Сорок второе августа
Шрифт:
– Если бы не умерли то великая любовь бы умерла. Красивое личико Джульетты стерла бы старость, а Ромео оказался таким же, как и все люди. Разве это не больше разочаровывает, чем смерть главных героев?
– Пусть лучше умрут и расскажут красивую сказку. В этом меньше трагедии, чем в том, как люди разочаровываются друг в друге.
– Что? Муж не оправдал ожиданий? – повернувшись к девушке, полюбопытствовал Богдан. Его лицо оказалось совсем близко. Дыхание обжигало девичью кожу, а глаза сверкали прозрачным
– Думаю не муж, скорее жизнь в целом.
– А не путь по которому ты идешь? – откинувшись на спинку кресла, спросил мужчина. Его колено прикасалось боковой частью к колену девушки, а рука, закинутая на спинку её сидения, чувствовалась как умиротворяющее объятие.
– Нам так часто говорят, что чтобы быть счастливым нужно выйти замуж или жениться и нарожать детишек, что мы принимает это как неоспоримую истину. И как-то не учитывается, что некоторым людям для счастья нужно что-то другое.
Богдан, фыркнув, положив руку на левую руку Магдалины.
Она молчала, глядя на сцену. Правда, упуская сюжет. В горле стоял ком обиды, но обиды не на Богдана, а скорее на то, что она полностью согласна с его словами.
Она была рада, что на сцене трагедия и его трагичное выражение лица смотрится уместно. Было бы странно страдать под комедию. Разрушается вся атмосфера.
Ей больше симпатизировало страдать из-за осознания, что между ней и её мужем нет любви под самую известную историю влюблённых.
– Хочу уйти, – сказала Магдалина выдохнув.
– Куда? – поднимаясь со своего места, спросил Богдан.
И Магдалина была благодарна ему, что тот не сказал ни слова возражения, хоть до конца оставалось ещё, по меньшей мере, минут двадцать.
– К тебе. Не хочу сегодня быть одна.
Они вышли с театра, пошли к его машине, а после медленно поехали в квартиру мужчины. Девушка откинулась на сидение, повернув голову в сторону окна.
Фонари уже зажгли, когда они проезжали мимо они смазывались, напоминая блики. Богдан молчал, а в машине играла едва слышная, тихая музыка.
Они на двоих распили одну бутылку бренди и в голове немного мутнело, мир слегка пошатывался. Наверное, подумала девушка, в машине стоял запах алкоголя.
Но почему-то не волновало, что мужчина тоже пил.
Они даже не допустили мысли, что их остановит полицейский и тогда ночь проведут не в уюте квартиры, а в полицейском участке.
Девушка опустила стекло, положив голову так, что упиралась виском в разъем для стекла. Холодный ветер играл с её волосами, откидывая их назад.
Магдалина закрыла глаза, наслаждаясь редкими бликами, которые видела даже через закрытые веки. Наслаждаясь ветром, что перебирал волосы и мурашками, что от холода бежали по коже.
Богдан жил на восьмом этаже в пафосной квартирке полной новейшей техники.
Магдалина
– Мне нравится твое имя, – доставая пачку сигарет и протягивая девушки одну, сказал мужчина.
– Ты, наверное, единственный человек, которому оно нравится.
– Я заметил. Вика называет на тебя Лена.
– Гены и имя – это единственное, что у меня осталось от отца. Единственный мужчина, который любил меня больше, чем себя.
Они медленно выдыхали дым, тихо, чтобы не разрушить атмосферу интимности говорили.
От алкоголя и сигарет, а так же полумрака, немного кружилась голова. Правдивые слова вырывались, как-то бесконтрольно, как будто оба выпили сыворотку правды. Разбавляли болезненную правду иронией, от чего тихо посмеивались.
Это ведь так смешно, что, иногда, от человека остается только память и боль.
– А твоя семья? Что с ней было не так?
– У меня была идеальная семья, как будто с рекламы сока, – голос полный болезненной иронии. А меду слов прорывались смешки.
– Куча кузин, племянниц, племянников. Ну, просто пример для подражания. Мать – домохозяйка, несколько детей, отец, пропадающий на работе. Все, как и должно быть.
– По сюжеты должно быть, чтобы мать изменяла с садовником, а отец с секретаршей.
Богдан рассмеялся с какой-то нежностью глядя на Магдалину. Или же с благодарностью.
– Ну, моя семья немного отошла от сюжета. Мать была не столь горяча, для садовника. Зато отец компенсировал тем, что не только с секретаршей спал.
– А мать отстирывала помаду от рубашек и делала вид, что все нормально?
– Конечно, – весело хмыкнул мужчина.
Бренди и темнота развязывали язык, ирония скрывала болезненность, а теплота чужого тела успокаивала и дарила какое-то доверие.
Магдалина положила ноги на колени мужчины, он опустил руку на её щиколотку, медленно потирая большим пальцем.
– Пока темно, – выдыхая дым, откинув голову, сказал Богдан, – нужно рассказать все самое эмоциональное. С рассветом уже не хочется.
И фраза эта стала пророческой. Чем ближе был рассвет, тем реже мелькала в голосе болезненная ирония и тем чаще в комнате звучал глухой смех. И пусть темы уже были не столь животрепещущие, прекращать говорить не хотелось.
И пусть оба уже хотели спать, пачка сигарет, и его, и её, уже закончились. Замолкать не хотелось.
С рассветом Магдалина встала с дивана. Тепло чужого тела не хотелось терять. Место на щиколотке, что Богдан поглаживал, казалось горячим. Как будто там осталось клеймо, которое останется с ней навсегда, напоминая о Богдане.