Соучастница
Шрифт:
– Вместе, Филипп, как ты сам этого захотел!
Глава 7
Офицер полиции Грегуар зажег сигарету «Житан», чтобы перебить тошнотворный запах светлого табака, который предпочитал Шабёй, имевший скверную привычку раскуривать его в своей трубке.
Разных стажеров встречал Грегуар за тридцать лет работы в комиссариате предместья Бур-ля-Рен: симпатичных и антипатичных, способных и бездарных, порядочных парней и мерзавцев, скромников и честолюбцев. Шабёй же являлся уникальным образчиком глупости и претенциозности. Поначалу
Грегуар поднял голову. Из коридора доносилось характерное постукивание итальянских ботинок на высоком каблуке, которые носил Шабёй, чтобы казаться выше.
Шабёй вошел, раскрасневшийся, принеся с собой немного уличного холода.
– Подмораживает, – буркнул он и швырнул на свой рабочий стол черную кожаную папку для документов.
Вот еще одна из его причуд: таскать с собой эту папку, чаще всего пустую, только потому, что «это придает солидность».
– Ну? – сказал Грегуар.
– Что ну? – переспросил, насупившись, Шабёй.
– Эта инсценировка на кладбище, зачем она? Ирония не ускользнула от Шабёя, и он вдруг сделался агрессивным.
– Инсценировка? Я просто побывал на похоронах, чтобы увидеть лицо мужа… и лица его дражайших приятелей… этих Тернье. Похоже, они не очень-то оценили мое присутствие.
– Они вам это сказали?
– Эта ехидна Люсетта Тернье отпустила несколько шпилек в мой адрес. Но ничего, скоро я заткну ей пасть.
– Ее же шпильками?
Шабёй принялся яростно набивать трубку табаком. Грегуар срочно зажег очередную сигарету «Житан». Он никогда еще не курил так много, как после того, как к нему в кабинет подселили его юного коллегу.
– Чего вы, в сущности, добиваетесь? – спросил он. – Вам ведь никто не поручал расследование. Нас только попросили навести кое-какие справки… Что мы и сделали… На этом наша роль кончается, у нас полно другой работы…
– Работы пригородного комиссариата… – Шабёй презрительно выпустил струю серого дыма. – У меня другие цели.
– Да, да, я понимаю. – Грегуар усмехнулся. – Спешим, хотим немедленно откопать что-нибудь сногсшибательное, сенсационное, что сразу обеспечит продвижение по службе.
– Во всяком случае я… – Шабёй интонационно выделил «я». – Я здесь долго киснуть не собираюсь.
– Когда мне было столько, сколько сейчас вам, я рассуждал так же, – ответил Грегуар. – И уже тридцать лет, как я в Бур-ля-Рен.
Он поудобнее устроился в кресле и посмотрел на собеседника карими, умными глазами, в которых помимо раздражения читалось желание переубедить.
– Так или иначе, дело закрыто, поскольку в прокуратуре пришли к заключению, что это несчастный случай. Все свидетельские показания сходятся.
– Свидетельские показания еще не доказательство. Чувствовалось, что Шабёй, как примерный ученик, знает свой учебник наизусть. – Вот если бы имелся очевидец происшествия.
– А еще что? – Грегуар ухмыльнулся. – Если бы имелся
Шабёй уселся на угол стола, его правая нога болталась в пространстве, изо рта торчала трубка; поза его, надо сказать, выглядела весьма кинематографично.
– Кстати, о вскрытии! – воскликнул он. – Судмедэксперт обнаружил глубокую рану на черепе, однако при таком состоянии тела установить ее происхождение невозможно.
Он спрыгнул со стола и встал перед своим коллегой, как перед обвиняемым.
– Убийца, если бы он хотел скрыть следы преступления, действовал бы именно таким образом. И то, что полицейский, достойный своего имени…
Он откашлялся после «достойный своего имени», что подразумевало: «именно такой, как я» – и закончил:
– То, что полицейский, достойный своего имени, заинтересовался подобным обстоятельством, это нормально.
«Снова он воображает о себе невесть что», – подумал Грегуар.
– То, что падающая под откос машина самовозгорается, тоже нормально, – сказал он, встал и, чтобы прогнать запах светлого табака, открыл окно. Глоток ледяного воздуха прочистил ему легкие. Волна необычного для этого времени года холода захлестнула регион. Вода в желобах замерзла, и в выстиранном небе сквозь облака робко проглядывало солнце.
Холод определенно был слишком сильный. Грегуар захлопнул окно. Этот самовлюбленный молокосос не на шутку начинал его раздражать.
– Послушайте, вы стремитесь все усложнить, хотите найти здесь преступление во что бы то ни стало! Но у преступления должны быть мотивы… Здесь же ни ограбления – я знаком с заключением судмедэксперта так же, как и вы, – ни насилия над жертвой. – Жестом он вынудил Шабёя замолчать. – Согласитесь, что если это убийство, совершить его мог только мужчина. Столкнуть машину в карьер, напасть на мадам Сериньян… Короче, даже если у мужа есть любовница, что не доказано, она сделать этого не могла.
– Остается муж! – возразил Шабёй, несколько смущенный таким выпадом.
– Черт подери, вы оспариваете очевидное! – Грегуар чуть не опрокинул пепельницу «Чинзано», гася в ней окурок. – Черт побери!.. Я сам ездил в салон причесок… Я же не глухой, что-что, а снимать показания умею!.. Хозяин и двое служащих мне подтвердили, что в ту субботу мадам Сериньян прибыла к ним в половине третьего, а уехала от них лишь в пять вечера. В пять часов, а может быть, даже чуть позже, – повторил он. – Они категоричны! А Филипп Сериньян прибыл в Мулен (до него отсюда часа два езды) между пятью и шестью вечера. Если только он не наделен даром находиться в двух разных местах одновременно, арифметика получается простая.
Он стукнул кулаком по столу и на сей раз опрокинул пепельницу, содержимое которой рассыпалось по полу. Сложив листок бумаги в кулек, он принялся собирать пепел и окурки.
Шабёй терпеливо подождал, пока он закончит операцию, а затем процедил сквозь зубы:
– Арифметика простая, если его друзья не лгут. Пепельница вновь накренилась.
– Вы подозреваете Робера и Люсетту Тернье?
– Для полицейского, достойного своего имени…
– Фу, черт! – выругался Грегуар, направляясь к выходу.