдайте тишину!“ А я, дурак, кричу!» Библиотекарша улыбнулась, вложила формуляр в бумажный кармашек и написала на нем: «Бонди». Да, это был тот самый знаменитый пушкинист, собеседник Блока и Ахматовой. И не
В мемуарах о легендарном академике Ландау можно прочесть, как он, упомянув имя одного зарубежного коллеги, воскликнул: «Да я щенок в сравнении с ним!». Изысканное самоумаление. Но сдается мне, что такая утонченная речевая тактика немножко устарела. Нет сейчас бесспорных авторитетов, которые могут себе позволить не заботиться об имидже. Какой филолог сегодня обзовет себя дураком без риска быть понятым буквально? А если некий физик скажет, что он щенок, то я, чего доброго, ему поверю. И физикам, и лирикам стоит быть осторожнее. Незачем давать на себя лишний компромат.
Кстати, о лириках. Есть в арсенале поэзии такой прием — шуточный самооговор. Блестяще владел им знаменитый остроумец тридцатых годов Николай Олейников. Обращаясь в стихотворных экспромтах к дамам, он беззастенчиво восхвалял их прелести, а самого себя не прочь был обругать:
Я — мерзавец, негодяй, Сцапал книжку невзначай. Ах, простите вы меня, Я воришка и свинья…Это, конечно, донжуанская хитрость, основанная на глубоком понимании человеческой природы. Услышав подобное саморазоблачение, женщина подумает: «Да нет, не такой уж он мерзавец. Наоборот, симпатичный и любезный мужчина». А потом, если возникнет непродолжительный романчик, то, расставаясь с дамой, можно ей напомнить: разве я не предупреждал, что я негодяй? Какие претензии?
Но, повторяю, искусство изысканного самоумаления осталось в прошлом. Потерян секрет мастерства — как утрачен способ выпекания французских булок. Ежели современный литератор отзовется о себе нелестно, то закопает свою харизму навсегда. Помню, на одном «круглом столе», посвященном проблемам современной словесности, писательница с большим стажем жаловалась: мол, в одном журнале меня сначала публиковали, а потом — «под зад коленкой».
Чего она добилась этой неизящной откровенностью? Лично мне ее новые книги даже читать не хочется: зачем, если сам автор себя не уважает? Ну, умеет она копировать примитивно-бытовую речь замордованных жизнью женщин. Но нет в этой прозе даже представления о человеческом достоинстве, о высоте духа. А у реальных женщин, пусть самых простых, оно есть. Только живет оно в глубине, добраться до которой обыденный язык не может.
В нашем обществе, все еще далеком от истинной демократии, женщина — слабое звено. И этот печальный факт наглядно отражается в языке. Вот идет шумная передача «Пусть говорят». О чем там толкуют — мне не очень интересно, важнее — как говорят. И, к сожалению, самый низкий уровень речевой культуры обнаруживают не постоянно критикуемые нами девушки и юноши, а женщины среднего возраста. Бранный лексикон, скандально-базарный тон, срывающийся на крик и на визг… И так ведут себя не только «простые» дамы из публики, но и некоторые персонально приглашенные деятельницы искусства. Даже дама-депутат резким фальцетом выкрикивает непарламентские выражения. А ведь, помимо прочего, грубая речь старит женщин. И молодежь между собой таких несдержанных особ называет не «дамами», а «тетками» или «бабками».
Милые дамы! Уверяю вас, что добровольный отказ от бранной лексики — по отношению к себе и к окружающим — делает женщину в мужских глазах моложе примерно на пять-шесть лет. Выбросьте из речи даже такие слова, как «дура», «дурак», «скотина» (про мат не говорю — матерятся после сорока лет только тетки и бабки). Откажитесь от «ора», от командирского тона. А потом посмотрите, как изменится жизнь. Попробуйте этот простейший способ, при котором и пирожные можно есть, и за весом следить не нужно.
А мужики, как говорится, подтянутся. И тоже заговорят по-человечески.
Не уверен — не поправляй!
