Сотворение Святого. Тогда и теперь
Шрифт:
Но бездействие Джироламо Риарио лишь убеждало подданных графа в его слабости. Они проверили, как он поступал в прошлом, и выяснили, что только в случае с Кеччо он не посмел принять никаких ответных мер. Казалось невероятным, что граф оставил без отмщения оскорбления, высказанные в его адрес, молча стерпел растущую популярность Кеччо, которого бурно приветствовали всякий раз, когда он появлялся на улицах Форли. Горожане теперь не только ненавидели Джироламо, но и начали его презирать и рассказывали друг другу истории о яростных ссорах между графом и Катериной. Все знали гордость и вспыльчивость графини (давала себя знать кровь Сфорца), и горожане не сомневались, что она не может мириться с оскорблениями,
Д’Орси, однако, сомневались, что это спокойствие истинное. Кеччо пребывал в уверенности, что граф заготовил какой-то план, так что царящие в городе тишь да благодать казались зловещими.
Джироламо теперь редко появлялся в Форли, но в день праздника одного из святых пошел в собор, а на обратном пути во дворец, проходя по площади, увидел Кеччо. В тот же самый момент Кеччо увидел графа и в нерешительности остановился, не зная, что и делать. Толпа в то же мгновение затихла, и все застыли, будто статуи под действием магического заклинания. И что теперь могло произойти? Джироламо и сам замялся, по лицу пробежала судорога. Кеччо уже двинулся дальше, притворившись, что не заметил графа. Маттео и я, не представляя себе, как выпутываться из этой ситуации, конечно же, последовали его примеру. Но тут граф шагнул к нам, протягивая руку:
– Ах, мой дорогой Кеччо! Как дела?
Он широко улыбался и тепло пожал руку, которую автоматически протянул д’Орси. При этом Кеччо по бледнел так, будто его сжала рука смерти.
– В последнее время ты пренебрегал моим обществом, дорогой друг. – В словах графа звучал упрек.
– Я неважно себя чувствовал.
Джироламо взял его под руку.
– Да перестань, ты не должен сердиться на меня из-за того, что недавно я произнес несколько резких слов. Ты же знаешь, какой я вспыльчивый.
– Вы имеете право говорить все, что вам хочется.
– Э нет, у меня есть право говорить только приятное.
Он улыбался, но все это время его пребывающие в непрерывном движении глаза ощупывали лицо Кеччо, лишь изредка смещаясь на меня или Маттео.
– Мы должны уметь прощать, – продолжил граф, потом обратился к Маттео: – Мы должны показать себя примерными христианами, так, Маттео?
– Разумеется!
– Однако твой кузен затаил на меня обиду.
– Нет, мой господин, – возразил Кеччо. – Боюсь, я тоже высказался излишне резко.
– Что ж, если и высказался, я тебя простил, и ты должен простить меня. Но мы не будем говорить об этом. Мои дети спрашивают о тебе. Странно, конечно, но мои дети обожают этого злобного типа, который говорит мне, что я самый жуткий среди правителей. Твой маленький крестный сын зовет тебя в гости.
– Милое дитя! – улыбнулся Кеччо.
– Навести их прямо сейчас. Незачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
Мы с Маттео переглянулись. Очередная попытка заманить Кеччо в ловушку и на этот раз не дать вырваться?
– Приношу свои искренние извинения, но ко мне на обед приглашены гости, и я, похоже, уже опаздываю.
Джироламо коротко глянул на нас и, вероятно, прочел в наших глазах тревогу, потому что голос его стал совсем уж добродушным.
– Ты никогда ничего для меня не делаешь, Кеччо. Я не стану тебя задерживать, потому что уважаю законы гостеприимства. Но как-нибудь ты должен навестить нас.
Он тепло пожал руку Кеччо, кивнул Маттео и мне и отбыл.
Толпа не слышала сказанного, но вежливость общения не осталась незамеченной, и, как только за Джироламо захлопнулись двери дворца, люди принялись насмехаться над ним. Поведение графа они сочли трусостью. Горожанам казалось, что граф нашел в лице Кеччо сильного противника, а потому ничего не предпринимает. Для них стало откровением, что человек, которого они так боялись, получив удар, готов подставить другую щеку после того. Оказалось, что он повергал их в ужас, не будучи ужасным. Теперь они ненавидели его и за собственное малодушие. Песни-насмешки зазвучали с новой силой. Его называли не иначе как cornuto – «рогоносец».
Рожденный волной презрения, произошел еще один случай, вновь показавший слабость графа. В воскресенье, последовавшее за встречей с Кеччо, Джироламо собирался прийти к мессе в церковь Сан-Стефано, и Якопо Рончи, командующий войсками графа, в сопровождении двух солдат, поджидал его в соборе. Когда появился Джироламо, сопровождаемый женой, детьми и придворными, Якопо выступил вперед, упал на колени и протянул петицию, в которой просил расплатиться с ним и его солдатами. Граф молча взял петицию и уже собрался продолжить путь, но Якопо обхватил ноги графа, чтобы остановить его.
– Ради Бога, мой господин, выслушайте меня. Я и остальные уже долгие месяцы не получали ни гроша, и мы голодаем.
– Дай мне пройти, – рявкнул Джироламо. – Твоя петиция будет должным образом рассмотрена.
– Не прогоняйте меня, мой господин. Я уже подавал три петиции, но все они остались без внимания. Теперь я в отчаянии и не могу больше ждать. Посмотрите на мою превратившуюся в лохмотья одежду. Отдайте мне мои деньги!
– Дай мне пройти, говорю тебе! – яростно повторил Джироламо и ударил Якопо, который повалился на землю. – Как ты посмел прийти и оскорблять меня в общественном месте! Клянусь Богом, мое терпение скоро лопнет! – Слова эти он произнес с такой страстью, будто с ними вырвалась вся злость, накопившаяся за дни унижения. И, повернувшись к горожанам, он прокричал: – Дайте пройти!
Они не решились противостоять его злобе и с по бледневшими лицами расступились в стороны, освобождая проход для Джироламо и его свиты.
Глава 12
Я смотрел на эти события, как мог бы смотреть комедию Плавта [15] : происходившее казалось мне очень забавным, но, возможно, с примесью вульгарности. Я с головой окунулся в собственное счастье и забыл про Немезиду.
В один из дней, месяца через два после моего приезда в Форли, я услышал, как Кеччо сообщил своему кузену о возвращении некоего Джорджо даль Эсти. Я не обратил особого внимания на эту фразу, но позже, когда остался наедине с Маттео, мне вдруг пришло в голову, что я никогда не слышал об этом человеке. Даже не знал, что у Джулии есть родственники со стороны мужа.
15
Тит Макций Плавт (254 до н.э. – 184 до н.э.) – древнеримский комедиограф.
– Между прочим, а кто такой Джорджо даль Эсти, о котором упомянул Кеччо? – спросил я.
– Кузен умершего мужа Джулии.
– Я никогда не слышал, чтобы о нем говорили.
– Правда? Он гордится тем, что остается единственным, кто продержался в любовниках добродетельной Джулии дольше десяти дней.
– Еще одна из твоих баек, Маттео. Природа прочила тебя в странствующие монахи.
– Я часто думал, что упустил свое призвание. У меня же талант выдавать выдумку за правду. В церкви я бы сделал блестящую карьеру, поднялся бы на невообразимую высоту. Но теперь, когда военная служба заложила в меня некие древние идеи чести, мой дар безвозвратно потерян. И в результате, когда я говорю правду, люди думают, что я лгу. Но это чистая правда!