В выходных данных некоторых книг теперь можно прочесть: произведение печатается «в авторской редакции».
Увы, в большинстве случаев это означает, что книга вышла в безграмотном виде. Не проделана над ней необходимая редакторская и корректорская работа.
«Zамуж за миллионера или брак высшего сорта» — начертано на переплете одного из таких опусов (тоже в «авторской редакции»!). Латинское «Z» вместо русского «3» — обычный в наше время рекламный выпендреж, а вот отсутствие запятой перед «или» и написание слова «брак» со строчной буквы — элементарная ошибка. Второе название после союза «или» всегда пишется с прописной буквы, перед «или» ставится запятая. О систематическом нарушении этого правила мне уже доводилось писать. Но что делать — не дорожат современные издатели профессиональной честью. Изделие «Zамуж» назвать «книгой» можно только в кавычках, к его изготовителям едва ли применимо высокое слово «автор», но у любого печатного продукта должен быть корректор, имеющий абсолютное право на исправление явных ошибок.
Так называемые «авторские редакции» ведут к снижению культурного уровня книгоиздания. Вспоминаю «Книгу мертвых» Эдуарда Лимонова. Венедикт Ерофеев там многократно назван Вениамином, а английский город Кил, где проводятся конференции по творчеству Бродского, переименован в «немецкий город Киль». Да, как пел Высоцкий: «Они всё путают — и имя, и названья». По-моему, издательский редактор или корректор в данном случае и мог, и должен был исправить «имя и названье» недрогнувшей рукой.
Я против всех и всяческих диктатур, но диктатура корректуры может быть полезной. При условии, конечно, безупречного соблюдения корректорами орфографических и пунктуационных законов. Сам я представителей этой профессии уважаю и редко вступаю с ними в споры. По поводу знаков препинания дебатов вообще не припомню, поскольку стараюсь избегать синтаксических нагромождений. «Фраза у меня короткая, доступная бедным», — говорил Зощенко, и мне его позиция близка. Но ежели кто ощущает себя Львом Толстым и предпочитает фразу ветвистую — пожалуйста. Тогда, правда, придется разбираться с пунктуацией. Например, учитывать, что однородные придаточные предложения не разделяются запятой и что даже программа Word в этом вопросе может ошибаться. (Ну, так и есть! Запросил у компьютера «проверку правописания», и бездушная машина навязывает ненужную запятую после слово «запятой».)
Споры возникали иногда по поводу прописных и строчных букв. Скажем, сочетание «серебряный век» мне хотелось писать так, как оно выглядит в ахматовской «Поэме без героя»: «И серебряный месяц ярко над серебряным веком стыл». Но корректоры упорно «поднимали» букву «с», и я с ними согласился. Мы вправе гордиться нашим Серебряным веком и писать его с прописной буквы. Такую традицию можно считать устоявшейся нормой.
Не всякая норма однозначна, возможны варианты. Одно из модных сегодня слов — «апокалипсис». Таково название одной из книг Нового Завета, а в современной речи этим словом обозначают конец света, глобальную катастрофу. Много пишется апокалиптических книг… Опять программа Word подчеркивает «апокалиптических» и советует писать: «апокалипсических». Так же иногда пишут мне на полях «живые» корректоры. Но во всех солидных словарях эти варианты приводятся как равноценные. Тут у каждого носителя языка имеется право на свободный выбор, и навязывать другому свой вкусовой вариант неправомерно.
Нечто подобное наблюдается и в области орфоэпии. Рекомендуется произносить «творОг», но допустим и «твОрог». Ни малейшей разницы нет между «одноврЕменно» и «одновремЕнно». Если вас коробит от того, что собеседник произносит эти слова иначе, чем вы, — значит, уровень вашей культуры невысок. Здесь нужен плюрализм, то есть множественность мнений. Это слово утвердилось в нашей речи при президенте Горбачеве, а сейчас оно, к сожалению, выходит из моды. Опять нас несет в сторону осмеянного классиками «единомыслия».